Федор Алексеевич

— Я, государь, позвал воеводу Салтыкова Петра Михайловича. Его бы надо со стрельцами послать туда.

— Где он? Салтыков где?

— Он в передней ждёт.

— Родион Матвеевич, пригласи Салтыкова.

Воевода Салтыков явился в дверях, положил низкий поклон государю.

— Пётр Михайлович, как твоё здоровье? — спросил Фёдор Алексеевич.

— Благодарю, государь, здоров я.

— На Явке новый Разин явился, как его... — государь пощёлкал пальцами, пытаясь вспомнить имя бунтовщика.

— Васька Касимов, — подсказал Голицын.

— Вот, вот, Васька Касимов. Так надо бы тебе, Пётр Михайлович, с твоим полком идти неотложно в Астрахань и погасить в самом зародыше сей пожар разгорающийся. Если удастся взять Касимова, вези его сюда за караулом и в оковах. В Астрахани малолюдно, и Щербатову над ворами промышлять некому.

— Да, — заговорил Голицын, — пойдёшь через Казань, захвати Мамонина со стрельцами. Они на стругах, и с ворами на море станут управляться.

Тут же была составлена грамота от государя донским казакам, которую отдали Салтыкову для передачи астраханскому воеводе Щербатову Константину Осиповичу.

Получив эту грамоту, Щербатов вызвал к себе голову конных стрельцов Змеева.

— Вот тебе, братец, государева грамота, не мешкая бери стрельцов и отправляйся вверх по Волге вперехват донским казакам. Читай им, дуракам, вслух, и пусть отправляются на свой Дон к своим куреням.

— А если не послушают?

— Послушают, раз ссылаются на государеву грамоту, разрешающую утеснять калмыков. Ну а случись, не послушают, пали из пищалей. Пищаль кого хошь убедит. Грамоте-то разумеешь?

— Нет, Константин Осипович, не сподобился.

— А как же ты, сучий потрох, читать её собирался?

— Дык я считал, вы мне её прочтёте, и я буду, развернув грамоту, чесать по памяти. Казаки-то всё равно неграмотные.

— А если сыщется среди них грамотей?

– Ну и тем лучше. Я ж буду не из головы выдумлять, а то, что вы мне зачитаете.

— И ты запомнишь?

— А то.

— Тогда слушай. «Божиего милостью от великого государя и великого князя Фёдора Алексеевича, всея Руси самодержца...»— торжественно начал Щербатов. Змеев, склонив голову, внимательно слушал.

— «...К вам обращаюсь я, ваш государь христианский милосердный, зачем вы, прикрываясь именем нашим, творите зло инородцам-калмыкам, разоряя их селения. Пусть они другой веры, но они верны нам, государю вашему, доказав не однажды на многих ратях эту верность. Ради спасения душ ваших я отпускаю грехи ваши, во злобе сотворённые, но заклинаю Всевышним не творить более зла инородцам, а жить с ними в дружбе и мире. Ворочайтесь к домам своим и острите сабли ваши на недругов моих, а не на слуг государевых. Злом за зло воздавать не велю. Великий государь Фёдор Алексеевич».

— Ну, запомнил?

— А как же, Константин Осипович, если хошь я слово в слово весь наш нынешний разговор повторю.

— Разговор мне не надо, ты давай повтори грамоту государеву.

— Пожалуйста, слушай. «Божиею милостью от великого государя и великого князя Фёдора Алексеевича, всея Руси самодержца...» — начал без запинки Змеев, повторяя даже и интонации, только что услышанные от воеводы.

Воевода, уткнувшись в грамоту, следил по тексту. И когда Змеев торжественно закончил: «Злом за зло воздавать не велю. Великий государь Фёдор Алексеевич», Щербатов посмотрел на него с удивлением, как будто впервые видел.

— Ну голова, Змеев, у тебя, голова! И надолго запомнил!

— На всю жизнь, Константин Осипович. Хочешь, повторю твой прошлогодний приказ по разбою на Волге?

— Я-то уж забыл о нём. Да и того достаточно, что тут начудесил. Держи грамоту, и всё равно её разворачивай, когда будешь читать.

— Это само собой, Константин Осипович, казаки меня за грамотея примут. Не боись.

— Как пойдёшь-то, водой или берегом?

— Водой вверх, пожалуй, шибко тихо будет. Побежим вершними правым берегом. Эдак-то скорее настигнем, а там для перехвата добуду какую посудину.

— Ну с Богом. А у нас тут с воеводой Салтыковым другая забота — вор Васька Касимов.

— Пока он на острове, пусть сидит. Его бить надо, когда на стругах выйдет в море.

— Знаю. Этот сучий потрох и так у меня уж сколь стрельцов перебил, переранил.

Нагнал Змеев казаков у Чёрного Яра: причалив к берегу двадцать две лодки, варили донцы себе кашу.

— Здравствуйте, донцы-молодцы, — весело приветствовал Змеев насторожившихся казаков, поднимавшихся от кипящих котлов. — Далеко ль собрались?

— А како твоё дело. Собрались — подпоясались, варим да хвалим.

— Кто атаман? — уже серьёзно спросил Змеев.

— Игнатьев.

— Давай его сюда.

Подошёл атаман, борода белая, ус чёрный, сабля на боку:

— Ну чё?

— На калмыцкие улусы подались, — сказал Змеев, и не понятно, спрашивал ли, утверждал ли.

— Ну пусть так. А тебе-то что надо?

— Вас мне и надо. Я вам привёз государеву грамоту, вот она!— Змеев лёгким движением раскатал перед изумлённым атаманом грамоту. — Видишь?

— Вижу, — признался атаман. — Только я грамоте не обучен.

А уж меж казаками зашелестело заветное: «Царская грамота, царская грамота». И потянулись все поближе к атаману.

— А есть кто грамотный?

— Есть, — отвечал атаман и тут же позвал: — Филипп, Филя, подь сюда.

Подошёл неказистый казачок, более на подростка похожий, не на мужа.

— Филя, вот посмотри, сказывают, это царская грамота.

Филя посмотрел, боясь даже прикасаться к грамоте, посмотрел прямо в руках Змеева. Побледнел, сказал с некоторым испугом:

— Точно. Вот написано, великий государь Фёдор Алексеевич, а вот и печать царская. Она это. Царская грамота, братцы.

— Так я прочту вам её, — сказал Змеев.

— Стой, дай хлопцев собрать. Эй, хлопцы, давай до кучи. Грамоту царскую привезли.

Змеев, сидя на коне, хорошо высился над толпой казаков, но когда поднёс к глазам грамоту, то привстал ещё в стременах на носки, став ещё выше. Читал громко, выделяя каждое слово. Прочёл. В полной тишине скатал грамоту, взглянул вопросительно на Игнатьева: ну?