Fatal amour. Искупление и покаяние

Ракитин уехал один. После его отъезда жизнь в усадьбе потекла тихо и неспешно. Всё реже наносили визиты соседи, да и сама Марья Филипповна почти не покидала Полесья. Не встречаясь более с Ефимовским, она, тем не менее, не могла перестать думать о нём. Она более всего на свете желала бы увидеться с ним, но боялась собственных чувств. Говорят, что ежели очень сильно чего-то возжелать, оно непременно исполнится.

Гуляя в парке, Марья до того задумалась, что не заметила, как дошла до кованых чугунных ворот в усадьбу. Ощущение пристального взгляда заставило поднять голову. На дороге, ведущей в усадьбу, она приметила всадника верхом на гнедом жеребце. Но едва mademoiselle Ракитина шагнула к воротам и взялась за ажурную решётку, он тотчас тронулся с места и скрылся за поворотом. Расстояние было слишком велико, чтобы толком разглядеть того, кто наблюдал за ней издали, но она сердцем чувствовала, что то был Андрей.

Ефимовский почти каждое утро проезжал мимо усадьбы Ракитиных в надежде увидеть издали стройный силуэт той, что не выходила из его мыслей с самой первой встречи в Петербурге, но завидев её и поняв, что и она видит его, сбежал, как мальчишка, застигнутый за подглядыванием в замочную скважину.

"Так не может более продолжаться! — злился Андрей, возвращаясь домой. — Надобно либо отпустить её из своих мыслей, либо… Сделать предложение? — остановился он посреди дороги. — Возможно ли? Что будет, ежели она согласится? Что будет, коли сжигающее изнутри желание плоти будет удовлетворено? Что дальше? Ах! Сколько вопросов, — тронул он каблуками гладкие бока гнедого, — и ни одного ответа. Но надобно решать! Я спрошу её. Ещё один раз. В последний раз. Ежели она снова откажет, то, стало быть, нет надежды".

С началом Рождественского поста Марья Филипповна стала едва ли не каждый день наведываться в храм. В прошлом году она истово просила о любви Андрея к ней, в этом же молилась о том, чтобы забыть его. Воскресная служба почти окончилась. Прихожане стали расходиться. Калитины поспешили выйти в числе первых, собираясь дождаться племянницу на улице. Кто-то остался для исповеди и причастия, а mademoiselle Ракитина, по своему обыкновению, пошла ставить свечи за упокой близких. Три свечи — три жизни или три смерти. За Филиппа Львовича, за Лизу и Мишеля.

Краем глаза она уловила движение справа от себя. Мужская рука с длинными красивыми пальцами поставила свечу, а после взлетела вверх, сотворив крёстное знамение. Марья не могла отвести взгляда от этой руки, от массивного серебряного перстня с чёрным ониксом на безымянном пальце, но страшилась поднять голову и посмотреть в глаза тому, кто стоял подле неё.

— Могу я говорить с вами? — от звуков знакомого голоса задрожала каждая жилка внутри.

Опасаясь, что не сможет ответить ему равнодушно и голосом выдаст все свои чувства, Марья сдержанно кивнула и взглядом указала на выход из храма. Она прошла вперёд и с замиранием в сердце остановилась неподалёку от невысокого крылечка, прислушиваясь к шагам за спиной.

— О чём вы желали говорить со мной? — не оборачиваясь, спросила она и поморщилась тому, сколь жалко тонко и пискляво прозвучал её голос.

— Посмотрите на меня, — попросил Андрей.

Mademoiselle Ракитина повернулась с видимой неохотою и, глубоко вздохнув, подняла голову. То была ошибка. Марья тонула в устремлённом на неё взгляде синих глаз.

— Год минул с того дня, как я встретил вас, — заговорил Андрей, — и за этот год дня не было, чтобы я не думал о вас. Я не могу так более. Я помню вкус ваших губ, нежную шелковистость вашей кожи, желание быть с вами сводит меня с ума, — тихо продолжал он. — Ответьте, отчего вы отказали мне тогда?

— Своим предложением вы желали меня оскорбить, и у вас получилось сделать то в полной мере, — склонив голову набок, отвечала Марья. — Могла ли я ответить согласием?

— А ежели бы я объяснился вам в любви, на коленях умолял вас о взаимности, и говорил всю ту романтичную ерунду, что обыкновенно говорят влюблённые, вы ответили бы мне согласием? — прищурился Андрей.

— Нет, — тихо обронила Марья.

— Отчего?

— То была бы ложь, а брак начавшийся со лжи — обречён.

— Вы никогда не простите мне того? — взял он её за руку.

— Также, как вы никогда не простите мне гибели вашего брата, — вытащила пальцы из его ладони mademoiselle Ракитина. — Прощайте, ваше сиятельство, — повернулась она и направилась к ожидающей её коляски.

— Одно слово, Марья Филипповна.

Марья остановилась и обернулась.

— Вы любили его?

Девушка замерла. В глазах её отразилась безмерная, безысходная тоска:

— Не так сильно, как он того заслуживал.

Ефимовский молча кивнул, прощаясь с ней и, повернувшись спиной, направился к коновязи, где был привязан уже знакомый Марье гнедой.

Могла ли она ответить иначе? Сказать, что не любила? Нет. Верно, нет. Страшно подумать, как он воспринял бы её ответ, когда её вина в смерти Мишеля для Андрея и без того очевидна. Со временем она стала забывать черты лица Соколинского. Всё, что помнила — это бездонные синие глаза, да и то только потому, что у Андрея были такие же.

Забравшись в экипаж, Марья расположилась напротив Калитиных. Нервно сцепив тонкие пальцы в замок, она положила руки на колени, страшась поднять голову и взглянуть на тётку с дядькой.

— О чём ты с Ефимовским говорила? — поинтересовался Василий Андреевич.

Калитин не терпел никаких реверансов в отношениях и всегда говорил прямо о том, что его интересовало. Безусловно, он видел, в каком подавленном состоянии пребывала его племянница после краткой беседы, и желал знать причины того, потому как сердцем чувствовал, что любая таинственность в этом деле до добра не доведёт.

— Мы говорили о Мишеле, — не открывая всей правды, отозвалась Марья.

— И всё? — нахмурился Василий Андреевич.

— Всё, дядюшка, — вздохнула Марья.

— Темнишь ты, девка, — проворчал Калитин. — Думаешь, не видел, как ты глазами его ела у Василевских? Ох, Марья, смотри, как бы плакать потом не пришлось. Не пара тебе Ефимовский.

— Помните, когда мы собирались в Петербург, вы говорили, что отдадите меня за того, кто первым посватается? — подняла голову Марья, глядя в глаза Калитину. — Андрей Петрович дважды просил моей руки, и я ему отказала. А вы бы ответили согласием от моего имени, коли бы он к вам обратился?

— Видит, Бог, Маша, я сгоряча тогда сказал. Разве стал бы против воли твоей? — покраснел Калитин.

Ольга Прокопьевна сочувственно дотронулась до руки Марьи:

— Надобно было тебе с Сержем в Петербург ехать, — тихо заметила она. — Что ты себя изводишь мыслями напрасными?

— А я не извожу, тётушка. Мне дела до него нет, — солгала Марья, опуская голову.

Дорогой домой Андрей размышлял о том, почему не решился вновь просить Марью Филипповну стать его женой. "Не ко времени, — рассуждал он. — Не на ступенях же храма предложение делать", — находил он всё больше и больше оправданий тому, что промолчал.