Фигуры

На широкой лежанке, занимавшей самый темный угол единственной комнаты, зашевелилась груда тряпья. Молодая женщина со спутанными длинными волосами, чье бледно-голубое лицо смутно белело во тьме, медленно поднялась на ноги и, зябко кутаясь в старое рваное покрывало, тяжело прошаркала по неровному полу, сколоченному из грубых выскобленных досок. Нашарив колченогую табуретку, она села за старый обшарпанный стол и, вздохнув, опустила голову на руки. Женщина хорошо видела в темноте, но в этой комнате она могла бы без проблем ориентироваться даже с закрытыми глазами. За несколько месяцев своего вынужденного пребывания в этом месте она изучила и саму хижину, и ее ближайшие окрестности буквально до последней трещинки или лужицы.

Молодой женщине было здесь плохо и неуютно. Она выросла в более теплом и мягком климате и поэтому страдала от холодных зимних ветров и промозглой сырости, проникавшей во все щели и быстро выстуживавшей хижину, - ведь ей было запрещено разжигать днем огонь, чтобы не выдавать себя. Она устала от неустроенности жизни в отрыве от цивилизации. В хижине не было не только электричества, но даже канализации и водопровода, а еду здесь приходилось готовить на примитивной плите, которую надо было топить вечно пачкающимся углем или тяжелыми неудобными дровами. Ее раздражала пыль, висящая в воздухе и скрипящая на зубах, а в дождливые дни превращающаяся в противную рыже-бурую грязь. Она скучала в отрыве от мира от пустоты и одиночества. Она пыталась заполнить длинные скучные дни повседневными хозяйственными делами, но они слишком быстро заканчивались.

Но хуже всего было постоянное чувство безнадежности и безысходности. Она могла уйти отсюда в любой момент. Ее раны давно затянулись, сломанные кости срослись, а мышцы приобрели былую сноровку. Каждый день она выходила в крохотный дворик и, с удовольствием сбросив с себя опостылевшие лохмотья, исступленно проходила один за другим комплексы привычных упражнений, возвращая телу былую форму. К ней полностью вернулись даже ее ментальные способности. Теперь она снова могла читать в головах людей, словно в раскрытой книге, заставлять их выполнять нужные ей действия и даже становиться незаметной и практически невидимой. Вот только все это было ни к чему.

У нее не было ни одежды, ни обуви. Ее туфли потерялись во время падения, а окровавленные, перепачканные и изрезанные обрывки униформы и белья давно сгорели в пламени очага или плиты. Из-за этого ей постоянно приходилось кутаться в какие-то старые тряпки и совать босые ноги в протекающие резиновые боты. Вокруг нее лежал чужой для нее и, наверняка, враждебный ей мир. Но самое главное, ей некуда было идти. Она была преступницей, поднявшей руку на членов Императорского Дома и поэтому заслуживающей казни. Ее, очевидно, не искали только потому, что она уже считалась мертвой. Но даже такой ценой она так и не смогла выполнить возложенную на нее миссию. Даже если бы она каким-то чудом вернулась домой, она бы не имела права посмотреть в глаза своим товарищам.

За окном мелькнули далекие отблески света, заставив ее брезгливо поморщиться. Сюда шел филит - единственное живое существо, с которым она делила кров эти долгие месяцы. Она испытывала по отношению к нему сложные и противоречивые чувства. Он был отталкивающим на вид, неопрятным и гадким, а от его темных перепутанных мыслей разило остро-гнилостным запахом безумия. Но он не дал ей уйти за грань, ухаживал за ней, когда она была бесчувственной сломанной куклой, лечил ее и поддерживал в ней подобие жизни, пока она не стала достаточно сильной, чтобы запустить процессы регенерации. Позднее его мысли, которыми он незаметно для себя поделился с ней, дали ей знание местного языка и какое-то понимание здешних реалий, пусть даже и прошедшее через запутанные коленца и коридоры его изломанной и искаженной души.

За это она терпела его, готовила ему еду, поддерживала чистоту и порядок в его неустроенном обиталище и покорно исполняла его сексуальные фантазии, кроме, разве что, самых извращенных. Это был, своего рода, симбиоз двух изгоев, у которых не было не только будущего, но и настоящего.

Проблески света были уже совсем рядом, и женщина начала готовиться к его приходу. Она поднялась из-за стола и, сделав несколько шагов, встала посреди комнатки, прямо напротив входа - он пугался неожиданных движений из темноты и постоянно боялся, что за время его отсутствия в хижину проникнет кто-то чужой, чтобы завладеть его скудным имуществом. Следующим движением она, зябко поведя плечами от холода, сняла с себя покрывало, в которое она куталась, и, свернув его в комок, швырнула на лежанку. Ей было неприятно представать перед кем бы то ни было, даже перед ним, оборванной нищенкой, а его похотливые взгляды, которыми он буквально шарил по ее телу, чье совершенство не портили даже шрамы от заживших ран, давно уже не трогали ее.

Однако на этот раз все было по-другому. Она слишком глубоко ушла в свои мысли и поэтому не сразу поняла, что снаружи доносятся шаги не одного, а двух человек. Одним из них был "ее" филит, но вместе с ним был и какой-то другой, чьи мысли были наполнены смесью презрительного недоверия и похоти.

Дверь со скрипом отворилась, и свет фонаря, который держал в руках один из филитов, осветил ее неподвижную обнаженную фигуру.

– Молодец, хорошая девочка!
– в голосе "ее" филита явственно слышались хвастовство и даже что-то вроде гордости.
– Видишь, как я ее выдрессировал! Теперь иди, займись всем, чем положено!

Она послушно повернулась и занялась своими привычными вечерними делами - разожгла огонь в очаге, от которого сразу же стало теплее и уютнее, растопила плиту и загремела сковородками и кастрюлями, разогревая ужин. Все это время она старательно не обращала внимания на второго филита, который буквально не отрывал от нее своего липкого жадного взгляда, но, конечно, рассмотрела и разглядела его во всех подробностях. Высокий, ростом даже чуть выше нее, и довольно плотный, хотя и не толстый. Наверное, сильный - об этом говорили большие мощные руки с корявыми ладонями и грубыми пальцами. И не отягощенный интеллектом: его мысли были простыми и открытыми; читать их можно было, даже не напрягаясь.

Она выставила на стол тарелки с едой и вернулась в свой угол, к плите. Все равно, в хижине было только два столовых прибора. Гость и хозяин принялись за еду. Они были голодны и поэтому жевали торопливо и неопрятно. От этого у нее совершенно пропал аппетит, хотя она практически ничего не ела с утра.

– Иди сюда, моя девочка!
– "ее" филит говорил нарочито медленно и внятно: она до сих пор не выдала свое знание языка, поэтому он общался с ней только самыми простыми командами.

Она с неудовольствием сделала несколько шагов по направлению к столу. Возле плиты было, по крайней мере, тепло, а здесь по голым ногам сразу же мазнула неприятно холодная струйка воздуха от двери.

– Разве она не прекрасна?!
– филит по-хозяйски положил руку на ее бедро.
– Разве она не стоит двадцати брасов?!

– Стоит!
– хрипло произнес высокий, облизав губы.
– Господа в городе будут платить за час с ней и пятьдесят, и даже сто брасов!

– Так мы договорились?!

– Да! Как и обещал: тысячу брасов сразу и десять процентов от того дохода, что она будет приносить, за вычетом затрат на содержание.

– Идет!
– лицо "ее" филита расплылось в довольной улыбке.
– А сейчас иди сюда, моя девочка! Становись на колени! Сделаешь сначала ему, а потом мне! А потом мы с тобой еще немного поиграем!

Ее передернуло от отвращения. От высокого филита шел неприятный запах, и весь он сам был каким-то омерзительным, скользким, а его мысли были просто отвратительными. Заниматься сексом еще и с... этим, а затем быть проданной в бордель?! Нет уж!