Feel Good. Книга для хорошего самочувствия

Алиса помедлила с ответом:

— Нет… Не думаю… Я начала эту книгу, сама толком не зная почему, а потом… Потом мне стало казаться, что она овладевает мной.

Журналист покивал:

— Да, это большая удача… Столько радости и нежности при вашей непростой судьбе. Вы воевали на стороне езидских женщин. Вас называли Белой Вдовой.

Том сглотнул слюну.

Алиса на экране телевизора нахмурила брови.

— Знаете, все это… Это теперь позади… Далеко… Как будто этого никогда не было.

Тут снова заговорил Жоэль Вассёр:

— Извините меня, но в вашей истории что-то не сходится. Мне ее рассказали… Пресс-атташе вашего издателя рассказывает ее всем, разумеется, эта история привлекает внимание… Вот только я немного знаю те места, я несколько раз бывал там, когда работал над романом «Глаза без слез», и могу поручиться, что ополчения езидских женщин никогда не было. Женское ополчение было, да, но это были курдские женщины.

Том сжал кулаки.

Недостаточное знание фактов — вечно оно его подводило.

На экране, не зная, что ответить, Алиса молчала.

5. Последний бой

Для Алисы несколько месяцев перед выходом «Feel Good» были подобны странному путешествию из одного мира в другой. Из застывшего, неподвижного, унылого и серого мира в другую вселенную, полную жизни, движения и сюрпризов. Анн-Паскаль Бертело познакомила ее с командой издательского дома: Магали (пресс-атташе), Мари (тоже пресс-атташе), Орели (ответственная за связи с книжной торговлей) и еще целый ряд молодых женщин, все худенькие, все с прямыми, как линия горизонта, челками до самых бровей. Ее представили директрисе: Камилла Боннен де Ла Бонниньер де Бомон, высокая темноволосая женщина лет пятидесяти, успела сделать карьеру в агропромышленном комплексе, прежде чем перейти в издательское дело. У нее были не вполне живые глаза и тело, словно накачанное в лаборатории аэронавтики. Во всех обстоятельствах она сохраняла на лице улыбку, которая, казалось, была разработана в центре исследований поведенческой психологии. Алиса как могла избегала оставаться с ней наедине.

Все эти худенькие девушки с челками и именами с окончанием на «и» были очень услужливы, даже почти угодливы. Когда Алиса приходила в офис издательства обсудить какую-то подробность, касающуюся рукописи, прочитать верстку, посмотреть иллюстрации или утвердить четвертую сторонку обложки, ее спрашивали, не устала ли она, предлагали кофе, или чай, или «матча латте», или даже спрашивали, не сходить ли за «имбирным эликсиром» в экологическое кафе на углу. Алисе это ощущение, что ее ждут, привечают, любят и балуют, как ребенка, было чрезвычайно приятно. Она чувствовала, что наконец вошла в мир, из которого так долго была изгнана, что она на месте, при деле и попросту кому-то нужна.

Аванс она получила, и с деньгами жизнь стала проще, легче, отступили тревоги. Ее сон, всегда нерегулярный, зыбкий, поверхностный, хрупкий, словно хрустальный лист под железным дождем, стал крепким и глубоким, как у кошки после хорошего дня. Она смогла — немыслимая роскошь — нанять няню, которая также ходила за покупками и по необходимости готовила. Теперь Алиса была свободна, и, ничем больше не стесненная, ее любовь к Ахиллу и Агате усилилась десятикратно, достигнув таких головокружительных высот, о каких она и помыслить не могла. Возвращаясь домой, она покрывала детей поцелуями, прижимала их к себе, обнюхивала, как волчица своих волчат, терпеливо и восхищенно слушала Ахилла, рассказывавшего ей миф о боге Горе, играла с Агатой на коврике за 139 евро (с пластмассовыми колечками, мышкой-погремушкой, птичкой-пищалкой и хрустящей бумагой).

Она часто думала о Томе. Так часто, что ей пришлось признать очевидное: она по нему скучала и не отказалась бы разделить «все это» с ним. Когда она думала о нем, перед глазами вставало его лицо, его запах в точности всплывал в обонятельной памяти, а его кожу она чувствовала ладонями. Но в следующую секунду Алиса вспоминала его дурацкую ложь, которую он сочинил якобы ради нее, и ее снова охватывал гнев.

На дворе стояло почти лето. Прошли два дня, посвященные презентации начала литературного года в книжных магазинах, еще один день, в который она встретилась с представителями издательства, потом был обед с журналистами. Каждый раз Анн-Паскаль Бертело рассказывала, до какой степени «Feel Good» ее потряс, каждый раз Камилла Бонней де Ла Бонниньер де Бомон говорила, как она «горда быть издателем Алисы, автора, с которым придется считаться в ближайшие годы». Алиса же каждый раз скромно улыбалась и отвечала, что «просто попыталась написать историю, которую сама хотела бы прочесть». Она понимала, что ее простота, скромность и непосредственность нравятся и книготорговцам, и представителям, и журналистам, и старалась быть еще скромнее, еще проще и еще непосредственнее.

В июне издательство устроило вечеринку в честь будущих авторов начала литературного года. Камилла Боннен де Ла Бонниньер де Бомон сняла великолепный зал, в котором, по ее словам, помещалась когда-то печатная мастерская Франсуа Вийона. Были приглашены журналисты, литературные агенты, авторы. Немногие успели прочесть «Feel Good», но все уже говорили о нем, и все подходили к Алисе с поздравлениями, уверяя ее, что «книга пойдет», что «зарубежные права с руками оторвут во Франкфурте» и что «поступят предложения из кино». В этот вечер Алиса слишком много выпила, у нее кружилась голова, и этот хмель показался ей самым чудесным из всех, которые она когда-либо испытывала.

Ей пришлось провести два дня в Мюлузе, чтобы встретиться с книготорговцами региона Гранд-Эст (Камилла Боннен де Ла Бонниньер де Бомон подчеркнула важность присутствия «на периферии»). На вечеринке, устроенной в конференц-зале отеля «Меркюр», она заметила мужчину лет шестидесяти, чье лицо было ей смутно знакомо.

— Это Франсуа Мюллер, — сказала Анн-Паскаль, — он издается у нас. Получил Гонкуровскую премию в восьмидесятых. Пишет романы о море и флоте. Он вел на «Франс-три» передачу «Морская пена», в которой рассказывал о берегах Франции.

— А, вот откуда я его знаю! — поняла Алиса.

Позже Франсуа Мюллер подошел поговорить с ней. На нем был зеленый бархатный пиджак поверх небесно-голубой рубашки. Вокруг шеи повязан шелковый шарфик.

— Вы знаете, что место, где мы находимся, было военным фортом, построенным в тысяча четыреста сорок пятом году Людовиком Одиннадцатым, чтобы противостоять швейцарским укреплениям?

— А, нет, я не знала.

— Я люблю историю Франции, но больше всего люблю навигацию! — сказал он.

О навигации он говорил ей долго: Ла-Манш, Атлантика, Средиземное море, Опаловый берег, Бретань, Нормандия, Эрик Табарли, Алей Кола, семьдесят четыре пушки корабля «Эсперанса». Алиса понимала, что ее «клеят». Она не проявляла интереса, но была немного пьяна. Продолжая говорить («ревущие сороковые, неистовые пятидесятые, яхта „Вандея Глоб“, спасение Янна Элиеса…»), он проводил ее в номер. У двери внутренний голос сказал Алисе: «В сущности, почему бы нет?» Возможно, ей польстило, что ее обхаживает гонкуровский лауреат и ведущий передачи на «Франс-3», а может, не хотелось оставаться одной или просто ее давно не обнимал мужчина. Она спросила:

— Зайдете выпить по последней?

Франсуа Мюллер ответил:

— С удовольствием.

Войдя в номер, он поцеловал ее. От него пахло табаком, Алиса вспомнила, что он курил трубку, когда вел передачу, весь этот дым наверняка превратил его дыхательную систему в закопченную трубу. Он разделся. Она нашла, что тело у него, и формой, и кожей, старческое. Она тоже разделась, и, когда осталась голой, он сказал:

— Алиса… Какая ты красивая.

Она не знала, что ответить. Они еще поцеловались, и она снова вдохнула запах дымовой трубы. Он ласкал ее нежно, бережно, почти жеманно. Как будто держал в руках не женское тело, а хрупкий кусок коралла. Алисе было немного скучно, но она не противилась. Он повторял: «Алиса… Алиса… Ты как лодочка на океанских волнах». Ей стало смешно, но она сдержалась. Через некоторое время, когда у нее уже начали слипаться глаза и хотелось поскорее с этим покончить, она взяла в руку член гонкуровского лауреата и обнаружила, что он совершенно мягкий. Он сказал: