Феликс - значит счастливый... Повесть о Феликсе Дзержинском
Шрифт:
Феликс зашел к родным Юлии, которые никак не могли припомнить того гимназиста, что приходил лет пять назад, когда Юлия еще училась в гимназии...
Тетка гостеприимно пригласила Феликса встречать с ними Новый год. Но он отказался, сказав, что у них уже собралась большая компания, в которую он хотел бы пригласить и Юлию. Конечно, если родные не возражают.
Компания действительно сколотилась довольно большая. Собрались в облюбованном студентами кафе «Лурса». Были здесь Станислав Малиновский с Марией Троповской, Антон Росол, пригласивший приятеля, Дитерикс с незнакомой девушкой, которую представил как свою невесту. Еще несколько студентов и курсисток — знакомых Малиновского. Сначала
Ровно в двенадцать, перешагивая в другой год, подняли бокалы. Оркестр, только что исполнявший кафешантанную музыку, заиграл «Боже, царя храни». За соседним столиком студент в расстегнутой куртке громко и вызывающие крикнул:
— Пьем за победу революции! — Он порывался сказать что-то еще, но его усадили на стул.
Звон бокалов, веселый гомон, выстрелы хлопушек и картонных бомбочек с конфетти заглушили оркестр, слились в сплошной праздничный гул.
Мария Троповская сказала, кивнув на соседний столик:
— Чего это он вздумал кричать о революции? Уверен, что здесь нет шпиков?..
— Возможно, и нет, — согласился Дзержинский. — Филеры в России отдыхают два раза в году — на Новый год и в день Михаила-архангела, покровителя жандармского корпуса. В остальное время — бодрствуют и подслушивают... Я хотел бы присоединиться к тосту соседа, но не так громогласно: выпьем за наше Дело, за рабочую правду, чтобы она всюду торжествовала в новом году...
Из «Лурсы» вышли поздно, но никому не хотелось отправляться домой. Антон предложил пойти к нему — родители будут рады гостям. Но от предложения Росола отказались, решили заглянуть в какой-нибудь кабачок в Старом городе. Выбрали подвальчик, где Феликс встречался с Яном Росолом сразу после приезда в Варшаву.
Даже в такую позднюю пору в подвальчике было много посетителей. Но хозяин все же нашел отдельное помещение с низким сводчатым потолком, где стояли только стол и скамейки, притиснутые к стенам.
— Что будете пить, господа?
— Чай! «Польский чай»! — раздались голоса.
— Что это? — спросила Юлия.
— Марасан, — объяснил Феликс. — Не знаешь, что такое марасан? Напиток рабочих окраин — пиво с вишневым ликером. Чудесная штука!
Пили из кружек «польский чай» и говорили о счастье. Говорили разное, но в одном все сошлись: быть счастливым — значит бороться за правду, за лучшее будущее.
Потом все сидевшие за столом должны были произнести спич на тему, предложенную остальными. Темы были разные. Все изощрялись, стараясь придумать что-нибудь поостроумнее. Феликсу достался спич о любви к женщине. Он несколько сконфузился, попросил заменить тему, но за столом весело загудели:
— Никакой замены!.. Именно спич о женщине, о любви к ней!
Феликс поднялся и заговорил о женщине-товарище, которая в революционной борьбе идет вместе с любимым, делит с ним невзгоды и радости, зажигает и вдохновляет его на борьбу. Он говорил тихо, проникновенно:
— Любовь к женщине должна ободрять и воодушевлять нас в минуты усталости и поражений. Любящие женщины навещают своих любимых в тюрьмах, носят им передачи, улыбаясь и скрывая слезы... Когда судят арестованных, они поддерживают их в момент судебной расправы — тоже улыбкой, горящими глазами, тая от них свою горькую печаль. И если осуждают на казнь, любимая бросает цветы ведомому на эшафот... Так я понимаю любовь!.. Выпьем же, друзья, за такую любовь!
Когда компания собралась уходить, хозяин кабачка уже подремывал за стойкой. На улице падал снег — медленно, большими хлопьями. На средневековые дома, на фонтан с бронзовой сиреной, как в спектакле-сказке.
По Краковскому
предместью пошли вверх к Новому Свету. В «Лурсе» еще горел свет, оттуда приглушенно доносилась танцевальная музыка. Над подъездом «Общества русских сахарозаводчиков» возвышалась статуя: человек с фонарем, склонившись к земле, что-то искал. Заспорили, что хотел изобразить скульптор. Росол воскликнул:— Об этом нам рассказывали в художественном училище — он ищет на земле правду...
— Но при чем здесь российские сахарозаводчики?
— Не знаю, — признался Антон. — Но когда в будущем восторжествует социалистическая революция, мы воздвигнем статую гордого, раскрепощенного человека с высоко поднятым светильником, чтобы огонь этот видели на других планетах. Если хватит таланта и жизни, я сделаю такую статую...
Мечтатель Аптон не знал, что над ним в эту ночь уже занесена была рука варшавской охранки.
Мария Троповская жила рядом. Юлия пошла к ней ночевать. Распрощавшись с девушками, вскоре разошлись и остальные. Феликс напомнил Росолу:
— Так, значит, завтра утром я захожу за тобой. Вместе пойдем на сходку.
— Обязательно заходи! Отец всегда бывает рад твоему приходу.
Близилось утро первого дня нового года.
После освобождения из тюрьмы краснодеревщик Андрей Сеткович стал искать работу в Варшаве. Так велел Челобитов. Сеткович раскаивался, что согласился работать в полиции: суд был как суд, одних засудили, других освободили — в том числе и его, Андрея. Напрасно согласился он на иудино дело! И без ротмистра его бы освободили, раз нет никаких улик... А теперь поздно! После драки кулаками не машут. Дал подписку работать в полиции — придется работать...
Андрей ходил из мастерской в мастерскую, выспрашивал, нет ли свободного места, какие заработки, хорош ли хозяин... О заработках Сеткович спрашивал только так, для виду. Он пошел бы сейчас работать за любую плату. Оставшись одна, жена вволю наголодалась, спустила все, что у них было. Челобитовская четвертная все же выручает, можно хотя бы сводить концы с концами.
В один из дней Сеткович набрел на столярное заведение Доманского на Иерусалимской аллее. Мастерская находилась в глубине двора, рядом с домом хозяина. Подгадав к обеденному времени, Сеткович зашел в мастерскую и спросил, не нужны ли здесь рабочие руки.
— А что ты можешь делать? — спросил столяр Нурковский.
— Краснодеревщик я...
— Чего ж сплоховал, раз без работы ходишь?
— Из тюрьмы я только, — не стал скрывать Сеткович. — Оправдали и выпустили, полгода клопов кормил...
Нурковский спросил, за что сидел Андрей, и, узнав, что тот «политический», обещал пособить. Больше того — если удастся, выхлопотать ему пособие. Пусть только язык за зубами держит... Он пригласил Андрея зайти в мастерскую через недельку.
Появление Сетковича в мастерской на Иерусалимской аллее было, конечно, делом случайным. Но когда краснодеревщик рассказал обо всем Челобитову, и особенно о том, что ему обещали выдать пособие как выпущенному из тюрьмы политическому заключенному, ротмистр учуял, что здесь будет пожива...
Насторожило Челобитова и еще одно обстоятельство. Своими раздумьями он поделился с Бакаем.
— Вы знаете, к какому я пришел выводу? — сказал он, зайдя в комнату чиновника для особых поручений. — Последние листовки, появившиеся в Варшаве, имеют сходство с теми прокламациями, которые мы обнаружили в Ковно перед арестом Дзержинского и Олехновича, а перед тем — в Вильно... Тот же формат шапирографа, тот же стиль... И, если хотите, тот же почерк, хотя и там и здесь листовки написаны печатными буквами.