Филфак

– Согласен! Голосуем? Кто «за»?

– Чего молчишь, Анька? – глухо усмехается Артур, совершенно не вникая в дебаты по поводу Соколова. – Сомневаешься? Не любишь меня, да?

 Ещё бы я знала ответ! Да и как я должна понять, что это и есть любовь, если сравнивать мне не с чем? Да, нам вместе весело и комфортно, за спиной притаились годы крепкой дружбы и даже почти два года далеко не дружеских отношений. Сказать, что я не люблю Царёва – соврать! Но та ли это любовь? Почему в животе не порхают «бабочки», а сердце не изнывает без него от тоски по ночам? Не совершу ли я ошибку, уступив напору Артура?

– Эй, там! Последний ряд! Вы «за» или «против»?

 Командный голос рыжика так вовремя дарует мне мимолётную передышку. Вспоминаю указания Лары и уверенно заявляю:

– В этом вопросе я поддерживаю большинство.

– Значит, единогласно! – громыхает главарь студкома и неожиданно спрашивает: – Анна Румянцева здесь?

– Это я. – Поднимаюсь с места, краем глаза замечая разочарованный вздох Царёва: он так и не дождался моего ответа.

– Берёшь на себя студента Соколова! – чеканит председатель.

– В каком смысле?

– В прямом! Найдёшь пропажу, профилактическую беседу проведёшь, а не исправится – у нас очередь из желающих занять его место. Всё ясно?

– Нет, – непонимающе мотаю головой, игнорируя волну смешков, резво пробежавшую по рядам. – Почему я?

– Ты с филфака, – смеется рыжий. – Этого достаточно. Вот тут его адрес, телефон. Держи. – Он протягивает мне картонную папку с личным делом Соколова. – Как найдёшь тунеядца – отчитаешься!

 Продолжая пребывать в прострации, на автомате подхожу за папкой и, сжав её в руках, возвращаюсь к Артуру.

– Вечно ты влипаешь куда-то, Ань! – негодует Царёв и выхватывает дело Соколова. – Сдались тебе эти студкомы! Сейчас вместо того, чтобы побыть вдвоём, будем искать какого-то придурка деревенского!

– Я и сама справлюсь, – бурчу в ответ.

– Походу, уже справилась, – фыркает Артур и, потирая лоб, протягивает раскрытую папку с прикреплённой к краю листа фотографией парня. – Никого не узнаёшь? Это же тот болезный из леса.

Глава 4. Обнуление

Фил 

 Нет ничего бесконечного в этой жизни. Вот и моя темнота, чернильная, непроглядная, вязкая, постепенно начинает пропускать робкие, едва уловимые отблески света. Глаза, уставшие от монотонной черноты, нестерпимо жжёт, но желание проснуться гораздо сильнее.

 Первое, что вижу, – это белесый потолок, покрытый паутинкой тонких трещин, старый, неровный и до безумия скучный. Ловлю себя на мысли, что белить потолок – прошлый век, и вновь проваливаюсь в темноту.

 На сей раз она наполнена странными звуками и отвратительным запахом антисептика – такой даже мёртвого заставит проснуться. Благо, нудная, тупая боль, волнами расходящаяся по телу, не оставляет сомнений: я живой. Правда, вместо головы —чугунный котелок, вместо тела – кусок засохшего пластилина.

– Вот вы и проснулись! – Писклявый девичий голосок отбойным молотком проходится по моей многострадальной голове. Неужели обязательно так орать?

 Приложив недюжинные усилия, напрягаю шею и поворачиваюсь на звук. Возле непонятной громоздкой аппаратуры замечаю миниатюрную девушку лет двадцати пяти в белом халате и такого же цвета шапочке, из-под которой выглядывают ярко-рыжие кудряшки.

– Где я? – пытаюсь спросить, но пересохшие губы и отвыкший работать язык превращают простые слова в кашу.

– Тише, тише, – щебечет девчушка и оборачивается ко мне с огромным шприцем в руках, невольно отвечая на вопрос: я, чёрт побери, в больнице! – Не волнуйтесь! Сейчас капельницу поставлю, укол сделаю и врача позову.

Не успеваю переварить её слова, как эта мелкая кудряшка, распахивает одеяло и втыкает иголку в моё бедро. Морщусь, но не от боли, а от дебильного осознания, что лежу совершенно голый. Что за дела?

– Ой, а у вас глаза голубые! – Поправив одеяло, рыжуха на долю секунды замирает напротив моего лица. – Я так и знала. Не зря с девчонками поспорила: у такого красавчика и глаза должны быть обалденные!

 Она серьёзно? Я точно в больнице? А если я и правда там, то, может, стоит позвать врача, а не вот это всё?

– Такой у вас взгляд проникновенный! – зависает сестричка, а я, дабы остановить этот бессмысленный бред, закрываю глаза и как по команде погружаюсь в привычную темноту.

 Моё следующее пробуждение оказывается более продуктивным. На сей раз надо мной склонился полноватый мужчина далеко за сорок, в очках с массивными линзами и до одури важным видом. К гадалке не ходи – врач!

– Ну здравствуй, голубчик! – невнятно бормочет он, словно и его губы потрескались от невыносимой жажды, и продолжает скрупулёзно меня осматривать, изредка отвлекаясь к показаниям приборов. – Понимаешь, куда попал, парень?

– Да. – Опять вместо ответа – прерывистое дыхание с примесью шепелявости.

– Ладненько! – бормочет доктор и тут же начинает ставить надо мной эксперименты. – Глазки закрыли. Открыли. Молодец! Язычок показали. Умничка! Пальчиками пошевели. Отличненько! Ногу в колене согни. Превосходненько!

– Пить… – стону в надежде прекратить экзекуцию и наконец просто поговорить. Но мои потуги остаются неуслышанными.

– Ну что, голубчик, судя по всему, родился ты в рубашке. Спасибо «скорой» скажи, оперативненько тебя к нам доставили. Что случилось-то с тобой, помнишь?

 Судя по ощущениям, намедни меня переехал трактор, либо одной левой я пытался остановить локомотив.

– Понятненько, – чешет затылок доктор, так и не дождавшись моего кивка. – А имя своё помнишь?

Конечно, это же элементарно. И чему этих медиков учат столько лет, ежели задают такие дебильные вопросы?

– Расчудесненько,– кивает врач и с любопытством смотрит на меня. – И как же нас, голубчик, зовут?

 Я снова безуспешно открываю рот и молчу, но на сей раз не только из-за дикой сухости во рту. Моё имя… оно вертится на языке, но никак не обретает своего звучания.

– Не помнишь, значит, – заключает толстяк. – Печальненько!

– А сколько лет тебе, тоже запамятовал?

 Судорожно пытаюсь сообразить, но и здесь терплю фиаско. Я не знаю, кто я! Я забыл самого себя!

– Мариночка, нам бы успокоительного добавить! По-шустренькому! – Положив широкую ладонь ко мне на плечо, он абсолютно спокойно воспринимает мои отчаянные стоны и завывания. А подоспевшая спустя минуту рыжуха хладнокровно пускает по венам очередную гадость, которая вновь отключает меня от реальности.