Федор Годунов. Потом и кровью

Жалел ли я, в этот момент, о том, что так безоглядно вступился за Настю? Да, жалел. Но не о том, что вступился. Тут, как говорится, без вариантов было. Не мог я девчонку на растерзания озверевшим казакам бросить. Это каким же дерьмом надо быть, чтобы так поступить?

А жалел я о том, что безоглядно это сделал! Не нужно было, эмоциям поддаваться! Гаркуша этот пьян был как нерадивый конюх. Саблю в руках с трудом держал. Включи я тогда голову и мог бы спокойно его обезоружить. Или хотя бы схватку затянуть, а там бы Порохня с Богданом вмешаться успели.

— А ну, отпусти его, — резко оттолкнув вопящего запорожца, из толпы вынырнул Тараско. — Забыл, что мы в походе? Тут лишь кошевому решать, как его казнить.

— А ты куда лезешь? Уйди прочь, пёсья кровь! У, жидовская морда! Толкаться тут удумал?!

Толпа ощетинившимся зверем сдвинулась ещё плотней, угрожающе рыча. Меня начали тянуть во все стороны, примериваясь, куда половчее ударить.

Всё. Сейчас, порвут. Ещё и друга за собой в могилу утащу.

— Тараско, уходи! Не поможешь ты мне! Пропадёшь только зря!

Тот набычившись, упрямо мотнул головой. Меня ухватил кто-то сзади за волосы, резко дёрнул, обнажая горло.

— Гей, хлопцы. А ну, тащите его на помост. Там кошевой ему казнь заморскую придумал.

Оборачиваюсь на знакомый голос, умудрившийся перекричать запорожскую многоголосицу, встречаюсь глазами с Грязным. Он-то здесь как очутился? Пластом же на галере лежал.

— И то, пускай он эту собаку лютой смерти предаст, — подхватили из толпы выкрик моего боярина. — Посмотрим, что за казнь такая — заморская.

— Тягай московита к кошевому, товарищи. Пускай судит вражину.

— Тащи, пёсьего сына.

Десятки рук, буквально, вынесли меня на помост, вытолкнув под ноги Бородавке. Поднимаю голову, оценивая состав судейской коллегии. Рядом с кошевым атаманом стоят ещё двое: уже знакомый мне обозный старшина Пётр Сагайдачный и неизвестный мне, ещё довольно молодой запорожец, одетый как простой казак в тёмно-синий кафтан и шаровары. И не подумаешь сразу, что передо мной стоит третий глава похода на Варну, кошевой есаул Григорий Тискиневич. Разве что сабля с богатой гардой, да ещё довольно редкие для этого времени, дорогущие колесцовые пистолеты за поясом, его статус выдают.

Поднимаюсь, чертыхаясь про себя, вновь нахожу глазами бывшего опричника.

Нет. Если я каким-то чудом этот день переживу и к власти всё же приду, быть Василию Грязному возле самого трона. В который раз ведь меня выручает. Да, и мужиком при этом умным оказался. Сообразил, что силой супротив толпы ничего не сделаешь. И на кровожадности этой же толпы и сыграл. Психолог, блин, доморощенный. Но служит мне, не за страх, а за совесть. Вон бледный весь, на ногах еле стоит, а всё же нашёл силы подняться и пришёл.

Казаки, между тем, продолжали бесноваться, требуя моей немедленной казни.

— Тихо, товарищи! — во всю глотку орёт Бородавка, подняв вверх булаву. — Слово сказать хочу.

Запорожцы нехотя затихают, недовольно ворча и кидая в мою сторону многообещающие взгляды.

— Я вот хочу спросить вас, казаки, — вопросил, между тем, кошевой, грозным взглядом окидывая притихшую толпу. — Вы православное войско или поганые язычники, что ни порядка, ни законов воинских не знают?

— Какие же мы язычники, батько? Вестимо, войско православное! — донеслось в ответ со всех сторон.

— А если так, то что же вы буйствовать в походе удумали, да расправу без суда вершить, словно басурмане какие?

Со всех сторон вновь поднялись выкрики, требующие предать меня лютой смерти. Вот только кричали при этом сечевики уже не так уверенно, без прежней страсти.

— Так предадим, — не стал перечить толпе Бородавка, согласно кивнув. — Только по суду предадим, как среди христианского лыцарства заведено. На том Сечь Запорожская стояла и стоять. Или кому-то из вас законы, что на Раде нами всеми приняты были, не по нраву?

Я криво усмехнулся, наблюдая за окончательно притихшей толпой. Ну, что же, этот раунд кошевой выиграл. И теперь меня грохнут строго по закону. Надо же! Вот прямо на душе полегчало!

— Товарищи, — потряс, между тем, булавой Яцко. — А ну, выходи в круг те, кто видел, как Чернец Гаркушу зарубил.

Из толпы вышли двое уже виденных мною казаков и хмурый Порохня. Встали, развернувшись к толпе, поклонились лыцарству.

— Все ли вышли? — выдержав паузу, вопросил кошевой. — Больше видоков нет среди вас?

— Все вышли, батьку! Нет среди нас больше видоков! — зашумели в ответ из толпы.

— Ну, тогда больше сюда никому и лезть нечего, — резко заявил Бородавка. — Послушаем, что товарищи наши расскажут, которые всё своими глазами видели. Богдан, рассказывай, как дело было, — кивнул кошевой меченому.

— Ну, дык, вошли мы в дом, а там богатый турок живёт, — чувствовалось, что оратор из Богдана был никакой и к долгим монологам он был непривычен. — Ну, я его и зарубил. Стали добычу искать, а там, смотрим, девка басурманская прячется! Ну, мы с Гаркушей и решили, что того… Не убудет, мол, с неё. Раз с басурманином жила, то православному завсегда рада быть должна, — хохотнул он неуверенно. — А тут этот московит прибежал, — зыркнул запорожец в мою сторону. — Кричит, ногами топает, да за саблю свою хватается! Спор у них с Гаркушей начался. Тот тоже саблю из ножен потянул. Я хотел было товарища остановить, да не успел. Схлестнулись. Ну, московит его и зарубил.

— Так ли всё было, Ахмед? — под негодующие крики спросил Сагайдачный у казака-азиата.

— Всё так, бачка атаман, — кивнул тот, выразительно поведя бровями. — Только Гаркуш пьян был сильно, — азиат неодобрительно покачал головой. — Какой из него воин? Этот, — ткнул в меня пальцем казак, — его легко убил.

— Вот же нехристь, — смачно сплюнул в мою сторону Тискиневич. — Что тут думать, Бородавка? — хмуро бросил он кошевому, под одобрительный рёв толпы. — Закопать его вместе с Гаркушей, чтобы другим неповадно было.

— Больно шустрый ты, Гришка, — взмахом руки остановил войскового есаула Порохня. — А меня, значит, выслушать не желаешь? А ведь ты ещё безусым в Сечь пришёл, когда меня товарищи атаманом Батуринского куреня выкликнули, — отвернувшись от побагровевшего есаула, Данила повернулся к притихшим запорожцам. — Дозвольте и слово сказать, панове!

— И то, правда, — неожиданно выступил вперёд Сагайдачный. — На суде каждый казак может слово сказать. На том наше товарищество и держится. Пусть говорит, если есть что сказать.