Фартовый человек

– Юлий Служка.

– Вот и познакомились, – вставил Ленькин спутник.

– Пить будешь? – спросил у Юлия Ленька.

– Не сегодня, – ответил Юлий.

– Дело твое, – беззлобно согласился Ленька. – Садись, посиди с нами просто так, всухую.

Юлий настороженно уселся.

– Ты с откуда? – продолжал расспросы Ленька.

– С Сортировочной, – представился Юлий.

– А ты не слишком хорош для Сортировочной? – чуть удивился Ленька.

– Оттуда не жаловались, – отозвался Юлий.

Ему, пожалуй, и хотелось бы сейчас выпить, но хотение это было исключительно рассудочное. Когда же мысль об алкоголе достигала телесного воспоминания, Юлия охватывала настоящая жуть.

Второй человек, бывший при Леньке, жестом показал, чтобы принесли еще стакан, проглотил плескавшуюся в нем жидкость и стал смотреть на Юлия так, словно в мыслях перебирал пальцами все его кишки.

– Ты, Корявый, сходи проветрись, – обратился к нему Ленька. – Заодно погляди там по сторонам, нет ли поблизости кого лишнего.

– Я один сюда пришел! – возмутился Юлий.

Ленька не обратил на это ни малейшего внимания. Корявый поднялся и вышел, огибая по дороге встречных людей и острые углы с завидной, практически невозможной гибкостью.

– Ну, поговорим. – Ленька повернулся к Юлию. – Ты зачем меня искал?

– Хочу кой-что спросить.

– Спрашивай, – позволил Ленька.

– Знаешь такого человека – Белова по фамилии?

– Ты меня для этого искал? – Вот теперь Ленька, кажется, удивился.

Юлий слегка покраснел.

– Возможно… а что, нельзя было? Ты мне заранее тогда скажи, что можно, а чего нельзя, а то ведь я никого обижать не хочу. Я человек мирный.

– Да я разве тебе учительница – объяснять, что можно, что нельзя… Ты уже взрослый, сам должен догадываться.

– Давай так примем, что я недогадливый, – предложил Юлий.

– Недогадливый ты далеко не уйдешь, – предупредил Ленька.

– Мне далеко и не надо.

– Что тебе до Белова? – прямо спросил Ленька.

– У Белова были какие-то дела на Сортировочной, – сказал Юлий.

– Может, и были, – ответил Ленька. – Тебе что до этого?

Юлий пожал плечами:

– Положим, меня эти дела зацепили.

– Сильно зацепили? – Ленька, казалось, забавлялся.

– Краем…

– Ты разбираться, что ли, пришел? – Ленька веселился все больше.

– Нет, – сказал Юлий хмуро, – я только хотел спросить, зачем это было.

– Зачем – что?

– Зачем он старуху Валидову убил.

– Если убил, значит, и причина была. Спросил бы лучше его самого. Или боишься? – Ленька посмотрел на Юлия в упор. – У Белова большой авторитет, вот ты и боишься, да? А меня ты вовсе не боишься. Думаешь, со мной можно запросто?

– Белова здесь нет, а ты есть, – возразил Юлий. – Если он действительно с тобой в банде, то тебе об этом что-нибудь да известно.

– Откровенные разговоры ведешь, – предупредил Ленька.

Юлий ответил с хорошо рассчитанным простодушием:

– А что еще мне остается? Ты, Пантелеев, знаешь, ведь я до сих пор на Сортировочной числюсь. Могу и на работу туда вернуться, если надо.

– Надо? – Ленька удивился. – Кому это может быть надо?

– Например, тебе.

Ленька облокотился на стол, выдвинул вперед плечи и вдруг показался Юлию лет на десять старше: отяжелевшим, с обвислыми морщинами у рта. Впрочем, длилось странное видение только миг и могло означать лишь одно: Ленька обладал самой обыкновенной внешностью и стареть будет предсказуемо.

– Мне? – удивленно переспросил Ленька.

– Ищу сейчас, куда прибиться, – ответил Юлий.

– Неужто ты хлам какой-нибудь, чтобы тебя прибивало к любому берегу? – продолжал спрашивать Ленька.

Юлий решил уйти от скользкой темы:

– Разве у тебя не будет еще дел на Сортировочной?

– Будут – позову да скажу, а пока – никаких.

Ленька неприязненно отодвинулся от Юлия, мельком глянул на человечка с прилизанным пробором на голове и фартуком на вихлявых бедрах. Тот как-то по-особенному нагнул голову и скоро принес стакан чая. На поверхности чая плавали тонюсенькие веточки какого-то растения, возможно брусники.

В единый миг Юлию сделалось грустно, невыразимо грустно. Не захотел Ленька Пантелеев иметь с ним никаких дел, презрел все намеки, и остался Юлий наедине со следователем Иваном Васильевичем. Последняя кривая дорожка была теперь навсегда для него отрезана. Юлий прежде и не знал, какая это тоска, когда из всех возможных в мире путей остается у тебя только один – и так уже до конца дней.

– Ступай-ка ты отсюда, Юлий Служка, – негромко приказал Пантелеев. – Нечего тебе возле меня делать. И к Белову никогда не подходи. Замечу где поблизости – шею тебе на сторону отверну. Ты никто, был никем – никем и оставайся. А теперь уходи, понял?

– Понял, – сказал Юлий и побрел к выходу.

Он не видел, как незаметный человек лет сорока, востроносый, с темными усами и небольшими глазами, скромный такой, подобрался к Леньке и, устроившись сбоку, так и впился взглядом в спину уходящему Юлию.

Ленька бегло обменялся с ним рукопожатием.

Белов спросил:

– Кто это был?

– Так, – откликнулся Ленька. – Никто. Человечек один.

– С Сортировочной? – прищурился Белов.

– Да.

– Я его там еще раньше приметил – так, издалека, наметочкой… Ты никак прогнал его?

– Да, – подтвердил Ленька. – Точно.

– Зачем?

Ленька удивился:

– Что – зачем? Просто выгнал, и все.

– Мог бы пригодиться.

– Нет, – покачал головой Ленька. – Этот никак не пригодится.

– Ну, – вздохнул Белов, – дело твое. Не пригодится – так и не надо. Таких как он полно.

– Точно, – подтвердил Ленька, улыбаясь. – Полным-полно.

Глава двенадцатая

Ольга шла, задумчиво слушая, как постукивают по мостовой каблучки ее новых ботиков. Негромко, уверенно и очень легко. Так ходят девушки, умеющие танцевать.

Татьяна Германовна учила участников молодежного театра разным танцам, и притом не только тем, которые необходимы были для постановки «Робин Гуда», но и, по желанию ребят, модным. Делать это приходилось в глубокой тайне от товарища Бореева, который презрительно аттестовал вальс, фокстрот и кадриль «гнусными пережитками позорного прошлого, когда женщина служила объектом купли-продажи».

– Пластические композиции в нашей постановке – это выраженный в телесно-вещественной форме накал внутреннего состояния персонажей, – разъяснял товарищ Бореев. – А развратные телодвижения, именуемые в буржуазном обществе танцами, предназначены для нелепого в наших условиях флирта с целью завлечения в сети брака слабовольных субъектов. В лучшем случае это имитация охоты, но куда чаще подобные манипуляции воспроизводят обычный рыночный торг, где женщина выступает и как товар, и как продавец этого товара. В нашем театре такое попросту недопустимо и будет караться в соответствии с законами революционного времени.