Философия и психология фантастики

Здесь мы подходим к третьему аспекту фантастики, который может быть предметом скорее философии, чем литературоведения. Если какое-то явление существует в культуре, значит это кому-то нужно. Существование фантастики должно отражать некие фундаментальные потребности человека. В частности, до всякого анализа кажется очевидным, что фантастика обслуживает такие важные акты человеческого существования, как "бегство от реальности" и "преодоление реальности" - что бы это ни значило и какой бы смысл ни вкладывать в эти выражения. Человеческие потребности породили цивилизацию, их неудовлетворенность продолжают ее двигать. Фантастика есть элемент цивилизационной динамики - хотя бы потому, что в мечте человеческие потребности удовлетворяются раньше и полнее, чем в результате научно-технического развития. Не имеет смысла подробно описывать те широко известные случаи, когда научная фантастика предсказывает или пытается предсказывать будущие технические или социальные достижения. Но это - лишь наиболее простой и наглядный пример взаимосвязи между применением воображения и эволюцией социума. Такого рода взаимодействия могут осуществляться по достаточно сложным схемам, которые требуют отдельного психологического, культурологического и философского анализа.

Глава 1

Логика фантастического

Понятие фантастики

Фантастика есть изображение фактов и событий, не существовавших в реальной действительности2). Такое определение может поразить своей наивностью, более того - оно может вызвать насмешки со стороны многих, кто знаком с ходом развития литературоведения и философии в XX веке. Главная причина такого отношения заключается в том, что понятие "реальная действительность" в сильнейшей степени себя дискредитировало. Если резюмировать наиболее популярные аргументы против этого понятия, то они сводятся к тому, что границы между реальным и нереальным условны, релятивны и подвижны. К реальному миру нельзя относиться, как к чему-то очевидно и необходимо данному: представления о реальности задаются культурой, эпохой, властью, отдельным индивидуумом, отдельной ситуацией. Слишком многое зависит от того, какую модель реальности избрать и какую процедуру установления истины посчитать уместной в данном случае. Но чтобы защитить это наивное определение фантастики, не стоит спорить со всеми этими аргументами. Как бы не относиться к понятию реальной действительности, понятие фантастического может существовать, только отталкиваясь от него. Следовательно, судьба понятия фантастики должна повторить все сложные перипетии судьбы понятия реальности. Если представления о реальной действительности исторически изменчивы - значит столь же исторически изменчивыми оказываются и представления о фантастике. Но что бы ни говорили о реальном мире в каждый данный момент, фантастика будет представлять собой его дополнение несуществующими, новыми элементами.

Разумеется, один и тот же образ может быть в зависимости от ситуации лишен или награжден статусом фантастического - поскольку, как было сказано, границы реального подвижны. Между фантастическим и не-фантастическим искусством лежит обширная область переходных форм. Сфера мифологии и религии является самым типичным источником сюжетов и мотивов, по поводу которых невозможно прийти к однозначному выводу, относить ли их к области фантастики. Например, видения Сведенборга невозможно безоговорочно классифицировать как фантастические или, наоборот, как нефантастические, поскольку сам автор уверял, что в их основе лежат мистические видения, и нет оснований ему не доверять. Здесь также стоит вспомнить, что Борхес считал и философию, и богословие только изводами фантастической литературы, и в частности называл прекрасным фантастическим произведением учебник протестантского богословия - поскольку в нем говорилось о всемогущем и всеведущем существе. Сегодня мифологические и религиозные сюжеты легко используются в литературной фантастике3).

Но как бы ни был запутан вопрос о том, что такое реальный мир "на самом деле", фантастика всегда может найти твердую почву под ногами, поскольку фантастическое произведение, как правило, создается в условиях, когда вопрос о границах реальности является "заведомо" решенным. Фантаст сознает себя "обманщиком", и поэтому он должен четко определить для себя, в чем он будет обманывать и в каком пункте - отклоняться от реальности. Если балансировать на границе реальности, то граница реальности должна быть определена крайне четко. Даже если фантаст исходит из идеи, что реальность условна, он "заведомо" должен выбрать рабочую гипотезу, рабочую модель реальности чтобы затем от нее отклоняться. Фантастика всегда отталкивается от реальности, и это обстоятельство стало причиной, побудившей Кира Булычева заявить, что существует всего два вида литературы - реалистическая и фантастическая (кстати, в свое время Сергей Залыгин говорил, что в истории литературы существуют две главных линии - реализм и мифология). Разумеется, пространство литературы можно классифицировать по-разному, и обычно приняты более утонченные классификации, но Булычев выразил взгляд на литературу, как она выглядит с точки зрения фантастики: фантастика осознает свое специфическое отличие от других тем искусства именно в своем антиреализме. "Заведомость" выбора концепции реальности делает границы между реальностью и вымыслом более четкими.

Определение фантастического как отклоняющегося от реальностьи делает понятие фантастики логически близким с понятием психопатологии. Безумие часто также связывают с неадекватным, искажающим реальность восприятием окружающего мира, более того - обладание фантастическими представлениями может быть истолковано как симптом психического нездоровья. Грань между нормой и безумием в конечном итоге также оказывается зависимой от того, что психиатры, а также стоящая за ними общественная конвенциальность считают заведомо неправдоподобным. Здесь стоит вспомнить, что слово "фантастика", равно как и слово "фантазия" происходят от имени древнегреческого бога Фантаза - брата бога сна Гипноза, насылающего неотличимые от яви видения (т. е., по сути, галлюцинации).

Правда, определяя фантастику как отклонение от условно заданной реальности, мы немедленно сталкиваемся с вопросом: кто должен задавать реальность, кто выбирает её рабочую концепцию? Автор или читатель фантастического произведения? Идеальной была бы ситуация, в которой читатель (или, говоря шире, реципиент) фантастики обладает сходными с автором критериями отличия вымысла от действительности. В этом случае фантаст и читатель фантастического произведения находятся как бы в сговоре относительно того, какие из воображаемых образов считать фантастическими, а какие - возможными. Из этого следует, что читатель и фантаст должны находиться в более или менее общей культуре, в противном случае статус произведения может неузнаваемо измениться - советский читатель мог бы воспринять "Божественную комедию" Данте как некую разновидность научной фантастики. Последнее замечание сделано вовсе не в порядке сатиры: в статье Владимира Половникова научные теории и научная фантастика обнаруживаются даже у Гомера4). Станислав Лем писал, что в наше время "Государство" Платона тоже вышло бы под этикеткой "фантастика"5). Более того: такой взгляд может считаться прогрессивным, поскольку работает на восстановление диахронного единства мировой культуры. Поэтому А. Ф. Бритиков призывал "взглянуть на сказку с необычной для нее научно-фантастической точки зрения" 6). Если такого рода подходы видятся экстравагантными и с определенной точки зрения неприемлемыми, то это потому, что жанровые определения считаются привязанными к конкретными эпохам и с трудом применяются к литературам иных веков. У каждого места и времени есть свой юмор, который с трудом понимают в иные времена и в иных нациях. Аналогичные трудности возникают при историческом изучении фантастики.

Определение фантастики, опирающееся на конвенциальную норму правдоподобия, приписываемую автору и близким ему по культуре читателям, создает серьезные трудности при оценке фантастичности произведений литературы и искусства прошлых эпох, поскольку такая оценка требует выяснения мнения автора, которое далеко не всегда четко выявлено в ткани самого произведения. По большому счету нет однозначного ответа на вопрос, верили ли создатели народных сказок в крылатых змеев, верил ли Гомер в олимпийских богов и верили ли авторы средневековых "фабулатов" о нечистой силе в то, что с чертом действительно можно встретиться глаза в глаза. Попытка решить эту проблему разобьется не только об нехватку информации, но и о проблематичность дефиниции понятия "вера" - она будет варьироваться как в зависимости от культурной эпохи, так и в зависимости от индивида.

Наиболее темный вопрос истории фантастики - вопрос о фантастичности мифа. По странному стечению обстоятельств, авторы статей "фантастика" в различных справочных изданиях - Б. Михайловский в "Литературной энциклопедии", Р. И. Нуделман в "Краткой литературной энциклопедии", Е.Аксенова в "Словаре литературоведческих терминов" и В. С. Муравьев в "Большой советской энциклопедии" - считают мифологию первой разновидности фантастики. Психолог Теодюль Рибо считал мифы плодом воображения, а фантастическую литературу называл "отголосками мифов".

Однако чаще литературоведы - видимо, от греха подальше - все-таки оставляют мифологию за пределами фантастики. "Архаический мир, - считает Елена Ковтун, - не знает фантастики в собственном смысле слова: для современного ему сознания все в нем представляет собой абсолютную реальность"7).

Поистине "соломоново" решение этой проблемы предложил В. М.Чумаков, который заявил, что в мифах имеется фантастика, но это бессознательная фантастика, в мифах "фантастика не осознается в своем собственном качестве, а предстает в виде реальной данности"8). То есть авторы мифов были фантастами, которые не знали, что они фантасты. Близкого мнения придерживается Б. Михайловский, который отмечает, что образы фантастики ведут свое происхождение от анимистических религиозных и мифологических представлений, но при этом подчеркивает, что "превращением мифов в сказку является в то же время процессом осознания фантастических представлений именно как фантастических"9).

Отказывая мифологии в фантастичности, литературоведы обычно обосновывают свое решение тем, что в рамках мифологического мышления мир является пластичным, в нем все возможно и, значит, никакой фантастики как отклонения от реальности в принципе возникнуть не может. Так, по мнению Юлия Кагарлицкого, фантастика "возникает тогда, тогда нарушилось синкретическое мышление, где реальное и вымышленное, рациональное и духовное неразделимы. Лишь с момента, когда первоначальное единство нарушено и распадается на мозаику вероятного и невероятного, - лишь с того момента начинается формирование фантастики" 10). Однако отсутствие фантастики внутри мифологического мышления не исключает внешней оценки этого мышления как фантастического. Именно так поступает Р. И. Нудельман, заявляющий с исключительной решительностью: "В первобытном синкретическом мышлении всякое представление есть, по сути, фантастический образ, поскольку предметы и явления еще не расчленены - будучи собой, они одновременно являются или могут стать чем-то принципиально, сущностно иным"11).

Совершенно очевидно, что такое мнение имеет право на существование только в том случае, если мы оцениваем мифы на основе нашего сегодняшнего мировоззрения. Не будучи уверенными в правомерности такой оценки, большинство авторов начинают историю фантастики со сказки. В данном пункте фантастоведение заимствовало логику рассуждений у специалистов по фольклору. Последние говорят, что сказка возникла из разложения мифа. Фантастоведы, соответственно, говорят, что разложение мифа породило фантастику (а сказка является ее первой разновидностью). Стоит вспомнить, что по мнению некоторых специалистов (например, американского литературоведа Наторпа Фрая) сказка была первой формой литературы вообще, - а значит литература возникла как фантастика.