Фартовый чекист

– Не слышали, – покорно сказал милиционер. – Тихо было. Даже мышь не проскользнула.

– Мимо вас артиллерийская батарея могла пройти, вы бы ее не заметили, – с презрением сказал Сидорчук и обернулся к Пастухову. – Что же, спасибо за помощь, товарищ!

– Ну, знаешь! – возмущенно огрызнулся тот. – Ты наших делов не понимаешь, а судить берешься. Я, например, своим верю. То, что они чуток погрелись, это грех небольшой. Ночь долгая, а чего ты их у леса поставил, на какой ляд, этого и сам, похоже, не знаешь. Говорят тебе, даже мышь не проскользнула, значит, так оно и было. Если доверия у тебя к нам нету, то своими силами справляйся, мы не возражаем!..

Его кавалерийские усы поднялись дыбом, глаза засверкали. Он повернулся к Черницкому, словно призывая его на подмогу.

Однако начальник районного отдела ГПУ не стал торопиться и рассудительно заметил:

– Ты, Федор, не заводись. Товарищ Сидорчук правильно ставит вопрос. У меня тоже, между прочим, большие сомнения, были ли твои орлы ночью там, где договаривались. И запашок от них отчетливый идет, аж досюда шибает. Может, греха в том и нет, но вы же милиция – пример должны показывать. А главное, договорились ведь. Никто вас силком за язык не тянул. Выходит, некрасиво получилось, как ни крути.

Пастухов нахмурился, молчал некоторое время, а потом сердито буркнул:

– Ладно, разнылись, как старые бабы! Сказано вам, ни одна собака не пробегала. А что касается банды Зуба, так про нее вчера ни слова не было, иначе я бы поднял своих людей. Я так и сделал, да все уже закончилось.

– Боюсь, все только начинается, – буркнул Сидорчук. – А ты бы, Пастухов, раз уж людей поднял, так прошелся бы с ними по злачным местам, глядишь, кого-то и выловил бы. Нам позарез нужно знать, ради чего эта публика в монастыре собралась.

– Я пройдусь, – без особого энтузиазма пообещал Пастухов. – Только бесполезно это. Я их привычки знаю. Теперь они на дно залягут. Как налимы. Пережидать будут, пока суматоха закончится. Мое предложение такое. Надо вести себя спокойно, как будто ничего такого и не случилось. Нам, дескать, все это безразлично. Тогда они быстрее на поверхность выберутся.

– Может, оно и так, – сказал Черницкий. – А ты все-таки, Федор, пройдись. Видишь, товарищам из Москвы срочно нужно. Да и нам не мешало бы знать, с чего это вдруг у бандитов такая активность открылась. Не забывай, тут и наш Балцетис замешан. Со своей стороны я тоже всемерную помощь обещаю.

– Балцетис – это такой рыжий, с бородой? – наморщил лоб Пастухов.

– Как вылитый, – мрачно сказал Сидорчук. – Только он теперь без бороды, я надеюсь. Пойдешь смотреть? – повернулся он к Черницкому.

Они втроем они вышли из здания, но Пастухов сразу повернул направо и заявил:

– Чего я, мертвяков не видал, что ли? Слава богу, насмотрелся! Пойду лучше своих одерну маленько. Бывайте!

Он повернулся и пошел прочь переваливающейся кавалерийской походкой. Сидорчук с сомнением посмотрел ему вслед.

– Геройский мужик, – негромко сказал Черницкий. – На юге кавалерийским отрядом командовал. Контужен был снарядом, потом к нам вот направили. Дисциплинка у него в милиции, конечно, хромает, но если что – не подведет. Сейчас он, конечно, обиделся, но и своим фитиль вставит, будь уверен. Не любит он, когда ему под нос собственные его недостатки суют.

– А кто любит? – философски заметил Сидорчук. – Только не время теперь для недостатков. Балцетис вон или Ганичкин хотя бы… За недостатки нынче стреляют.

Вдвоем с Черницким они прошагали два квартала и вошли в низкое выбеленное строение, в котором помещалась местная больничка. Там их сперва попросили подождать.

Минут через десять к ним вышел фельдшер Кузьмин, суровый мужчина лет сорока пяти, седой, коротко стриженный, в стальных очках, с бородкой клинышком, в белом халате с завязками на спине. Вся медицина в Веснянске держалась на железной воле и поразительном таланте этого человека. Врачебных курсов он не кончил, но отваживался на самые сложные операции. Рука у него была легкая, зато характер тяжелый.

– Что вам угодно, господа? – спросил фельдшер, подозрительно вглядываясь в лица чекистов. – Я только что после операции, еще даже рук не вымыл.

На его халате действительно виднелись свежие пятна крови. Наверное, операция была непростая.

– Что же ты, Леопольд Макарыч, словами разбрасываешься? – с неудовольствием спросил Черницкий. – Никак свое белогвардейское прошлое забыть не можешь? Какие мы тебе господа? Господа все давно в Черном море купаются.

– Ага, товарищи чекисты пожаловали! – воскликнул Кузьмин, словно только теперь узнав Черницкого. – Милости просим. У нас тут, на скорбном одре, знаете, ни красных, ни белых. А прошлым меня попрекать незачем! Не по своей воле, а по мобилизации я к белым попал, при первой возможности бежал, крови рабочей не проливал. Все это хорошо вам, товарищ Черницкий, известно! А то, что я вас господами назвал, так вы теперь такие и есть. Чья воля, те и господа. А я человек не молодой, мне переучиваться поздно. Так с чем пожаловали?

Сидорчуку очень хотелось провести с ершистым фельдшером разъяснительную работу, но он не стал тратить драгоценное время и сразу перешел к делу.

– Тут я к вам Егорова посылал, – строго сказал Егор Тимофеевич. – С мертвого тела бороду сбрить. Утром вам привозили, так?

– И мертвое, и полумертвое, – не моргнув глазом, ответил Кузьмин. – Кстати, из вашего раненого я только что достал пулю. За малым до сердца не дошла. В рубашке, должно быть, родился.

– Ганичкин? – оживился Сидорчук. – Живой, значит? Поговорить нам с ним требуется.

Фельдшер посмотрел на Сидорчука как на сумасшедшего и сурово проговорил:

– Без сознания он. Один бог знает, очнется ли. Много крови потерял человек. Рана серьезная. С ангелами он сейчас разговаривает, а с вами не получится. Никак.

– Ну так я тебе своего человека пришлю, – сказал Черницкий. – За раненым присматривать будет. Если кто про Ганичкина спросит, к нему направляй. Понял? Хоть ангел это будет, хоть черт с рогами.

– А как же с трупом? – спросил Сидорчук. – На него-то можно взглянуть?

– Да хоть залюбуйтесь, – проворчал Кузьмин. – На заднем дворе сарайчик у нас вместо морга. Там он на столе лежит. Мне им пока некогда было заниматься. Но дело и так ясное – проникающее пулевое ранение, смертельное. А ваш брадобрей там еще, наверное. Пустил я его. Мне-то борода у покойника ни к чему, мешает только. Ступайте, смотрите.

Через черный ход Сидорчук и Черницкий вышли на задний двор и заглянули в сарай, где на столе, обитом цинковым листом, лежало бездыханное тело Балцетиса. Егоров с непроницаемым лицом стоял у входа и смолил папиросу. Он уже сделал свою работу, и пожелтевшее мертвое лицо Балцетиса светилось бледными пятнами кожи там, где прежде росла рыжая борода.