Фелисия, или Мои проказы. Марго-штопальщица. Фемидор, или История моя и моей любовницы
Шрифт:
Мадам Флоранс, получив наконец мое согласие, вернее, вытянув его из меня будто клещами, представила мне самого жуткого с виду сборщика налогов, каковых мне и вам доводилось встречать. Да, вид этого «красавца» был прямо-таки убийственный! Вообразите же себе квадратную голову, сидящую на широченных плечах грузчика за неимением шеи как таковой, на столь же квадратной физиономии — маленькие глазки, в коих светятся недюжинные хитрость и жестокость. Над глазками располагается очень узкий лоб, изборожденный глубокими морщинами и отделенный от этих двух злобных буравчиков лохматыми, кустистыми бровями. Чуть ниже красуются крючковатый нос хищной птицы, широкий тройной подбородок и обвислые щеки. Вообразите себе также выпирающий живот в форме груши, поддерживаемый двумя толстенными ляжками, переходящими в неожиданно худосочные кривые ножки, заканчивающиеся в самом низу плоскими ступнями, ужасно напоминающими гусиные лапы. Все эти разнородные части, словно взятые взаймы у совершенно непохожих друг на друга людей, и составляли единое целое, а именно тело сего финансового гения и любимца фортуны. Я была настолько поражена видом сего монстра, двигавшегося, к тому же, словно марионетка, что даже не заметила, когда и каким образом из комнаты исчезла, буквально испарилась мать-настоятельница нашей обители.
— Ну так что, — рявкнул с порога держатель субаренды, — так и будем стоять? Неужто
Когда сии упражнения были закончены, он швырнул мне пару луидоров и пустился наутек столь же поспешно, как бежит тот, кто спасается от преследующих его кредиторов.
Когда я размышляю над тем, сколь жестоким, чудовищным и странным испытаниям подвергаются порой те, что именуют себя дамами полусвета, я не могу вообразить себе, что может быть что-либо ужаснее, отвратительнее, унизительнее их положения. Я полагаю, даже участь каторжника или придворного шута и то в тысячу раз легче. И действительно, что может быть хуже выпавшего нам жребия быть обязанными удовлетворять любые прихоти первого встречного, непременно улыбаться болванам и наглецам, которых мы в душе презираем, ласкать и нежить предметы, вызывающие у людей добропорядочных всеобщее отвращение?! Разве можно представить себе положение более жалкое, чем наше, когда нам ежедневно и ежечасно приходится потрафлять весьма странным извращенным вкусам и прихотям, постоянно носить маску фальшивой любезности и приветливости, скрывать истинные чувства, смеяться, петь, пить вино, предаваться всяким мерзостям разврата, по большей части против своей воли и с превеликим отвращением? Как мало и плохо знают нас те, кому наша жизнь представляется непрерывной чередой увеселений и удовольствий! Те вечно пресмыкающиеся, раболепствующие, всеми презираемые карлики и шуты, что обитают при дворах властителей мира сего, те жалкие людишки, что удерживаются там только благодаря тому, что ежедневно и ежечасно совершают самые низменные, самые постыдные поступки, принуждая себя к самой грубой лести и к вечному притворству, не испытывают на своей шкуре и половины тех унижений и мук, что испытываем мы! Уверяю вас, та горечь, что накапливается в их уязвленных людской жестокостью сердцах, не идет ни в какое сравнение с той горечью, что накапливается в наших исстрадавшихся душах. Я смело берусь утверждать, что если бы наши страдания зачлись нам в качестве расплаты за грехи в этом мире, то среди нас не нашлось бы ни одной, что не была бы достойна занять место в мартирологе, то есть в списке мучеников, и не имела бы права претендовать на звание святой! Увы, так как движущей силой и целью проституции является низменный денежный интерес, то в награду нам достаются чаще всего презрение, публичное унижение, самые тяжкие оскорбления и позор. Чтобы понять, сколь ужасно и отвратительно наше ремесло, надо самому побыть в шкуре шлюхи. Я не могу без содрогания вспоминать, сколь суровым испытаниям подвергалась сама в первые дни моего ученичества, или послушничества, если угодно. Да и то сказать, я ведь оказалась не в самом дурном положении, а ведь скольким пришлось во сто крат хуже, чем мне! Правда, кое-кто ныне с победоносным видом разъезжает в золоченой карете, обитой изнутри бархатом. И кто теперь может подумать, что эта особа в баснословно стоящем туалете, чья показная роскошь так и бьет в глаза, нагло подчеркивая извращенный вкус ее негодяя покровителя, гнусного распутника, так вот, повторяю, кто может теперь подумать, что эта особа в прошлом была всего лишь забавой для лакеев? Кто может сейчас вообразить, что эта же особа была когда-то объектом гнусных притязаний самого низкого сброда и была принуждена сносить все их самые мерзкие выходки? Кому может теперь прийти в голову, что у нее на теле до сих пор остались следы от ударов, нанесенных этими негодяями? Да, как бы ни казалось наше положение приятным и даже притягательным для стороннего наблюдателя, оно от этого при всем его внешнем блеске не перестает быть самым унизительным и самым ужасным из всех, в какое только может попасть человек.
Никто и вообразить не может, не испытав на себе, до какой крайности, до каких бесчинств могут дойти мужчины в разгуле обуревающих их страстей, до какого падения в распутстве! Я знавала немало таких, что в приступах сладострастия желали либо жестоко избивать жриц любви, либо сами подвергнуться жестокому наказанию. Случалось и так, что я сама принимала участие в подобных оргиях. Иногда и мне доводилось хлестать, стегать, пороть мерзких извращенцев, а потом я после хорошей взбучки, устроенной мной клиенту, бывала принуждена сносить от него побои, причем, разумеется, по силе и болезненным ощущениям в несколько раз превосходившие те, что нанесла я. Без сомнения, приходится только изумляться тому, что еще находятся достаточно терпеливые девицы, способные переносить такие издевательства и вообще вести подобный образ жизни. Но на что только не толкают жадность, лень и мечты о счастливом будущем!
В течение тех четырех месяцев, что я провела в заведении мадам Флоранс, я прошла полный курс ученичества в своем новом ремесле дамы полусвета и могу сказать об этом без ложной скромности и без риска быть обвиненной в хвастовстве. Могу также утверждать, что, когда я покинула сию замечательную школу, я приобрела столь богатый опыт, что могла соперничать со всеми сластолюбцами и развратниками как прошлого, так и будущего в глубоких знаниях искусства доставлять и получать наслаждение и в практическом применении сих знаний.
Маленькое злоключение, положившее конец моему долготерпению и подвигнувшее меня принять решение покинуть заведение мадам Флоранс, чтобы жить, так сказать, самостоятельно и работать на себя, относится к тому разряду злоключений, к коим всякой даме полусвета следует быть готовой. Сейчас объясню, что это такое.
Однажды к мадам Флоранс с «визитом вежливости» заявилось целое отделение мушкетеров, шумных, грубых, громогласных, на диво здоровых и крепких, да еще вдобавок ко всему ужасно жадных, ибо кому же не известно, что у мушкетера в кармане только вошь на аркане. Вероятно, им наскучило ежедневно воздавать почести Вакху и им взбрело в головы совершить жертвоприношение Венере. К несчастью, в этот день нас дома было только двое, да еще в довершение всех напастей моя товарка была больна и в течение нескольких дней принимала так называемую «охладительную микстуру», дабы сбить жар, что делало ее совершенно неспособной оказать этим господам какие-либо услуги. Таким образом получилось, что я оказалась одна на всех! Напрасно я в самых учтивых выражениях пыталась вразумить их и приводила доводы рассудка, что не смогу удовлетворить потребности всех. Увы, все мои усилия оказались тщетны и пришлось мне волей-неволей подчиниться. В течение каких-нибудь двух часов я выдержала тридцать штурмов! Возможно,
некоторые благочестивые святоши и захотели бы оказаться на моем месте, чтобы перенесенные ими муки зачлись бы им на небесах для обретения их душами спасения и вечного блаженства! Что же касается меня, бедной грешницы, то я была весьма далека от мысли, чтобы со смирением и великой покорностью сносить грубости и по-христиански благословлять моих мучителей. Нет, я отнюдь не была овечкой и не переставая осыпала их всеми вообразимыми проклятиями, пока продолжалась эта пытка. Положа руку на сердце, все это было уже чересчур, а лишнее — оно и есть лишнее. Я была, так сказать, накормлена радостями плоти досыта, вернее, даже объелась до такой степени, что у меня началось несварение желудка, иначе говоря пресыщение.После столь жестокого испытания мадам Флоранс поняла, что напрасно пытаться удержать меня у себя. Итак, она по доброй воле согласилась со мной расстаться, правда, с тем непременным условием, что я стану являться в ее заведение по первому зову, если того потребуют обстоятельства. Мы расстались, преисполненные друг к другу взаимного уважения и живейшей привязанности.
Я купила несколько предметов меблировки, разумеется, подержанных, но еще вполне приличных, коими обставила маленькую квартирку в доме по улице Аржантей, где я намеревалась проживать и заниматься своей скромной коммерцией, счастливо избегая преследований со стороны полиции. Но что значит людская предусмотрительность, когда сама Судьба против нас! Гнусная клевета низких завистниц привела к тому, что мое тихое и мирное полузатворничество было нарушено самым бесцеремонным образом в тот момент моей жизни, когда я меньше всего этого ожидала. Увы, планы мои были разрушены, разбиты, стерты в пыль.
Среди тех мерзопакостных, бесстыдных развратников, коих я тайком принимала у себя, нашелся-таки один, который, то ли оставшись неудовлетворенным, то ли по естественной злобности, то ли просто потому, что надо было свалить на кого-то вину, вдруг вздумал объявить меня виновной в том, что с ним приключилась одна из тех неприятностей, что так часто приключаются с людишками этого сорта, то есть в том, что он якобы подхватил от меня дурную болезнь. Я холодно и с надменным видом выслушала все его обвинения и, разумеется, отвергла их. От моей суровой отповеди он разъярился еще больше, принялся громко вопить и обзывать меня весьма нелестными прозвищами, а три старые шлюхи, жившие по соседству и ужасно завидовавшие моим скромным успехам, донесли в полицию о моем роде занятий и столь преуспели в своем доносительстве, что однажды вечером ко мне заявились блюстители порядка, силой увели меня из дому и препроводили в Бисетр. Быть может, вы, мои добропорядочные читатели, не знаете, что такое Бисетр? О, это ужасное место! Нечто среднее между больницей, богадельней и тюрьмой, где в отвратительных условиях якобы лечат тех, кто подхватил дурную болезнь. Первое испытание, коему я там подверглась, состояло в том, что меня внимательнейшим образом осмотрели и истискали своими грубыми лапами четверо студентов-медиков, помощников хирургов, каковые в один голос объявили, что кровь у меня испорчена, а потому все так же хором приговорили меня к сорока процедурам по очищению крови, причем приговор был окончательный и обжалованию не подлежал. Итак, после того как я была должным образом подготовлена к довольно сложной процедуре, то есть вымыта так, что с меня чуть не слезла кожа, я для начала была принуждена принять рвотное и слабительное, дабы очистить желудок, потом вдобавок мне еще поставили клистир и пустили кровь, и только потом все мое тело умастили каким-то особым составом, маслянистым и вонючим, в котором, как мне сказали, содержатся тысячи и тысячи малюсеньких невидимых глазу шариков, и вот эти-то шарики при движении якобы разжижают лимфу и возвращают ей природную текучесть.
Вы не должны удивляться тому, сколь хорошо мне известны специфические термины искусства врачевания. У меня было даже слишком много свободного времени, чтобы выучить их в течение того срока, что я находилась в руках моих мучителей, якобы очищавших мне кровь. А вообще-то найдется ли такая тема, на которую мы, дамы полусвета, будем неспособны поддержать беседу? Разве существует такая профессия, такое ремесло, о которых нам не предоставляется возможность услышать от наших клиентов? Бравый вояка и судейский крючок, ростовщик и философ, священник и актер, откупщик и богатый торговец — все эти столь несхожие между собой люди в равной мере нуждаются в наших услугах и приходят к нам в поисках услады. И каждый из них говорит с нами на свойственном его профессии особом жаргоне. Ну и как же нам было не стать при столь обширных возможностях учеными дамами? Вот мы ими и стали.
Когда я наконец избавилась от необходимости ежедневно в течение долгих часов мокнуть вместе с другими несчастными в так называемом бассейне Святого Козьмы, покровителя хирургов, меня охватило непреодолимое желание поскорее вырваться из этого ужасного плена. Я написала в самых учтивых, но в то же время и в самых настойчивых выражениях ко всем тем, кто когда-либо объявлял себя моим другом и покровителем, умоляя каждого поспособствовать моему освобождению. Увы, мои послания до них не дошли, а скорее всего эти негодяи просто сделали вид, что их не получали. Я пришла в отчаяние от того, что меня все покинули и позабыли в горести, но потом, к счастью, вдруг вспомнила про господина президента, лишившего меня невинности запретным способом. Я воззвала к его милосердию, и не напрасно. Четыре дня спустя после того как я отослала к нему мое нижайшее прошение, мне объявили, что я свободна и вольна отправляться на все четыре стороны. Я ощутила столь великую радость и столь глубочайшую признательность к сему благородному и великодушному господину за оказанную мне им услугу, что была готова отдать ему хоть двадцать невинностей любым, пусть даже еще более странным способом, если бы он того пожелал.
Вернувшись домой, я более чем прежде могла гордиться моими чарами и полагаться на их силу. Казалось, та субстанция из смеси серы и ртути, коей меня лечили, проникла-таки в мою кровь и не только возродила меня к жизни, но и придала мне новый облик. Да, господа, я стала не просто хороша собой, а восхитительна! Правда, быть может, я несколько переоценила свои прелести. Однако мне не хватало главного — житейской сметки, которую составляют обходительность, умение вести себя, хорошие манеры и знание секретов подчеркивания достоинств, данных природой, при помощи средств, коими снабжает нас искусство делать женщину красивой. Я была глупа и полагала, что достаточно иметь хороший цвет лица, гладкую кожу, тонкие черты и изящную фигурку, чтобы нравиться. Да, я тогда была еще совсем невежественной и не имела никакого опыта в науке обольщения, я и представить себе не могла, на какие хитрости идут женщины ради приятной наружности, к каким шарлатанским средствам и снадобьям они прибегают, а потому я предпочитала возлежать на лаврах, полагаясь на свою хорошенькую мордашку в надежде на то, что она привлечет ко мне толпы пылких воздыхателей. Увы, дело обстояло совершенно иначе, и на меня никто даже внимания не обращал, никто не одаривал восхищенным взглядом мое свеженькое личико, и я чувствовала себя бесконечно униженной и несчастной, когда видела, что меня затмевают особы с ужасно потасканными, потрепанными жизнью, с толстенным слоем белил и румян, физиономиями распутниц. Итак, успеха я не имела, а жить и зарабатывать было нужно. Опасаясь вновь оказаться в том жалком состоянии, из которого мне с таким трудом только-только удалось выбраться, я была принуждена стать натурщицей и служить моделью для художников.