Филимон и Антихрист

— Какого это ещё… греха?

— Интриган! — сказал же я вам. А вы… в квартиру пустили. Господи, как же вы просты и наивны, Николай Авдеевич. Директор института! Помнить надо. К директору всякая шваль будет липнуть.

— Спасибо за совет. Поздновато, правда, ну да ладно, спасибо!

Филимонов открыл тетрадь с расчётами, давая понять, что он занят. Зяблик покорно удалился. И когда закрылась за ним дверь, Филимонов уставился на неё и долго смотрел в одну точку. Только что он был спокоен, — тревога в сердце улеглась, голова прояснилась, он был полон желания работать, сам понимал, что вино из рук Папа принимал напрасно, лучше бы сам себе наливал, а ещё лучше — не пить вовсе. Ну ничего, думал он, погружаясь в расчёты, теперь всё позади, и впредь он не повторит такой глупости. С Наточкой обошёлся вполне пристойно — вот это главное, у неё нет причин на него обижаться. Остальное — пустяки, в конце концов, он — человек и может себе позволить некоторые вольности.

По дороге в институт спрашивал шофёра:

— Как на пляже… я ничего себе дурного не позволил?

Шофёр ответил уклончиво:

— Вроде бы ничего. Только вот Наташа, внучка академика…

— Что Наташа?

— Да так — ничего. Баловница! Что с неё взять?..

Пытался забыться в работе, но работа на ум не шла. Хотелось видеть Папа, получить все разъяснения. Но Пап не приходил. Не пришёл он и во вторник, и в среду. И на квартиру не звонил. «Странный сотрудник, — думал Филимонов, — на работу не является и никого это не интересует. Вот всё разъяснится, подожду немного, а затем — уволю. К чёртовой матери!» Филимонов вышел из-за стола, в волнении стал ходить по кабинету.

К концу недели терпение Филимонова истощилось, хотел звонить Папу, вызвать его на работу; во второй половине дня Пап сам явился в институт. Не заходя к Зяблику, как он обыкновенно делал, прошёл к директору. Небрежно и фамильярно сунул для приветствия руку, уселся в кресло. Филимонов негодовал, однако вида не показывал. Впрочем, Папа обмануть было трудно, к тому же он знал о беседе Зяблика, тоже спланированной по сценарию, видел по едва уловимым жестам, чёрточкам в выражении лица Филимонова: директор встревожен всем происшедшим и ждёт подвоха.

Достал из портфеля пачки фотографий, сыпанул на стол Филимонову. Тот начал рассматривать. Лица знакомые — те, что были на новоселье. Шалости, игры — и все на пляже, в яркий солнечный день. Вот он… пьяный, идет, опираясь на плечо Наточки. Вокруг стоят они… гости. Смеются. Длинноволосый показывает пальцем. А вот… Но что это? Наточка обнажена — в чем мать родила. Лежит рядом, жмётся к нему…

Швырнул фотографии Папу.

— Пошёл вон!

— Ой-ой! Собрал фотографии, аннулировал киноленты — можно сказать, тащу вас из бездны… Хорошенькая плата за добро.

— Вы всё это подстроили! Вы — шарлатан! Я выгоню вас из института и сообщу в милицию.

Пап встал. Сгреб со стола фотографии, запихнул в портфель. Грозно колыхнул животом, сверкнул налившимися кровью глазами.

— Потише на поворотах, директор! Вы у меня здесь, — пухлой ладонью хлопнул по портфелю, — весь, с потрохами! Вам бы не кричать надо, а слушать. Да, слушать, что говорят умные люди.

Вразвалку побрёл к выходу. У двери повернулся:

— Наточке неполных шестнадцать. Растление несовершеннолетних. Статья 64 пункт б. Уголовный кодекс РСФСР. В свидетелях недостатка не будет.

И вышел, оставив дверь открытой.

«Заговор!.. Зяблик и Пап — заодно, одна шайка, мерзавцы! Однако меня вы так просто не купите. Не на того напали!»

Это была первая вполне естественная и совершенно правильная догадка Филимонова. Квартира, мебель, услуги — всё для того, чтобы приблизиться, втереться в доверие, а затем гнусно, коварно скомпрометировать. Знай, мол, наших, не задевай. «Зяблик дирижировал — знал, направлял действия Папа. Ну, банда! Ну разбойники!..»

Рука невольно тянулась к телефонной трубке — хотелось звонить, возмущаться, кричать… Но тут же являлся вопрос: кому? И рука отдёргивалась от аппарата. Министру? Он будет слушать, сочувствовать — а дальше? Назначит комиссию — это в лучшем случае; в худшем — скажет: подавайте заявление в суд, там разберутся. Или: подождём, посмотрим, как будут развиваться события.

В милицию? Начнут разбираться. Пришлют следователя, станут вызывать людей… Опомнись! В своём ли ты уме? Одна только огласка с ног до головы облепит тебя грязью. Ты станешь героем сплетен, легенд, анекдотов. Да лучше умереть, чем ввергнуть себя в пучину болтовни!

Филимонов подошёл к окну и увидел Папа, направлявшегося к автомобилю. Садясь в машину, поднял руку и кокетливо помахал кому-то. Кому? Не мне ли? Филимонов шагнул от окна. Жар бросился в голову. Смеётся! Он ещё надо мной смеётся, мерзавец! Бессмысленно ступая по ковру, ворошил шевелюру, сжимал руками голову. Придумать ничего не мог. Ужасное, безвыходное положение! Сидеть в кармане у этой жирной свиньи и не сметь пальцем пошевельнуть. Тунеядец, шарлатан, злой и коварный человек! Что он против меня задумал? А Наточка? Неужели с ним вместе, заодно?..

Хотел позвать Зяблика, всё рассказать, накричать, пригрозить, выставить обоих из института — и написать в трудовую книжку: мерзавцы, интриганы!.. «Стоп! — осадил минутный порыв. — Уволишь, а они — в суд. Их восстановят, тебя опозорят. Не горячись. Остынь и хорошенько всё обдумай».

Склонился над тетрадью с расчётами. Старался сосредоточиться — не получилось. В голове шумел рой неясных желаний, сердце жгла ярость. Не виноват, не хотел, ничего дурного не позволял. «Мерзавцы! — повторял он в который раз. — Отравили жизнь, ударили по рукам, я теперь ни делать ничего, ни думать не могу. Вот что самое страшное — думать нет сил».

Уронил голову на руки, почти заплакал. В следующую минуту откинулся на спинку кресла, сжал кулаки. Позвал секретаршу, сказал строго:

— Позовите Зяблика!

Зяблик не являлся. Филимонов прождал пять минут, десять вошла секретарша.

— Артур Михайлович занят, просит извинить.

— Занят?.. Я вам директор, чёрт побери, или кто? — кулаком ударил по краю стола.

Секретарша пожала плечами, вышла. Филимонов — вслед за ней. Наклонился над её столом.

— Извините, пожалуйста. Я не хотел вас обижать — ради Бога, не сердитесь.

Секретарша поднялась:

— Что с вами, Николай Авдеевич? На вас лица нет.

Филимонов отошёл к окну, старался успокоиться. Сердце стучало так сильно, как, должно быть, у спринтера на подходе к финишу. «Вот так бьёт инфаркт!» — подумал Николай. И ему сделалось совестно за себя, за свою слабость. «Ну вот и ты заметался, словно заяц под стволами ружья. А помнишь, говорил: на фронте был страх перед смертью, а тут-то чего бояться? Ну, должность потеряешь, зарплату понизят — экая печаль! А вот припекло самого — и не знаешь, куда деться. Плюнь на всё — занимайся импульсатором». Повернулся к секретарше, кивнул ей.

Заметно успокоенный пошёл к Зяблику. Тот сидел и писал. Видел приближающегося директора, но головы не поднимал. А подняв, улыбнулся приветливо. Из-за стола не вышел.

— Вы ко мне? — спросил, словно бы удивившись. И сделал широкий жест:

— Присаживайтесь, Николай Авдеевич!

Говорил вежливо, мягко, но в голосе, в жестах и в том, как сидел, — во всём чувствовалось превосходство, сознание силы и непогрешимости. Филимонов медленно опускался в кресло и говорил себе: «Не суетись, не унижайся — помни своё положение, держи характер — ведь ты учёный, не чета этому…»