Философия и психология фантастики

Впрочем, и это определение нельзя считать окончательным и беспроблемным, оно, безусловно, может вызвать ряд вполне резонных возражений.

Первая группа возражений связана с тем, что в нефантастических произведениях часто можно встретить нелепости и допущения, которые никому не придет в голову считать фантастическими, но которые, тем не менее, строго говоря совершенно невозможны в нашей Вселенной. Например, Робинзон Крузо, чтобы доплыть до затонувшего корабля, раздевается догола, - а затем на самом корабле набивает карманы сухарями. Очень часто писатели не разбираются хорошо в промышленности, медицине или науке - и соответственно, когда пишут об этих вещах, допускают различные ошибки. Время в самых что ни на есть реалистических литературных произведениях (например "Вишневом саде" Чехова) то сжимается, то растягивается вопреки здравому смыслу.

Справиться с данной трудностью довольно просто, если мы говорим о "безусловной фантастике", т. е. такой, которую сами авторы осознают как фантастику. В этом случае мы можем прибегнуть к ссылке на уже упоминавшийся сговор писателя и читателя. Фантастика возникает лишь тогда, когда писатель сознательно и намеренно отталкивается от реальности, причем и для него, и для читателя это отталкивание ценностно значимо. Ошибки и допущения, имеющиеся в обычных литературных произведениях, первоначально не были рассчитаны на то, чтобы на них акцентировалось внимание - в противном случае эти допущения приобрели бы статус фантастических допущений. Литературный критик, который обнаружил ошибку с карманами у Даниэля Дефо, как бы изменил первоначальную композицию "Робинзона Крузо", поскольку вынес на первый план тот элемент, обращать внимание на который первоначально не предполагалось.

Невозможное (с чьей-то точки зрения) событие может появиться в литературном произведении из-за множества разных причин - вследствие или невежества автора, или его пристрастности, или его особых религиозных взглядов, или просто по небрежности, или в результате некритического заимствования из неподходящих источников. Но, как заметил Всеволод Ревич, фантастика "может быть антинаучной, может быть даже сапогами всмятку, но лишь в том случае, если таков замысел автора, а не демонстрация его невежества"35). Например, в вышедшем в 1946 году рассказе М.Лейнстера "Первый контакт" встреча землян с инопланетянами происходит в районе центральной звезды Крабовидной туманности, которая - в соответствии с представлениями астрономов 40-х годов - названа "белым карликом". Впоследствии астрономия установила, что упомянутое светило - не "белый карлик", а нейтронная звезда. Но, разумеется, никому не приходит в голову именно этот аспект рассказа считать фантастическим. К тому же и автор, и критик могут обладать просто разными взглядами на то, что бывает и чего не бывает. Материалист может воспринимать как нереалистический роман, в котором описываются чудеса, происходящие на спиритическом сеансе - хотя сам автор может быть убежден, что такие феномены бывают и что он сам неоднократно был их свидетелем. Вообще, паранормальные и экстрасенсорные явления постоянно создают такого рода пограничные ситуации. Реалистический роман, написанный знатоком биоэнергетического целительства, может многими восприниматься как совершенно фантастический. Но фантастическое вводится в литературное произведение для того, чтобы ему удивлялись, и следовательно, оно не может находиться вне поля внимания автора. Фантастика всегда преднамеренна хотя бы потому, что она требует от автора продумывания вопроса о том, какова реальность, что в ней бывает и чего не бывает. Фантастический элемент, даже когда он является в сюжете вспомогательным средством, всегда так или иначе ценен и для автора, и для находящегося с ним в тайном сговоре читателя. В этой связи представляет интерес определение, даваемое Б. Михайловским: фантастика - это "ясно ощущаемое художником нарушение естественных форм, причинных связей, закономерностей природы" 36). Очень важно, что нарушение художником законов природы должно быть именно "ясно ощущаться" - никакие сомнения в случае безусловной фантастики неуместны.

Разговоры о карманах Робинзона Крузо имеют значение, поскольку в литературоведении XX века стало популярно мнение, что намерения автора не имеют решающего значения для оценки текста. С этой точки зрения текст обладает объективными свойствами, о которых автор может и не подозревать. Руководствуясь такой установкой, в тексте можно открыть фантастические элементы, которых там изначально не было. Фантастическое, как мы сказали, должно привлекать к себе внимание как некая ценность, но анализ текста может переакцентировать наше внимание. Литературный критик может сосредоточить наше внимание на побочных, незначимых для самого автора деталях, и благодаря такому смещению ракурса мы, как с помощью некоего микроскопа, можем оказаться в новом, причудливом, фантастическом мире. Литературоведение неоднократно проделывало такие фантастические путешествия, анализируя фоновые детали в самых что ни на есть реалистических романах. Всякий читатель должен сам для себя решить, в какой степени такая смена ракурса помогает удовольствию от текста. Если мы согласимся, что суждение о фантастичности текста можно выносить вне зависимости от точки зрения автора, то, смещая точку зрения, у очень многих текстов можно найти ракурс, в котором они будут восприниматься как фантастические.

Итак, с безусловной фантастикой все более или менее ясно. Однако проблема усложняется, когда мы переходим к условной фантастике, т. е. когда нам приходится оценивать фантастичность произведений прошлого, относительно которых у нас нет уверенности, создавали ли их авторы намеренно в качестве фантастических. В этом случае нам приходится говорить, что повествование о небывалом с нашей точки зрения событии является фантастическим, если оно могло бы быть намеренно вымышлено автором, в случае, если бы автор в него, как и мы, не верил. Критерий этот весьма надуманный, пользоваться им трудно, причем использовать его можно, только опираясь на вкус и интуицию. Тем не менее, другого выхода у нас нет. Речь идет о том, что фантастический элемент должен быть не просто невозможным - он должен быть довольно ценным внутри повествования, он должен привлекать к себе внимание до такой степени, чтобы можно было исключить случайность его появления в тексте. Возьмем, например, Евангелие. Для христианина или для историка, вставшего на позиции их предполагаемого автора, евангельские чудеса, конечно, не являются фантастикой. Для материалиста, категорически отрицающего возможность описанных в Евангелии чудес, описание превращения воды в вино является фантастическим вымыслом. Если имеет место вымысел - значит, кто-то его придумал - либо автор Евангелия, либо некий анонимный соавтор устной традиции, из которой евангелисты заимствовали описания чуда. При этом чуду в Евангелиях придается такое значение, что либо оно имело место на самом деле, либо кто-то потратил специальные усилия на создания его вымышленного описания. И это дает нам основания заявить: либо мы верим в эти чудеса, либо считаем их фантастикой. Но в тех же Евангелиях могли бы быть и случайные ошибки, которые нельзя списать на преднамеренный вымысел. Например, по мнению историков, Пилат вряд ли умывал руки, поскольку это был обычай еврейского, а не римского суда. Это не фантастика, поскольку, во-первых, здесь нет нарушения законов природы, во-вторых, данная деталь является побочной в сюжете, и в-третьих, она могла появиться в тексте по невежеству автора - тем более, что и сегодня для выяснения этого обстоятельства требуются весьма специальные исторические знания.

Таким образом, фантастическим может быть только повествовательный элемент, о котором, вследствие его ценности в ткани повествования, можно сказать, что он либо был намеренно вымышлен в качестве фантастического, либо мог быть вымышлен намеренно.

Еще одна группа возражений против данного нами определения фантастики может быть связана с тем, что фантастические произведения часто описывают будущее и вообще события, которые хотя и не имели места до сих пор, но отнюдь не являются невозможными в принципе, и более того - часто предсказываются наукой. Описания таких предполагаемых, прогнозируемых событий также считаются фантастикой, а это вроде бы противоречит нашему определению фантастического как не соответствующего закономерностям реальной действительности. Надо отметить, что в "Литературной энциклопедии" вполне ощущается проблематичность этого вопроса, и поэтому автор статьи делает специальную оговорку, что жанр научной фантастики все-таки надо рассматривать как разновидность фантастики, поскольку "гипотетическое здесь дается как осуществившееся, а также потому, что наличные здесь технические гипотезы по необходимости (поскольку пытаются предвосхитить подлинную науку) не могут быть достаточно достоверны" 37).

Принимая во внимание такого рода аргументы, мы должны предположить, что фантастика должна нарушать не просто любые установленные наукой или здравым смыслом закономерности, но только самые достоверные и подтверждающиеся из них. Та модель реальности, отталкиваясь от которой можно создать фантастическое, соответствует крайне осторожному, можно даже сказать трусливому разуму, который держится лишь за то, что уже было. Литературное произведение, воссоздающее исполнение даже самого достоверного научного прогноза, уже считается фантастическим. Сколь убога реальность, противостоящая понятию фантастики, осознавали даже авторы Большой советской энциклопедии, которые говорили, что для фантастики исходной установкой является "диктат воображения над реальностью, порождающий картину "чудесного мира", противопоставленного обыденной действительности и привычным, бытовым представлениям о правдоподобии". Заметим - речь уже идет не о логической несовместимости с нашей Вселенной, а только о противоречии бытовым представлениям о правдоподобии. Таким образом, мы видим, что условное сознание фантаста является довольно парадоксальным. С одной стороны, фантаст обладает бурным воображением, плоды которого он не боится вставлять в романы, фильмы или картины. С другой стороны, он всегда помнит, какова реальность "на самом деле", и здесь его предположения весьма осторожны, предполагаемая фантастом картина реальности оказывается соответствующей обыденному кругозору, бытовому здравому смыслу. Этому парадоксу не стоит удивляться: эстетическая задача фантастики как раз и состоит в том, чтобы нарушать границы обыденного кругозора, привнося в него чуждые элементы и, тем самым, удивляя и "эпатируя" обладающего этим обыденным кругозором массового читателя. С этой точки зрения представляется весьма важным определение Роже Кайуа, который истолковывал фантастическое как нарушающее не "законы природы", но "закономерность повседневности". Именно этим объясняется то, что фантастическими считаются придуманные события, противоречащие известным фактам истории. Если в романе говорится, что герой живет в Москве на улице Социализма, то это не будет считаться фантастикой: хотя такой улицы в Москве нет, но она могла бы быть. Но утверждение, что в центре Москвы находится не Кремль, а как в Санкт-Петербурге барочный императорский дворец, будет уже фантастическим, поскольку существование Кремля общеизвестно и является частью публичной истории страны. Известные исторические факты входят в кругозор массового читателя, в то время как знание краеведческих подробностей отдельных городов за массовым читателем не признается.

Здесь, пожалуй, пришло время уточнить, о каких именно закономерностях бытия мы говорим, когда утверждаем, что фантастические факты им противоречат. Это должны быть более или менее известные закономерности, или факты, которые также пользуются массовой известностью.

Прежде всего, разумеется, речь идет о законах природы, или, говоря более достоверно, законах технических и естественных наук, которые для современного человека являются чуть ли не единственным источником информации о законах природы. Волшебные превращения никак не объяснимы с точки зрения законов современной физики, межзвездные полеты не соответствуют возможностям современной техники, а вампиры и драконы не включены в реестры биологии. Впрочем, это должны быть все-таки более или менее общеизвестные законы. Если писатель вставит в роман какие-то утверждения по поводу квантовых механизмов, и эти утверждения будут не верны только с точки зрения специалистов, то писательские гипотезы останутся для читателя незначимыми, а значит и не фантастическими. Однако все изменится, если на основе этих неверных квантовых гипотез можно достичь понятного обывателю практического эффекта, скажем изобрести новое сверхмощное оружие.

Все гораздо сложнее, если перенестись в область гуманитарных наук. Такие науки, как социология, психология или экономика, еще не открыли закономерностей, железная непреложность которых была бы очевидной для массового сознания. Соответственно, и игнорирование мнения этих наук не производит впечатление фантастического.

Поэтому пристрастные произведения социалистического реализма, которые с очевидной лживостью описывают и человеческое поведение, и социальную реальность, фантастическими не считаются. Однако это не относится к истории, поскольку история говорит об уже совершившихся событиях, а неизменность прошлого является в нашем мировоззрении чем-то вроде фундаментального естественно-научного закона. Поэтому переписывание истории, создание альтернативной истории является любимой темой современной фантастической литературы. Но, разумеется, значение имеют только более или менее известные исторические факты, отрицание которых могло бы привлечь внимание и, соответственно, придать допущению эстетическую ценность. Неизменность прошлого можно истолковать как закономерность бытия.

Теперь мы можем дать развернутое определение фантастики, которое, в силу громоздкости, придется представить в виде перечисления выявленных нами свойств литературного фантастического:

1. Фантастика есть особая тематическая направленность литературы и искусства.

2. Фантастикой называют изображение фактов, несуществовавших и несуществующих в реальной действительности с точки зрения характерных для данной эпохи представлений о последней.

3. С точки зрения характерных для данной эпохи представлений о реальной действительности фантастические факты не существуют не только как конкретные события, но и как типы фактов, поскольку существование любых подобных фактов противоречит известным свойствам и закономерностям бытия.

4. Фантастическими называют факты, намеренно придуманные (либо могущие быть намеренно придуманными) автором как противоречащие свойствам реальной действительности. Не считаются фантастическими события, невозможные в реальности, но появившиеся в литературном произведении вследствие ошибки или небрежности автора.

5. Фантастическими называют факты, противоречащие не любым свойствам реальности, а только тем, которые более или менее известны массовому сознанию. Закономерности и факты, известные лишь специалистам, могут игнорироваться искусством без возникновения фантастического.