Фартовый чекист

– Чего тут разбираться? – зло сказал русый. – В расход пустить, и все.

– Это тебе не восемнадцатый год, – заметил командир. – Новая экономическая политика! Учитывай текущий момент, Данилов!

– У меня один такой момент, товарищ Макаров, – упрямо сказал неукротимый Данилов. – Всю буржуазную сволочь под корень извести.

– Плохо мы с вами политграмоту изучали, значит, – задумчиво сказал Макаров. – Надо с вами еще разок этот вопрос проработать. А вы, гражданин, следуйте за нами, не затягивайте!

Ганичкин пошел к выходу. Уже в дверях он поймал озабоченный взгляд официанта Павла Петровича и сложил губы в извиняющейся усмешке. Мол, так хорошо все начиналось, но что тут поделаешь!

Коммерсанта препроводили в отдел ГПУ и там без разговоров и объяснений заперли в подвале, выложенном рыжим кирпичом, с низкими сводами и крошечным оконцем наверху. Оно было забрано решеткой, а входная дверь обита листовым железом. Настоящая западня! Из мебели в комнатке имелась только охапка прошлогодней прелой соломы.

Ганичкину было жалко своих лучших брюк, но он все-таки опустился на это ненадежное сиденье и предался размышлениям. Быстрота и решительность, с которой его захомутали, слегка удивила этого опытного человека. Собственно говоря, он не успел еще ничего сделать. Сложно было подозревать официанта Павла Петровича в связях с ГПУ, а уж махрового мазурика Чайку тем более. Но больше ничьих подозрений он вызвать тут просто не мог. Его еще и рассмотреть толком не успели. В чем же причина этого неожиданного ареста? Ведь они знали, где искать! При этом никто не задал ему никаких вопросов. Его даже не обыскали. Чертовщина какая-то!

Ганичкин удивлялся, но в душе уже определил для себя причину своих неприятностей. Он ничуть не сомневался в том, что в темницу его бросили по наущению Сидорчука. Этот неприятный тугодум с первого взгляда опознал в нем врага. Что поделаешь, классовая ненависть, как у них говорится. Победитель может себе это позволить. Вот только дело страдает.

Ганичкин вздохнул, извлек из кармана нежно-розовую пачку, выщелкнул папиросу, закусил ее зубами, поджег и стал со вкусом раскуривать. За все эти суматошные годы он блестяще научился получать удовольствие от самых непритязательных вещей. Если все принимать близко к сердцу, будешь жить недолго и несчастливо, считал бывший ротмистр. Нужно пользоваться каждым моментом, радоваться жизни, приумножать свое имение по крупицам и не гоняться за журавлями в небе.

Эту простую мысль Ганичкин еще в былые времена по мере своих сил пытался внушить дерзким студентам, эсеровским агитаторам и угрюмым анархистам. Видимо, получалось это у него плохо, и революция все-таки свершилась. Вот уже и те дерзкие юноши бесследно пропали в вихре войны, все имения разметала беспощадная стихия, сам он ходит в прислужниках большевиков, но радоваться жизни продолжает неукоснительно, потому что ничего больше у него, собственно, не осталось.

Ганичкин курил папиросу и соображал, что будет делать, когда недалекий Сидорчук упрется носом в тупик – а это непременно случится! – вспомнит про настоящего сыщика и будет вынужден выпустить узника на свободу. Пожалуй, придется переговорить с этим солдафоном самым решительным образом – к такому выводу пришел Ганичкин. Если Егор надеется найти бриллианты, пусть доверится человеку, который способен это сделать. Командир вынужден будет предоставить подлинному мастеру свободу действий, подкинуть ему денег и прекратить смотреть волком. Иначе он, Ганичкин, ничего не гарантирует и умывает руки.

Время шло, но ничего не менялось. Про Ганичкина будто забыли. В подвале уже слегка потемнело. Арестанту надоело размышлять, он развалился на соломе и заснул сном праведника.

Глава 7

Между тем Сидорчук вовсе не собирался упираться носом в тупик. Наоборот, когда люди Черницкого арестовали Ганичкина, он будто ожил и развил бурную деятельность. В первую очередь командир группы захотел связаться с центром.

– Понимаешь, пока эта змея у меня за спиной, я не могу быть спокоен, – мрачно объяснил он Черницкому. – Он ведь на каждом шагу вредить будет! Или пулю в затылок пустит. Мне своей жизни, допустим, не жалко, но задание партии выполнить надо. По глупости помирать совсем не хочется. Это тоже умно надо делать. Согласен?

Черницкий был с ним солидарен, но связь предоставить не мог.

– Если срочно надо, то слетай в соседний уезд, – предложил он. – В город Вощиловск. Может, там телефонисты уже связь восстановили. За четыре часа обернешься. А жандарм твой у меня надежно заперт, не вырвется.

– Ладно, все равно сейчас тут делать нечего. Можно и съездить, – решил Сидорчук. – Заодно в Вощиловске справки наведу. Может, там кто про Постнова слышал. А между прочим, ты про своего сотрудника говорил, в том, мол, районе проживает. Кто такой? Мне бы с ним побеседовать. Все-таки свой, а не чужой. Врать да отнекиваться он не станет.

– Точно, проживает, – кивнул Черницкий. – Арвидас Балцетис его зовут. Прибалт вроде. Только что ты у него узнаешь? Приезжий он, как и все мы. А еще чекист. Сам знаешь, как эта обывательская масса на нас смотрит. Про погоду спросишь, и то глухими притворяются, морды воротят. Вряд ли ты у него что-то узнаешь.

– Попытка не пытка, – пожал плечами Сидорчук. – Надо же с чего-то начинать.

– Да мне не жалко, побеседуй, – согласился Черницкий.

Он выглянул в коридор и приказал часовому найти Балцетиса. Через некоторое время, стуча сапогами, в кабинет вошел высокий сутулый человек в гимнастерке с голубыми петлицами. Выделялся он не только ростом, но и окладистой рыжей бородой, а еще неопрятной тряпичной повязкой, намотанной через щеку.

– Вызывали? – не слишком разборчиво проговорил Балцетис, искоса разглядывая Сидорчука и прижимая повязку на щеке широкой жилистой ладонью. – А я сам хотел зайти. Мне бы до зубодера сходить надо, товарищ Черницкий. Зуб болит, сил никаких нету. Я быстро. Одна нога здесь, другая – там.

На прибалта человек похож не был. Его неразборчивая речь не имела даже намека на акцент. Сидорчук почесал в затылке, рассматривая долговязую фигуру чекиста. Откуда-то этот человек был ему знаком. Во всяком случае, им приходилось встречаться. Память у Егора Тимофеевича была цепкая.

– Мы вместе не служили, товарищ? – спросил он. – Откуда-то твоя личность мне знакома вроде. Или я ошибаюсь?

– Ошибаешься, товарищ, – мрачно сказал Балцетис. – Не припоминаю тебя.

– А мне сдается… – Сидорчук опять почесал в затылке. – А ты на литовца не похож, а?

– Я в России вырос, – буркнул Балцетис. – У приемных матери с отцом. Сызмальства. В Литве и не был никогда. Так можно, товарищ Черницкий, до зубодера?

– Когда это тебя угораздило? – удивился Черницкий. – С утра вроде нормальный был. Ну, иди, ладно. Хуже зуба, сам знаю, ничего не придумаешь. Только не задерживайся. Вот товарищ тебя кое о чем расспросить хочет. Ты же в том районе проживаешь, где его сослуживец квартиру снимал, когда от ранения лечился. Пропал тот человек. Может, ты слышал что-нибудь, соседи говорили, хозяйка твоя?.. В общем, вспоминай.

Балцетис поморщился от боли и неприязненно посмотрел на Сидорчука.

– Первый раз слышу про это, – пробубнил он, прижимая ладонь к повязке. – Нечего мне вспоминать.

– Вспоминать всегда есть чего, – сказал Сидорчук. – Ты зуб свой выдери да подумай хорошенько. А я сейчас в соседний уезд сгоняю. Вечерком побеседуем за самоваром. О том о сем покалякаем, по соседям твоим пройдемся. Нам этого человека позарез отыскать надо. Ты хорошенько осознай! Можно сказать, приказ дал сам товарищ Дзержинский!