Фэнтези-2005. Выпуск 2
Шрифт:
Глава 8
Впереди, в холодном злом сиянии проступали звериные силуэты, но императрица знала — это лишь тени. Тени страха, разлуки, тоски. Что-то кричал Клаус, плакал сын, но Милика Ротбарт видела только родные глаза.
— Людвиг, — шептала она, веря и не веря, — Людвиг…
Они были вместе, и, кроме них, ничего не было. Ничего и никого! Людвиг ее нашел, и луна отступила.
— Я останусь здесь, — лихорадочно шептала женщина, — здесь, у церкви… Ты будешь приходить ко мне, мы не можем потерять друг друга снова… Руди вырастит Мики,
Вдовствующая императрица уткнулась лицом в рыжий мех и закрыла глаза, слушая, как стучит сердце Людвига. Больше она его не отпустит никуда и никогда. Еще одной разлуки ей не пережить. Она бы стояла так вечно, ощущая его тепло, ни о чем не думая, ничего не желая, но волк зарычал и рванулся.
— Людвиг…
Он оттер ее плечом, и она послушно отступила. Людвиг оглянулся, коротко, отчаянно взвыл и замер, глядя на дверь.
— Людвиг, — повторила Милика, он не услышал. Клаус, о котором она совсем забыла, схватил ее за руку и поволок к алтарю, в юбку вцепился плачущий сын.
— Ты зачем уходила? — кричал Мики. — Он мог тебе съесть!
— Мики, — начала императрица, но Цигенгоф сунул ей зажженную свечу и прошипел:
— Ставь свечи. Пока горят свечи, они не пройдут… Забирай отовсюду и ставь у алтаря все, что найдешь! Господь простит…
Милика торопливо зажгла свечу пред иконой Благовещенья. Нежным золотом сверкнули волосы Марии.
— Мама, — шепнул сын, — почему тихо? Это плохо?
Мики был прав. Звери у порога смолкли, ветер тоже стих, тишину нарушало лишь потрескивание свечей, а затем послышались шаги. Кто-то торопился в церковь, и под его ногами шуршали сухие листья. Риттер?! Или тот, кто следит за храмом?..
Наверное, иначе почему его не трогают волки? Силы тьмы бессильны пред ликом Господа.
Свеча перед иконой покачнулась и замигала, Милика торопливо поправила ее, обернулась и успела увидеть распластавшегося в прыжке волка. Захлебнувшийся вопль слился с рычаньем и чудовищным хрустом. Людвиг, ее Людвиг отшвырнул изломанное тело и бросился на второго пришельца — старика в коричневой куртке.
— Людвиг! — Милика рванулась вперед. — Людвиг, стой! Это божьи люди!
— Молчи! — Клаус ухватил женщину за плечо. — Он знает, что делает. Они из Вольфзее…
Из Вольфзее? Да, конечно… Слуга Берты, как она его не узнала?
Высокая старуха с непокрытой головой шагнула в церковь вперед спиной. Берта! Чего ей надо?
— О Боже, — прохрипел Клаус.
Кормилица Людвига ткнула пальцем в лунную пасть.
— Отто! — выкрикнула она. — Отто Ротбарт!
Людвиг поднял окровавленную морду, рыча на ворвавшегося в церковь волка, одноглазого, с седеющей гривой. Берта пятилась к алтарю, ее нога угодила в кровавую лужу, но она не заметила.
— Отто! — Шаг назад, багровый след на светлом мраморе.
Одноглазый зверь рванулся вперед, Людвиг бросился наперерез. Волки сшиблись грудью, словно глухари на токовище, захохотала Берта. В проеме, тоже вперед спиной, возникла женщина в тяжелом придворном платье. Графиня Шерце!
— Фридрих! Фридрих Доннер!
Темная тень взмыла вверх, золотом сверкнули глаза. Огромный, больше и Людвига, и Отто, волк по-кошачьи мягко приземлился возле статуи архангела Михаила.
Фридрих Доннер? Ротбарт-Молния!
Прапрадед Людвига и Руди? Он был добрым человеком, очень добрым, хоть и великим воином. Почему он слушает Берту?— Назад! — Клаус отшвырнул женщину к алтарю, где в нее вцепился Мики.
— Зиглинда! — завопила Берта. — Зиглинда!
Еще один зверь. Белый… Волчица. Самая прекрасная из императриц Миттельрайха. С Зиглинды великий Альбрехт писал Богоматерь…
Цигенбок поднял пистолет, целясь в снежно-белую грудь, и тут Милика очнулась.
— Берта! — Только бы он понял! — Стреляй в Берту! Скорей!
Грохот, пороховая гарь мешается с запахом свечей и крови, кормилица Людвига валится вниз лицом, царапая руками бледный мрамор. Лающий хрип: «Густав!», в храм медленно входит еще один волк, на мгновенье замирает над телом и бросается к алтарю, но золотой свет отбрасывает тварь назад, в лунное озеро. «Пока горят свечи, они не пройдут…»
— Дьявол! — Клаус отшвырнул разряженный пистолет — потерял пороховницу.
Графиня Шерце споткнулась о руку мертвого слуги, Людвиг с Отто сплелись в рычащий, истекающий кровью шар, Зиглинда и Фридрих с воем заметались вдоль золотой границы.
— Хайнрих! — топнула ногой статс-дама, и из лунной пучины возник темный силуэт.
Кем он был, этот Хайнрих? Милика не знала, но он жил давно — теперь это имя произносят иначе.
— Милика Линденвальде!
Ее зовут? Графиня Шерце?!
Статс-дама улыбалась. Милика видела ее улыбку в первый раз.
— Сейчас ты умрешь! — Ноздри графини раздувались, в уголках губ пузырилась слюна. — Ты, выскочка, запятнавшая дом Ротбартов! Ты отобрала счастье у достойных, ты принесла беду, и ты умрешь! Но сначала увидишь, как издыхает твое отродье… И твой муж-отступник! Их не будет даже в аду, графиня Линденвальде. Слышишь, ты, даже в аду! Я хочу, чтоб ты это знала… Знала, что это из-за тебя, ты…
Резкий короткий свист, кликуша, шатаясь, хватается за горло.
— Она знает, — бормочет Клаус фон Цигенгоф.
Графиня вырывает кинжал, из рассеченной шеи вырывается алая струя, заливая руки святой Анны и ветки бересклета. Оттилия фон Шерце, опрокидывая вазу, валится к ногам святого Иосифа.
— Она больше никого не позовет, — Клаус держит за кончик и рукоять второй кинжал, — и ничего не увидит, забери ее сатана! Я всегда любил метать ножи… А сейчас поговорим по душам с гостями.
Он не промахнулся — кинжал вошел по самую рукоять в шею того, кого звали Хайнрих. Вспыхнул и замерцал бледный лунный огонь, жалко звякнула об пол отвалившаяся рукоять. Зверь потянулся и зевнул, сверкнув белоснежными клыками.
Нагеля пришлось бросить: конь не мог вскарабкаться по каменистой тропинке, да и говорить с волками легче пешему. Если, конечно, с волками можно разговаривать. Руди поднял голову — церковь нависала прямо над ним, стройный темный силуэт на фоне предутренних звезд, над крестом дрожит голубая звезда… Летом все бы уже закончилось, но ноябрь подыгрывает ночи.
Из-под сапога сорвался камень — ничего страшного. Он не сломал шею в Люстигеберге, не сломает и тут. Волки выли совсем рядом, в их голосах слышались ярость и неудовлетворение — значит, он успел. Родственнички заняты добычей, но сейчас его увидят, и все решится.