FIASCO. Исповедь трейдера с Уолл-Стрит
Шрифт:
В начале 1994 года Мексика была самым жарким местом. Соединенные Штаты только что вступили в Североамериканское соглашение о свободной торговле, и банкиры гурьбой устремились в Мехико-Сити. Ассоциация трейдеров возникающих рынков (Emerging Markets Traders Association) объявила, что в 1993 году объем сделок составил 1,5 триллиона долларов, то есть удвоился за последний год, а латиноамериканские производные оказались самой быстрорастущей частью рынка. Достаточно сказать, что объем месячной торговли производными в номинальном выражении возрос с 3 миллиардов долларов в 1992 году до 25 миллиардов в 1993 году. Все крупные американские банки хотели снять свою долю сливок с вожделенного денежного потока между Мексикой и США, и все они готовили заявки, чтобы открыть
Опыт в First Boston позволял мне считать себя ветераном латиноамериканских бумаг. Morgan Stanley нанял меня и еще одного сотрудника как раз для того, чтобы подкрепить свое ведущее положение на этом рынке. «Латинские» облигации быстро превращались в главный предмет внимания торгового зала. А наши латиноамериканские усилия возглавил Страшила.
Сейчас я, с вашего позволения, ненадолго отвлекусь и опишу устройство и иерархию торгового зала, чтобы вы лучше поняли, в какой обстановке и как шли «латинские», — ибо эти обстоятельства значат больше, чем можно подумать.
Авторитет какой-либо группы в торговом зале зависит от того, сколько денег она делает. В последние годы непререкаемыми лидерами на Уолл-стрит неизменно были группы производных, которые и вершили дела в торговых залах. Если вы не занимаетесь производными, то в нормальных условиях лучше держаться поближе к правительственным облигациям — около них в конечном счете вертится все. Вокруг ядра, состоящего из правительственных ценных бумаг, в просторечии «правиков» (gowies), наслаиваются промежуточные (то есть среднепредпочитаемые бумаги — валютные, ипотечные и корпоративные облигации. Нечто еще менее ценное может вообще не попасть в торговый зал. Обыкновенные акции — это плохо, но работать с частными клиентами — вероятно, еще хуже. Пример очень плохого занятия — продажа инструментов денежного рынка где-нибудь в Филадельфии — при условии, что у фирмы там вообще есть, где зацепиться (чего может и не быть).
Самое неблагодарное занятие — торговать муниципальными облигациями. «Муники» (munies) — это, как правило, не облагаемые налогом облигации, выпускаемые городскими муниципалитетами, штатами и прочими административными единицами для покрытия расходов на дорожное строительство, образование, санитарные нужды и тому подобное. «Муникам» находится место лишь в отстойниках торговых залов и на пустошах инвестиционного бизнеса. Еще на стажировке в First Boston, до всяких экзаменов, я часто слышал: «Надо сдать хорошо, а не то...» — и уже тогда понимал, что это значит: « … а не то загнешься на ”муниках”».
К счастью, мне удалось избежать печальной участи, и моя ниша, возникающие рынки, в иерархии торгового зала располагалась близко к самому верху. Возможно, вы представляете себе, что значит «возникающие рынки»; если так, то нужно отдать должное просветительской деятельности Уолл-стрит. Продавцы облигаций вообще очень сметливы по части изобретения всяких завлекательных названий. Например, «мусорные облигации» (как они «невкусно» назывались в 1980-х годах), теперь эвфемистически именуются «облигациями высокой доходности». Возникающие рынки — того же поля ягода.
В свое время облигации, выпускаемые такими странами, как Мексика, Бразилия или Нигерия, называли «долговыми обязательствами третьего мира». После долгового кризиса, потрясшего этот самый третий мир, им дали более уместное название — «сор». Обязательства на миллиарды скопились в американских коммерческих банках, которые спали и видели, как бы от них избавиться, но не могли найти покупателей.
В конце 1980-х годов секретарь Казначейства США Николас Брейди выдвинул идею смешать «сорные» бумаги с ценными облигациями Соединенных Штатов и создать более съедобное кушанье — реструктурированные долговые обязательства третьего мира, на которые, как надеялись, кто-нибудь клюнет. Будучи «скромным» человеком, Брейди назвал свою стряпню просто: «облигация Брейди». Но одного его имени оказалось недостаточно, чтобы
инвесторы почувствовали аппетит, и рынок «брейдиевок» заглох.Для всей этой затеи нужно было изобрести какое-нибудь новое и желательно сексапильное название. Идей хватало. Сначала попробовали «обязательства менее развитых стран» (Less Developed Countries), но коннотация «менее развитых» звучала не очень вдохновляюще. Тогда попытались запустить аббревиатуру LDC, думая, что кто-то, может, и не вспомнит значение «L» («менее»). Но и эта задумка провалилась. В те времена даже Kentucky Fried Chickens («Жареные цыплята из Кентукки») еще не переключилась на аббревиатуру KFC, и если нынешних потребителей жареных птичек можно водить за нос, то с инвесторами 1980-х это не прошло.
Потом возникли «развивающиеся нации»; это звучало лучше, но все-таки заметно отдавало «менее развитыми». Наконец, одна светлая голова родила словосочетание «возникающие рынки». Идею подхватили с восторгом, и по всей Уолл-стрит прокатилась волна переименований. Например, моя группа в First Boston сначала взяла себе название «группа возникающих рынков капитала прогрессирующих стран», но после нескончаемых пререканий с начальством и нервозного закрытого голосования в конце концов решила переназваться (в духе новаторской политики самого банка, носившего теперь имя CS First Boston) и впредь именоваться более обтекаемо — «группа возникающих рынков» (ГВР). В большинстве прочих банков это направление называлось еще проще — «возникающие рынки».
Было, конечно, не совсем ясно, что значит «возникающие» и как эти рынки могут возникать. Но само слово звучало неотразимо-внушительно и помогало завуалировать то обстоятельство, что приобретенная инвестором облигация на самом деле была, скажем, перуанским займом, процентов по которому не платили с незапамятных времен.
Я никогда не планировал заниматься производными возникающих рынков и попал на это дело, в общем-то, почти случайно: я не владел иностранными языками, не имел никакого опыта международных связей и мало что знал о Латинской Америке — самом крупном возникающем рынке. Я даже не знал, что в First Boston есть группа возникающих рынков и обнаружил это лишь на одном собеседовании, когда поинтересовался у представителя банка, какое направление он считает самым перспективным на ближайшие годы. Он ответил: «Возникающие рынки», — и тогда я попросил управляющего по кадрам свести меня с кем-нибудь из этой группы.
Лучший совет в моей жизни я получил от одного менеджера. «Экспертом по возникающим рынкам, — сказал он, — считают того, кто сам себя так называет; вот и ты называй, а свои пробелы со временем ликвидируешь». Совет оказался поразительно верным. Хотя в бизнесе я был без году неделю, даже члены моргановской ГПП, включая Страшилу, считали меня гуру по «возникающим» производным. Я, естественно, не стремился их разубеждать. Пока возникающие рынки, особенно латиноамериканские, оставались крупными и прибыльными, я желал поддерживать свою репутацию.
До марта 1994 года сделки Morgan Stanley по мексиканским производным строились приблизительно по одной схеме: банк искал в США организации, готовые купить мексиканские государственные облигации. Эта стратегия приносила миллионные прибыли и в значительной мере сохранялась. Но если банк хотел контролировать все производные возникающих рынков, ему нужно было переключить передачу.
Как раз в это время многие банкиры в США рассматривали мексиканские банки как полные копилки, которые неплохо было бы разбить. Мексиканские банки были государственными, и десятилетиями их защищали от иностранного присутствия. В 1992 году Мексика начала приватизацию банков, но владеть ими могли только мексиканцы, а на иностранцев налагались строгие ограничения. Если Соединенные Штаты задействовали армию, чтобы не допускать нелегальных иммигрантов через Рио Гранде, то Мексика наладила гораздо более строгий режим в банковском деле: мексиканскому сезонному рабочему легче было пробраться в США, чем американскому банку проникнуть в Мексику.