Феноменология зла и метафизика свободы

В анализе факторов и механизмов самоутверждения мы все ближе подходим к точке «вышелушивания» зерна самозванства. До сих пор, оно как бы «вдруг врывалось» в крайних проявлениях мотивации. Его психологический анализ напоминал поединок спортсмена с собственной тенью. Причем тень эта могла менять свои размеры в зависимости от точки зрения, освещения проблемы, двоиться, троиться, а то и исчезать. Теперь же, похоже, анализ дошел до того уровня мотивации, когда взгляду предстает главное, «голая правда» – может, и не очень красивая, зато очевидная.

Призвание и самозванство: границы добра и зла

Что, спрашивается, заставляет человека искать, находить и решать все новые и новые проблемы? Что движет им на пути самоутверждения и на что направлен этот путь? Что, например, заставляло М. Булгакова годами работать над рукописью романа «Мастер и Маргарита», переделывать и совершенствовать его, зная, что при его жизни роман не будет опубликован? Что вообще заставляет автора писать «в стол»? Ведь не случайно такое место в смысловой ткани того же булгаковского романа занимает ставшая крылатой фраза «рукописи не горят» – и это при отличном знании любого автора, что горят и еще как горят.

Что заставляло главного героя великого романа Ч. Амирэджиби «Дата Туташхиа» вновь и вновь искать пути «делать добро», несмотря на неудачи, катастрофы и трагедии, к которым эти пути вели в итоге? Что двигало М. В. Ломоносовым, заявившим в ответ на попытки отставить его от Академии, что «невозможно Ломоносова отставить от Академии, скорее Академию можно отставить от Ломоносова»? Что двигало М. Лютером, когда в ответ на отлучение его от римской католической церкви, он не только публично сжег папскую буллу об этом отлучении, но и отлучил от лона христианской религиозной общины самого папу Льва X и его кардиналов? Что заставило его, стоя на рейхстаге в Вормсе перед судом императора Карла V в ответ на требование об отречении произнести ставшие историческими слова: «На том стою и не могу иначе»? Что это? Непомерная гордыня? Великое самомнение вроде утверждения Людовика XIV, что «государство – это я»? Все, что известно об упоминавшихся людях, их высокая духовность, личная скромность говорят, что речь идет о чем-то ином.

По крайней мере очевидно, что это не проявление ориентации на признание конкретных результатов деятельности. Скорее речь идет о проявлениях осознания личностью своей призванности и ответственности за реализацию этой призванности. Значимой оказывается не оценка результатов, а сама возможность заниматься определенной деятельностью, к которой осознано призвание – «если не я, то кто?». Но призванности кем? И ответственности перед кем? Человеком в этих случаях явно движет некая глубоко им осознанная необходимость совершения вполне определенных поступков. Что же это за «осознанная необходимость»? Подчинение некоторому «надо»? Кому надо? И зачем?

Ведь если речь идет о каком-то внешнем «надо», которому подчиняется личность, то человек не может быть ответственным – он может быть лишь «неоправданно горд», поскольку действует не от себя лично, а от имени инстанции, от которой исходит требование «надо». Оправдываясь таким представительством, человек может быть лишь самозванцем. Особенно опасно сочетание «надо» с тоталитаризмом, придающим безответственности видимость обоснованности и высшей целесообразности. Такое сочетание порождает феномен имперского сознания в его двух основных зеркальных проявлениях: деспотизма и рабства. Тотальность внешнего «надо» – нравственная трагедия личности и общества, которые могут не осознаваться и личностью и обществом – в том и трагедия. Отчуждение мотивации от личности порождает теорию и практику манипуляции стимулами, появление манипуляторов ими – безответственных самозванцев, оперирующих лишенными ответственности людьми.

Нужда не может быть возведена в добродетель. Внешних целей нет и быть не может – они становятся таковыми только будучи соотнесенными с мотивацией и будучи принятыми личностью. Идеалы и великие примеры героизма, на которых пытаются воспитывать подрастающие поколения, требуя от них необходимость («надо») следования великим образцам, сами эти великие образцы возникли и воплотились благодаря не внешнему «надо», а внутреннему «не могу иначе». «Надо» ориентирует на несамостоятельность, безынициативность: надо, вот я и делаю. «Не могу иначе» ориентирует принципиально на инициативу и самостоятельность. И то и другое – осознанная необходимость, но в первом случае – необходимость внешняя – то, что я не могу обойти, во втором – необходимость внутренняя, пережитая, без чего я не могу обойтись.

Более того. «Надо» – значит я еще могу выбирать: может быть еще и не надо, стоит разобраться – кому это надо, и выбрать в зависимости от того, кому и что надо. За мной остается право выбора. «Не могу иначе» означает, что выбора нет – он уже сделан и сделан мною самим. «Надо» предполагает различие между добром и злом. Это надо, значит это хорошо, а то – не надо, значит оно плохое – «нельзя». Но зла как такового в мире нет. Зло это отсутствие добра, активного творческого утверждения. У человека есть одна свобода – «не могу иначе» – не выбирать между добром и злом, а истреблять зло (ничто) и тем самым утверждать себя и добро в себе. В этом смысле решение проблемы нравственного выбора – в снятии ее, когда альтернативы нет – «не могу иначе».

Но тогда чем призвание отличается от одержимости, которая, как и любое самозванство, – безответственна? В призвании должное и сущее реальное и необходимое сливаются в единой плоскости «как бы существующего», онтологического импульса «Да будет!», по законам которого начинает жить личность. Осознание своей призванности требует от личности подвижничества, отказа от легкой, спокойной и удобной жизни. Призванный – кем бы он ни был: политиком, увидевшим путь всеобщего благоденствия, религиозным деятелем, увидевшим пути всеобщего спасения, изобретателем или художником – нередко приносит неудобства и даже боль своим близким. Но отступиться от своего призвания он не в силах. Личность, осознавшая свое призвание беспощадна по отношению к себе, она взвалила на себя ответственность за всех, а то и за весь мир – «если не я, то кто?». И всякое умаление этой своей ответственности рассматривает и воспринимает как унижение.

Шкала мотивации от признания к призванию есть шкала от личности-цели до личности-средства. Именно так склонны рассматривать себя люди, мотивируемые этими факторами. Можно соотнести уровни успеха как уровни значащих факторов со степенью зрелости личности, наложить эту шкалу на этапы жизненного пути. Отчасти такая работа уже была проделана в книге «Разум, воля, успех. О философии поступка». Здесь же главное другое: шкала от признания к призванию есть шкала самоутверждения от полной зависимости от окружения, а значит, и безответственного, потребительского отношения к ней, до полностью автономной морали в сочетании с гиперответственностью за внешний мир.

И наконец, на этой шкале улавливается самое главное в контексте проблемы самозванства – его интимнейшая связь со святая святых, с высшими проявлениями человеческого духа – призванием и творчеством. Эта связь настолько тесна и интимна, что с чисто психологической точки зрения они практически неразличимы. Для их отличения самые тонкие и изощренные психологические концепции мотивации уже бессильны. Спасибо и на том, что смогли подвести к сердцевине проблемы. Сердцевина же эта – в критериях отличия одержимого самозванца от призванного творца; невменяемого фанатика от гиперответственного святого. Там, где проходят границы между ними – проходят границы добра и зла.

Каковы эти границы? Где они пролегают? Что есть творчество и что есть святость, и чем они отличны от самозванства? Об этом дальнейшее.

ERGO: МЕХАНИЗМЫ САМОЗВАНЧЕСКОЙ ПСИХИКИ

– Самозванство неизбывно, так как коренится в онтологическом импульсе человеческой свободы, оно alter ego свободы и человеческого самоутверждения;

– Его предпосылкой, подпочвой является сопричастность личности конкретному нормативно-ценностному синтезу, социальной общности, «мы»;