Феодал

Гипсовой мурены в камере, разумеется, не оказалось. И неудивительно: спальни никогда не совпадают с оазисами. А если бы совпадали, никому не пришло бы в голову выстроить посреди спальни тюрьму.

Фома подумал, что у короля должны быть доверенные люди для обслуживания спален. Умение хоть как-нибудь, хоть в малой степени управлять снами – это ведь талант. И нужна еще стопроцентная лояльность. Нелегко, наверное, королю с кадрами.

Но если, помучившись, все же подобрать надежных людей – красота! Пусть живут в спальнях, пьют снотворные отвары, как можно больше дрыхнут и не отвлекаются на постороннее. У них только одна задача – спать, вызывая из небытия эфемерные, но полезные вещи. Специальные караваны будут доставлять им пищу и воду и увозить готовую продукцию. Спальня – это же неиссякаемое месторождение, и верх глупости не эксплуатировать его постоянно. Вот он, хозяйский подход! А чтобы надежные люди не спятили со скуки и пересыпа, можно ввести вахтовый метод: один спит в спальне, другой в это время ковыряет тяпкой землю в ближайшем оазисе. И рад: размять мышцы после многодневной сонной вахты – это же одно удовольствие!

Озадачивала неприятная мысль: у королевства есть перспектива. Многие подданные жили хуже, чем самый нищий хуторянин у самого нищего феодала, но многие жили лучше. Со свободой было туго, но кто же выберет голодную смерть взамен сытой несвободы? Да и полуголодное существование все-таки лучше, чем никакого. Все хотят жить.

Но начальство ведь и не возражает! Живи. Живи хорошо, если ты годен на многое. Если амбициозен, упорен, смел и неглуп. Живи похуже, если ты робкая посредственность. И не обижайся, если тебя определят в проводники за то, что ты бездарен и ленив, вне зависимости от уровня твоих запросов. Каждому – свое.

И есть возможность роста! Докажи, что ты способен на большее, дождись вакансии – и можешь претендовать на освободившееся место солдата, сборщика налогов, агронома, строителя, а то и наместника. Выкажи ум, расторопность и преданность – и живи сыто, безопасно и со смыслом. Уже доказано, что королевству по силам преобразовать Плоскость. Вот и преобразуй! Наступай на нее, гадину, арыками и садами. Проектируй каналы. Руду поищи, займись металлургией – не век же пользоваться эфемерным инвентарем!

И наступит время, когда все станут сыты. Если король не соврал, если взбесившаяся точка выброса понемногу успокаивается – оно наступит обязательно. Оазисы сольются. Люди позабудут о ловушках и подлянках, зато вспомнят о средствах транспорта и коммуникации. На Плоскости появится почти все, что есть на Земле. И это не будет застывший мир – это будет развивающийся мир благодаря новичкам, приносящим знание из Большого мира…

Если только не будет вмешательства «сверху». Если Экспериментатор не решит, что эксперимент выходит из-под контроля.

Но кто из людей может знать смысл эксперимента? Цели Экспериментатора туманны. Может, он изучает социальное поведение людей? Изменит какую-то мелочь – например, производительность одной точки выброса – и смотрит, какую социальную модель родят в мучениях эти двуногие чудики, какую форму общественных отношений они в конце концов сочтут оптимальной в данных условиях. Почему бы нет?

А надоест – нашлет синюю тьму, ядовитую саранчу или использует еще какой-нибудь ластик, чтобы все стереть и начать заново…

Вероятно, Земля для него – контрольная группа. В жизнь землян он не вмешивается. Ради чистоты эксперимента. Зато с копиями людей в созданном им мире волен делать все, что угодно.

Можно ведь стереть и королевство, и самую разбольшущую империю. Смотря какой ластик. Зря alter ego вообразил, что человек может бороться с богом.

Фома вдруг заметил, что утешает себя, и разозлился. «Если» да «кабы»… А разобраться – обыкновенные самооправдания плохого хозяина, получившего по мозгам от хозяина рачительного. За что? За все хорошее. За доброту вместо рационализма. За ту самую доброту, благодаря которой у него, неплохого вроде феодала, гибнет все-таки больший процент людей, чем у короля.

Он никак не ожидал, что придется опять пускаться в путь. Да еще так скоро.

Однако пришлось. Стояли серые сумерки, всхрапывали лошади, люди носили тюки. Готовилась экспедиция. Куда, зачем – Фома решил не расспрашивать. И так скоро станет ясно. В путь собирался отряд человек в двадцать при восьми лошадях. Две лошади были вьючными.

Высокая вороная кобыла, крытая богато расшитой попоной, предназначалась, несомненно, Его Величеству. А низкорослая кляча с печальными глазами, отвислым брюхом и веревочной сбруей – феодалу.

Ему вновь сковали руки. Затем, как куклу, взгромоздили на клячу и привязали наручники к луке седла. Гвардейцы работали быстро и без лишних слов. Фома безуспешно пытался понять, где они приобрели квалификацию – еще на Земле? Или под чутким и дальновидным руководством монарха вызревают местные кадры?

Долго ждали короля. А когда он появился в дорожной одежде, Фома решил, что монарх косит под Алена Делона в фильме «Красное солнце». Пижон. Черная шляпа, черный костюм, высокий каблук и, конечно же, пистолеты. Один из них – наверное, любимый – был спортивным «марголиным».

Монарх легко взлетел в седло. Четверо гвардейцев последовали его примеру. Тронулись шагом. Кляча понуро кивала головой, опустив морду ниже колен и даже не пытаясь тянуться к придорожным лопухам. В ее возрасте ей уже ничего не хотелось. Беарнский жеребец д’Артаньяна в сравнении с ней показался бы призовым скакуном. За животным, мешая ему уснуть, шел с хворостиной специальный холуй. На гладких скальных выходах, засыпанных на полях плодородной землей и оставленных как есть на дороге, кляча ставила ноги раскорячкой – похоже, ее не догадались подковать.

«Ночь» не была помехой при движении по огромному оазису. Правильные четырехугольники полей сменялись фруктовыми садами, отдельно стоящими домишками, пастбищами для скота, виноградниками, гигантскими огородами, плантациями чая, риса, табака и таких культур, о которых Фома ничего не знал. Изредка встречались даже цветники, маленькие, но очень ухоженные. Кое-где, несмотря на сумерки, шла работа. На крохотной площади посреди маленького селения свистели лозы, и секомый верещал поросячьим голосом. При виде королевского кортежа толстый обер-профос скомандовал «смирно» и отдал честь, приложив руку к непокрытой голове. Его подручные, перестав сечь, повторили движение начальника, в то время как толпящиеся вокруг места экзекуции крестьяне и с ними вскочивший с деревянного топчана истязаемый низко поклонились. Монарх ответил милостивым кивком.

Наступил «день», а оазис еще не кончился, правда, его граница изрядно приблизилась. В последнем селении толстый бритоголовый тип, взгромоздившись на большой валун, декламировал что-то нараспев, то и дело вздымая длани к мутному небу. Надо думать, служил заутреню на местный лад. Паства нестройно подпевала. Какая религия могла произрасти на местной почве и в какой степени она поддерживается монархом, Фома так и не выяснил.

К его удивлению, кортеж держал путь не на восток, а на юго-запад. По основательности тюков и количеству носильщиков можно было догадаться, что путь предстоит долгий, не на один день.