Филфак

 Однако, мои пробуждения теперь становятся все чаще. И каждый раз я открываю глаза в надежде вспомнить. Но всё зря. Меня вычеркнули, обнулили. И, вроде, вот он, я: здоровенный лоб лет двадцати с татухой на плече и старым, едва заметным шрамом под коленкой. Я был. Я жил. Я что-то чувствовал, но ни черта не помню.

 Из реанимации меня переводят в обычную палату. Каждую свободную минуту обследуют, заставляют отвечать на идиотские вопросы и безжалостно дырявят мой зад болезненными уколами. Моя речь постепенно приходит в норму, а ставшие ватными от долгого лежания ноги уже в состоянии удержать вес моего тела и даже довести меня до туалета. Часами смотрю на своё отражение, ставшее отныне совершенно чужим, и пытаюсь понять, за что. Неужели эта смазливая морда, что таращится из зеркала на меня в ответ, заслужила подобное?

– Ретроградная амнезия, голубчик, – выносит вердикт полноватый доктор. – А так вы полностью здоровы.

– Амнезия, – перекатываю во рту слово, заменившее мне моё же прошлое.

– Это обычная реакция на подобного рода отравление. Повторюсь, чудо, что вы вообще живы.

– К чёрту такую жизнь!

– Не горячитесь. Память вернётся.

– Когда?

– Может быть, завтра, – сеет зерно надежды доктор, но тут же с корнем вырывает неокрепший росток. – А может быть, через год или два. Чем раньше вас найдут и заберут в привычную среду, тем больше шансов на скорейшее восстановление. Но, увы, вас никто не ищет.

 Монотонные дни, однообразные, безнадёжные, тусклые, неспешно сменяют друг друга. В больничных стенах они окрашены в серый и наполнены пустотой. Я всё меньше верю врачам и их обещаниям, всё больше ненавижу местного участкового, который совершенно не продвигается в моих поисках. Меня раздражает смех медсестёр, их ужимки и бессмысленный флирт; выводит из себя храп пожилого соседа по палате и аромат цитрусовых на его тумбочке. Одна только мысль, что эти апельсины ему заботливо передали родные люди, заставляет лезть на стену. Меня пожирают отчаяние и глухая безнадёга, а вера в лучшее тает на глазах. Приступы ярости сменяются периодами тихой апатии, а желание жить угасает с каждым днём.

– Вы опять грустите? – Очередная сестричка с обворожительной улыбкой протягивает мне градусник.

 Она будто специально дождалась, когда Фёдора Михайловича, моего соседа, заберут на процедуры, и прискакала попытать счастья. Интересно, на кой чёрт природа наградила меня слащавой рожей, на которую девицы слетаются, как мотыльки на свет огня?!

– Наверно, очень страшно остаться одному, – стреляет глазками, заметив на соседней тумбе связку апельсинов.

– Тридцать шесть и шесть. – Возвращаю градусник, всем своим видом давая понять, что говорить по душам не намерен.

– Может, вы хотите чего-нибудь? – Не доверяя термометру, медсестра прикладывает ладонь к моему лбу.

– Нет! – недовольно фыркаю и скидываю чужое прикосновение.

– Я могу помочь. – Не понимая намёков, девица присаживается на край моей кровати.

– Не надо!

– Не скромничайте! – Будто случайно, она пробегает кончиками нежных пальцев по моей руке. – Наверняка вам тоже хочется апельсинов или шоколада, а может, ещё чего. Вы только скажите.

– Я хочу тишины! – Грубо отдёргиваю руку.

– Зря вы замыкаетесь в себе. Вы живы, здоровы, у вас вся жизнь впереди. Не стоит так сильно цепляться за прошлое: оно прошло. Я хочу вам помочь, не отказывайтесь.

– Оставьте меня в покое!

– Как хотите! – Медсестра ведёт плечиками и с оскорблённым выражением лица выбегает из палаты. Наивная! Какая она за сегодня по счёту? Третья? Как же они все меня достали со своей жалостью!

Вскочив с койки, раненым зверем мечусь по палате. Это всё не то! Не моё! Не я! Мне нужна хоть какая-то зацепка, долбаный знак! Но ничего не происходит!

 Отчаявшись, упираюсь лбом в стену и, разбивая кулаки о её окрашенную поверхность, тихо вою. Я должен вспомнить! Я не могу потерять себя. И в этот момент, сквозь рваное дыхание и глухие удары, доносится робкий стук в дверь.

– Вон! – ору, не поднимая головы.

 Мне надоели пустые лица медсестёр и однообразные вопросы участкового, да и прочие зеваки, с бестактным любопытством заглядывающие в мою пустую душу.

– Привет! – Бесстрашный девичий голосок отважно пробирается сквозь мою броню. И будь я проклят, если не слышал его раньше.

 Резко отпрянув от стены, оборачиваюсь.

 В дверях замечаю девчонку, невысокую, стройную, с огромными голубыми глазами и густой русой чёлкой. Белый халат небрежно накинут на её хрупкие плечики, а на груди болтается огромный бейджик. Я жадно всматриваюсь в тонкие черты её лица, в надежде хоть что-то вспомнить, но снова всё мимо. – Время посещений прошло, – цежу с горечью в голосе. – Закрой дверь с той стороны!

Глава 5. Перевёрнутое имя

Аня

– Девушка, я устала вам повторять: никакого Соколова у нас в отделении нет! – поправив на носу очки, скрипит мадам бальзаковского возраста в белоснежном халате.

 Приёмные часы вот-вот закончатся, а я никак не могу найти, куда на «скорой» доставили того парня из леса. Отделение токсикологии – моя последняя надежда.

– Да как же нет? – Тереблю самодельный бейджик с собственным именем, болтающийся в районе груди на атласной ленте. – Мне врачи со «скорой» сказали, что отвезут Илью в областную, а раз в общагу он так и не вернулся, значит, всё ещё у вас. Пожалуйста, посмотрите получше: Соколов Илья Семёнович, восемнадцать лет.

– Нет у меня такого в списках! – Чувствую, нервы на пределе, но и мне отступать не комильфо: желание поскорее отделаться от возложенной на меня миссии по поиску Соколова вынуждает быть настойчивой.

– Высокий, симпатичный, белокурый, – пытаюсь описать парнишку, но понимаю: всё не то. А потом вспоминаю про личное дело Ильи, которое уже второй день таскаю в рюкзаке. – Подождите, сейчас фотографию достану.

– Девушка, вы издеваетесь?! – В голосе женщины проскальзывают визгливые нотки. – По-вашему, я каждого больного должна в лицо знать?!

– Да такого раз увидишь – не забудешь, – бубню себе под нос и всё же достаю небольшой фотоснимок, сделанный Соколовым для студенческого билета.

– Всё, девушка! Не задерживайте нормальных посетителей! —отмахивается от меня женщина и недовольно качает головой.

– Погоди, Алён! – спешит на подмогу моей взволнованной собеседнице молоденькая санитарка. Стащив с хрупких ладоней громоздкие резиновые перчатки, она подходит ближе и по-свойски присоединяется к разговору. – А как же тот красавчик безымянный, которому память отшибло? Выписали уже? Может, девушка его ищет?