Феномен Солженицына
Шрифт:
И как же, как же я этого не видел сорок лет? как же поддался заманчиво розовому облаку февральского тумана? Как же не разглядел, что не в Октябре решалось, а уже в Феврале?..
Но вот теперь я открыл, что этот путь реально был в российском прошлом – мало сказать неблагополучен, – непригляден, он нёс в себе в 1917-м анархическое разложение всего российского тела. И что ж – я с такими заодно? (Да оно лезло и раньше изо всех щелей, я просто не осознал, помогла понять – Февральская революция.)
И эти минувшие два года на Западе – то шля поддерживающие или протестующие телеграммы, то речами
(А. Солженицын. Угодило зёрнышко промеж двух жерновов. Новый мир. 1999. № 2)
То, что в процессе многолетней его работы над «Красным Колесом» взгляд его на февраль, а значит, и вся концепция задуманной им грандиозной эпопеи так радикально переменились, нет ничего необычного. С писателями такое случается сплошь и рядом. А тут ещё надо учесть, что задумал он эту свою эпопею на заре туманной юности – в десятом классе средней школы. К тому же, как уже было сказано, когда он оказался на Западе, на него обрушился целый океан новых, неведомых ему прежде исторических свидетельств. При всех этих обстоятельствах взгляд его на историю русской революции 17-го года не мог не перемениться.
Удивляет – и даже поражает – тут совсем другое.
Открыв истину, он испытывает неодолимую потребность тут же, немедленно, открыть её «оцепеневшей Европе». И не просто открыть, а заставить её отказаться от своих многовековых заблуждений, сойти с неправильного пути и вернуться на тот, что – он уверен в этом – является единственно правильным.
Цель его, таким образом, состоит – ни мало, ни много! – в том, чтобы ИЗМЕНИТЬ ХОД ИСТОРИИ.
«Оцепеневшая Европа» (как и блуждающая во тьме Америка) его не послушалась. Не пожелала отказаться от исповедуемого ею «секулярного гуманизма». Так надо хоть соотечественников предупредить о грозящей им смертельной опасности СКАТИТЬСЯ К ФЕВРАЛЮ. Тем более, что там, на Родине, дело, кажется, именно к тому и идёт….
…Большие события на родине если не начались, то – начинались, вот-вот разразятся. Давно-давно я ждал их (да ещё с наших лагерных мятежей 50-х годов) – и давно же готовился, «Красным Колесом». Чем больше я охватывался им, тем пронзительнее понимал всю грядущую опасность оголтелого феврализма. Я надеялся и готов был – хотя какими тропами? – «Мартом Семнадцатого»заклинатьмоих единоземцев: во взрыве вашей радости только не повторите февральского заблудия! только не потеряйтесь в этой ошалелой круговерти!
Но как же мне подать на родину голос о том главном, что я, в розысках, потрясённо обнаружил, – об острых опасностях безответственного Февраля? Да вот – и благоприятный поворот. «Голос Америки», который в киссинджеровское время не осмеливался читать «Архипелаг» для советского слушателя; который даже не смел никогда имя Ленина произнести осудительно («советский народ боготворит его»); который, вот в 1985, пострадал от сенатской грозы за передачу в эфир столыпинских глав «Августа», – летом 1987,
в зарницах новой горбачёвской политики, предложил мне прочесть серию отрывков из «Марта Семнадцатого», чуть опоздав к 70-летию Февраля.Как я обрадовался! Потянется живая ниточка в Россию! Вот теперь, когда перестали глушить, – огненную бестолковицу Февраля да живым голосом – прямо в сегодняшний бурлящий СССР.
Только – не «серию отрывков» бессвязных хотел бы я прочесть, а составить для передачи по радио – содержательный, сжатый сгусток всего «Марта Семнадцатого»…
Бригада для записи приезжала к нам из Вашингтона дважды: в октябре 1987 на первую половину, в апреле 1988 на вторую. Записывали на старую технику больших кассет, но с повышенным качеством звука… Так хорошо было подготовлено и отлажено, что ни разу не потребовалось переписывать никакого куска вторично.
И – потекли мои передачи на родину с ноября 1987-го. Я слушал каждую и ликовал: что – а вдруг? – всё же успеваю и к опасностям нынешним…
Однако отзывы что-то долго не приходили к нам. Хотя «Голос Америки» дал липовую справку, будто мои передачи «слушало 33 миллиона», – но мы вскоре поняли: да в наступающую Эру Свободы кто там будет, разве по старой привычке, слушать «Голос Америки»? Теперь люди заняты другим: на их глазах совершается ходсегодняшнейрусской истории.
Так что – все мои старания пошли под откос, зря. «Март Семнадцатого» – опоздал-таки кновому Февралю.
(А. Солженицын. Угодило зёрнышко промеж двух жерновов. Через непродёр»)
Опоздал!.. Не успел!.. Чуть бы раньше потекли на родину его передачи, – совсем по другому, по правильному пути пошел бы ход сегодняшней русской истории.
Но он не отчаивается, не теряет надежды, что положение ещё можно выправить, указав пробуждающейся от оцепенения стране истинный, единственно верный путь. И, уже не в первый раз прерывая – для более насущного и неотложного дела – работу над очередным узлом «Красного Колеса», создаёт свой знаменитый трактат: «Как нам обустроить Россию».
Центральная идея этого его труда – всё та же: не допустить гибельного для России скатывания в пропасть ненавистного ему «феврализма»:…
…Воспрять – это не просто найти удобнейшую форму государственного строя и скороспешно сочинить к нему замечательную конституцию, параграф 1-й, параграф 45-й. Надо оказаться предусмотрительней наших незадачливых дедов-отцов Семнадцатого года, не повторить хаос исторического Февраля, не оказаться снова игрушкой заманных лозунгов и захлебчивых ораторов, не отдаться ещё раз добровольно на посрамление.
Решительная смена властей требует ответственности и обдуманья. Не всякая новозатейщина обязательно ведет прямо к добру. Наши несравненные в 1916 году критики государственной системы – через несколько месяцев, в 1917 получив власть, оказались совсем не готовы к ней и все загубили. Ни из чего не следует, что новоприходящие теперь руководители окажутся сразу трезвы и прозорливы…
Вот, в кипении митингов и нарождающихся партиек мы не замечаем, как натянули на себя балаганные одежды Февраля – тех злоключных восьми месяцев Семнадцатого года. А иные как раз заметили и с незрячим упоением восклицают: «Новая Февральская революция!»