Фемистокл

Братья переглянулись. Сомнение и страх одолевали их.

–  За это дело я заплачу вам талант серебра, - добавил Фемистокл.

Динарх изумлённо присвистнул.

–  Каждому по таланту, - живо проговорил Эвмел.

–  Хорошо, - согласился Фемистокл.
– По возвращении получите всё сполна!

–  Если мы не вернёмся, отдай деньги нашим жёнам, - вздохнул Динарх.

–  Вы непременно вернётесь, друзья, - уверенно произнёс Фемистокл.
– Сикинн позаботится о вас в стане у персов. И я буду молиться, чтобы боги ниспослали вам удачу.

Взяв лодку у местных рыбаков, Эвмел, Динарх и Сикинн сделали вид, что выходят в море на ловлю кефали. Этим делом каждодневно занимались многие воины и матросы с греческих кораблей, поскольку с пропитанием у эллинов было довольно туго: хлеба в обрез, мяса нет вовсе.

Обогнув мыс Киносура, тайные посланцы Фемистокла добрались до островка Пситталея, что лежал у самого входа в Саламинский пролив. Прячась за островом, чтобы греческие дозорные на Киносуре их не заметили, Эвмел и Динарх поставили парус и с попутным ветром устремились к берегу Аттики. До него от Пситталеи было меньше десяти стадий.

Эгинец Поликрит внешне очень походил на жителя Лакедемона. Он брил усы, не завивал бороду и носил длинные до плеч волосы, за которыми ухаживал, как женщина.

Фемистокл, придя в палатку Поликрита, застал его за расчёсыванием волос.

–  Зачем ты это делаешь, Поликрит?
– спросил Фемистокл.
– Ведь лакедемоняне расчёсывают волосы перед тем, как идти в сражение, а наш флот собирается отступать.

–  Иногда отступление полезнее битвы, Фемистокл.
– Поликрит прекратил своё занятие и взглянул на гостя.
– С чем ты пришёл? Наверное, с целым возом упрёков? Присаживайся, где тебе удобно. Я готов выслушать тебя.

Поликрит вновь принялся расчёсывать костяным гребнем густые светлые волосы.

–  Твой отец Криос был заклятым недругом спартанцев, - заметил Фемистокл, усаживаясь на стул.
– Как же получилось, что сын Криоса стал другом лакедемонян?

–  Времена меняются, - отозвался Поликрит, продолжая орудовать гребнем.
– И люди меняются вместе с ними. Ты разве не знал?

–  Согласен, - кивнул Фемистокл, - но среди всеобщих перемен всегда существует и нечто незыблемое.

–  О чём ты?
– не понял Поликрит.

–  Я о том, что твой отец Криос имел друзей среди персов. Собственно, за это его и недолюбливали в Лакедемоне. Криос умер, мир его праху! Однако сын Криоса пошёл по отцовским стопам, заведя себе друзей среди варваров. Я понимаю, что дружить со знатными персами очень выгодно. Можно съездить в Азию, не испытывая там никаких затруднений, можно рассчитывать на богатые подарки вроде золотых кубков с дарственной надписью…

При последних словах Фемистокла Поликрит перестал расчёсывать волосы.

–  Та-ак, - медленно проговорил он.
– Продолжай, Фемистокл. Этот ветер мне знаком.

–  Дружба, несомненно, есть опора и украшение жизни всякого человека, если она не основывается на измене отечеству.
– Фемистокл не сводил пристальных глаз с красивого лица Поликрита.
– В какой-то миг возникает вопрос, что лучше: выполнять свой долг перед отечеством или поддерживать дружбу с его врагами. Здесь каждый решает так, как ему подсказывает совесть. Я согласен, что гражданский долг - это скорее бремя, чем благо. Особенно во время войны. А дружба с персидским сатрапом [132]– это несомненная выгода. Ведь знатные персы так любят дарить своим друзьям золотые кубки и чаши…

[132] Сатрап– наместник области - сатрапии - в державе Ахеменидов.

–  К чему эти намёки, Фемистокл?
– не выдержал Поликрит.
– Скажи прямо, ты считаешь, что я продался персам? Так?

–  У меня просто возникли небольшие подозрения, - вздохнул Фемистокл.
– И возникли они не на пустом месте.

–  Это из-за того, что я встал на сторону Адиманта, - усмехнулся Поликрит.
– Тогда уж и Адиманта нужно подозревать в измене.

–  Но Адимант не пьёт вино из чаши с посвятительной надписью от Артафрена, - покачал головой Фемистокл.
– И у Адиманта нет друзей среди персов.

Поликрит рассмеялся. Он подошёл к круглому столу, взял с него золотой кубок на тонкой ножке и протянул Фемистоклу:

–  Вынужден тебя разочаровать.

Фемистокл взял кубок и внимательно осмотрел.

Это была, несомненно, очень дорогая вещь, украшенная изысканным орнаментом в зверином стиле. На поверхности кубка были отчеканены фигурки бодающихся оленей, а по внешнему ободу шла надпись на греческом языке. Она гласила: «Моему другу Поликрату от Артафрена».

–  Здесь допущена ошибка, - заметил Фемистокл, продолжая разглядывать кубок.
– Вместо «Поликрит» написано «Поликрат».

–  В том-то и дело, что никакой ошибки здесь нет, - сказал Поликрит.
– Первоначально этот кубок был подарен сатрапом Атафреном милетянину Поликрату, который был моим ксеном. Когда Поликрат умер - это случилось за три года до похода Ксеркса, - то его сын преподнёс кубок мне в подарок. До войны с персами многие эллины видели его у меня, но никому и в голову не приходило обвинять меня в измене.

–  Но тебя ведь связывает дружба с Артафреном?
– спросил Фемистокл, возвращая кубок.

–  Да, - промолвил Поликрит.
– А разве среди афинян нет таких, кто водит дружбу с персами? Разве Писистратиды нашли убежище не в Азии?

–  Всё это так.
– Фемистокл вздохнул.
– Я даже скажу больше: среди афинских аристократов немало таких, кто готов подчиниться персам ради возвращения Писистратидов в Афины.

Фемистокл покинул палатку Поликрита с гнетущим чувством досады. Он негодовал в душе на Никодрома, подозревающего Поликрита в предательстве, и на самого себя, поскольку поверил в это. Конечно, Поликрит не предатель. Он просто озабочен судьбой Эгины. Эллинский флот, запертый в Саламинском проливе, не сможет помешать персам, если у тех возникнет намерение захватить Эгину. А такое намерение у варваров непременно возникнет.

«Но только после захвата Саламина, - размышлял Фемистокл, шагая по тропе к афинскому стану.
– Ксеркс не может не понимать, что афиняне самые его непримиримые враги. Он сделает все, чтобы уничтожить нас на Саламине!»

…Едва Еврибиад сошёл с триеры на берег, закончив осмотр стоящих на якоре кораблей, его тут же обступили афинские военачальники, требовавшие созвать военный совет. На Еврибиада посыпались обвинения в трусости, в пособничестве Адиманту, в измене общеэллинскому делу. Особенно усердствовал афинянин Мнесифил.