Философия и идеология: от Маркса до постмодерна

Такого рода бессознательное может переформатироваться в обычную идеологию, но и в латентной фазе «ловится» по внешним следам. Отсутствующие в ментальности понятия, представления и даже целые концепции могут быть задним числом реконструированы внешним наблюдателем-аналитиком и прописаны в виде «квазиидеологии, стоящей за кадром». Субъект (лицо, группа или масса) может быть экзальтированным носителями неформализованных идей, представлений и ценностей, имена и термины которых он элементарно не выговаривает. Классический пример – «постмарксистское» сознание в его советской и постсоветской редакции, в фоновом режиме воспроизводящее экономоцентризм и экономический детерминизм, латентный диамат и истмат, причём именно в советском изводе. Существовать все это может в какой угодно упаковке, вплоть до религиозной (марксоидное православие), идеалистической (морализирующее стяжательство с проповедью духовности и аскезы) и пр.

Само выражение «идеологическое бессознательное» даже в философической среде может вызывать автоматическое отторжение: нонсенс, contradictio in adjecto. В идеологии чаще видят нечто якобы осмысленное и вербально оформленное, похожее на рацио, иногда «почти науку». Но для более читающей аудитории эта идея и само это словосочетание не новость. «В слове “идеология” имплицитно содержится понимание того, что в определенных ситуациях коллективное бессознательное определенных групп скрывает действительное состояние общества как от себя, так и от других и тем самым стабилизирует его» [114] . «… Как раз в среде этого идеологического бессознательного люди изменяют свои “переживаемые” отношения к миру и приобретают ту новую, специфическую форму бессознательного, которую называют “сознанием”» [115] .

114

Манхейм К. Идеология и утопия / К. Манхейм. Диагноз нашего времени. М., 1994. С. 56.

115

Альтюссер Л. За Маркса. М., 2006. С. 330.

Однако в этих и им подобных формулировках все же полагается, что идеологическое бессознательное актуально трансформируется в превращенные формы сознания, с полным циклом концептуализации и вербализации, лексического оформления. Такое «идеологическое бессознательное» – это «истина» сознания, которая от него скрыта, но им управляет и в нем воплощается. В нашем же случае прямая вербализация может вовсе отсутствовать: взаимодействие ведётся только на уровне бессознательного, на одной интуиции смыслов. Если что-то вербально оформленное и есть, то разве только в конфиденциальных заявках политтехнологов на финансирование проектов, но никак не для общего пользования.

Эти формы бессознательного позволяют создавать эклектические, порой монструозные типы: антифашиствущих фашистов, предельно агрессивных пацифистов и миротворцев, монархистов на почве народовластия, либералов «железной руки» и т. п. Идеологема «страна в кольце врагов под угрозой вторжения» вовсе не обязательно внедряется прямым текстом и тем более не формулируется наверху. «Теория» неизбежной новой войны и реальной угрозы нападения «осмысленно» и вербально воспроизводится далеко не всеми, кто в действительности уже давно насквозь поражён этим комплексом неврозов и фобий. То, что лидер незаменим и что без него страна исчезнет, можно услышать всего один раз, а можно было не услышать и вовсе – однако с таким умонастроением живут многие, включая тех, кто на вербальном уровне с подобной прямолинейной констатацией не согласился бы.

Эти формы латентности заслуживаеют специального анализа: субъект может приходить в искреннее негодование при экспликации и атрибуции его латентных установок, ничуть не менее искренне им отрицаемых на рациональном уровне и в вербальных формах.

3. Диффузная модель. Идеология проникающая и включённая

Присутствие теневой и латентной идеологии меняет взгляд на саму онтологию идеологического и «географию» его ареалов. Более адекватными оказываются не жестко локализованные, а «диффузные» представления о характере присутствия идеологии, причём одновременно и в метальной, и в институциональной её ипостасях. По аналогии с диффузной и невидимой властью у Мишеля Фуко, идеология активна не только там, где она сама себя локализует и манифестирует.

Как и в отношении власти все большее значение приобретают рассредоточенные формы идеологических активов и инвестиций. «Не хватит ни Маркса, ни Фрейда, чтобы помочь нам познать эту столь загадочную вещь, одновременно видимую и невидимую, присутствующую и скрытую, инвестированную повсюду, которую мы называем властью» [116] . В этой сентенции об «инвестированном повсюду» слово «власть» вполне корректно заменить словом «идеология».

В стандартном понимании идеология есть нечто, что сначала создаётся идеологами, а потом впечатывается в мозги, насквозь промываемые «мегамашинами мысли». В наше время это редукционизм, и снимается он анализом проникающих и одновременно порождающих свойств идеологии, не столько монтируемой в головы готовыми блоками, сколько репродуцируемой и продуцируемой, впитываемой и выделяемой «пористыми телами» сознания и бессознательного. Без этих форм идеологического нельзя понять, каким образом фанатизм нагнетается в отсутствие идей, а мирные обыватели, измученные десятилетиями идейных домогательств власти, вдруг сами впадают в бешенство мозга на почве мировоззрения.

116

Фуко М. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью. В 3 ч.: Ч. 1. М., 2002. С. 75.

Диффузная модель показывает, что идеологического в жизни больше, чем кажется, причем количество здесь переходит в качество. Традиционная «метафизика идеологии» жестко маркирует и ее, и сами места её локализации. Диффузное идеологическое, наоборот, обнаруживает себя в самых неожиданных критических зонах, в том числе в тех, что в теории и аналитике обычно считаются пространствами идейной эмансипации – уклонения и ускользание от идеологии, даже активного противостояния с ней (например, в науке). Отсюда дополнительные основания для критики иллюзий радикальной деидеологизации не только в политике, но и во всей топологии «обиталищ сознания».

Однако история привязки идеологии именно с политикой стара и тянется до наших дней. Еще Наполеон I, заподозрив первых «идеологов» из сообщества Дестюта де Траси (Д.Ж. Гара, К.Ф. Вольней, П.Ж.Ж. Кабанис) в желании влиять на политику, прикрыл направление, оставив идеологию без собственных институтов. Политическое прочтение идеологии в большинстве своём безальтернативно и нередко радикально. Это со всей определённостью выражено в «Истоках тоталитаризма»: «Каждая идеология создавалась как политическое оружие, а не как теоретическая доктрина» [117] . Или у Эдварда Шилза: «Идеологиями и являются системы ценностей, выступающие в качестве политического мировоззрения, обладающего силой веры и большим ориентационным потенциалом» [118] .

117

Арендт Х. Истоки тоталитаризма. М., 1996. С. 230.

118

Shils Edward. The Constitution of Society. Chicago, 1982. Р. 34.

Радикальная политизация идеологии по сути аналогична столь же односторонней политизации феномена власти. Фуко показывает, что, вопреки расхожим (в том числе в теории) представлениям, политическая власть есть лишь одна из форм власти [119] . То же можно отнести к политической идеологии, далеко не исчерпывающей пространство идеологического. Иначе говоря, если власть не сводится к политике, то и сама идеология не сводится к политической власти.

Включение идеологии в более общие контексты проще понять по аналогии с представлениями о культуре, которую тоже обычно слишком упрощенно понимают, подобно политике, власти или идеологии, как нечто локализованное в «отрасли». В этой системе представлений все сосуществует «по отдельности и рядом друг с другом, через запятую или через «и»: экономика, политика, идеология, культура, знание, философия. Такие представления в пределе сводят культуру к тому, чем занимаются её деятели и ведают ведомства (театры, музеи, библиотеки, кинематограф). Однако в живом языке не случайно есть понятия политической, правовой, предпринимательской, исследовательской, коммуникационной, экологической и т. п. культуры. Этими «культурами специально почти занимаются (они всегда «между») – отсюда такие малокультурные результаты в жизни. Точно так же можно говорить об особой, собственной «политике культуры», которая часто радикально отличается от «культурной политики» государства и даже с ней конфликтует.

119

Фуко М. Указ соч. С. 119–120.

Если формула «культура и…» не всегда корректна, то так же в предельном расширении далеко не во всем корректны формулы «идеология и политика», «идеология и наука», «идеология и искусство». Лишь в одной из штатных ипостасей идеология локализована на своём собственном месте, но это отнюдь не отменяет её включённого присутствия «повсюду». Особенно показательны в этом отношении такие, казалось бы, прямо противостоящие идеологии сферы, как наука, бизнес, искусство.

Как выяснилось уже в прошлом веке, из науки не удаётся элиминировать её идеологическую аксиоматику, в том числе концептуально, теоретически нагруженные термины и высказывания. Как выясняется, «храмы» рационального знания и свободного творчества не только не защищены от проникновения идеологического, но и сами генерируют идеологию, в том числе с политикой не связанную. Более того, идеология неустранима и из самой науки – как собственная идеология теории, как мировоззрение общей парадигмы и локальной концепции. «Существуеют два аспекта взаимоотношения идеологии и науки. Один из них – это наука и идеология. Другой – идеология в науке» [120] .

120

Мамчур Е.А. Наука, метафизика, идеология / Т.Б. Любимова. (ред.). Ориентиры. Вып. 6. М., 2010. С. 58.

Точно так же нельзя элиминировать идеологическую составляющую из такой, казалось бы, деидеологизированной сферы как экономика и сугубо деловая активность. «Конструктивный подход к природе человеческого познания невозможен без пересмотра одного из основных постулатов экономической теории – о рациональности экономического поведения. История показывает, что идеи, идеологии, мифы, догмы и предрассудки имеют большое значение. Поэтому без правильного понимания того, как они эволюционируют, мы не сможем выработать концептуальный аппарат для объяснения происходящих в обществе изменений» [121] . Ранее о том же писал Джон Мейнард Кейнс в «Общей теории занятости, процента и денег»: «Идеи экономистов и политических мыслителей – и когда они правы, и когда ошибаются – имеют гораздо большее значение, чем принято думать. В действительности только они и правят миром» [122] . Этот пассаж зацитирован до дыр, но не все помнят яркое продолжение: «Люди практики, которые считают себя совершенно неподверженными интеллектуальным влияниям, обычно являются рабами какого-нибудь экономиста прошлого.

121

Норт Д. Указ. соч.

122

Кейнс Дж. Общая теория занятости, процента и денег. Избранное. М., 2007. С. 340.