Философия и религия Ф.М. Достоевского
Шрифт:
«…В народе есть и праведники. Есть положительные характеры невообразимой красоты и силы…» «А у вас-то у самих, господа русские просвещенные европейцы, много праведников? Укажите мне ваших праведников, которых вы вместо Христа ставите?» [562] — спрашивает Достоевский. «Для меня это всё аксиомы, — продолжает он, — и, уж конечно, я не перестану их разъяснять и доказывать, пока только буду писать и говорить» [563] .
562
Там же.
563
Там же. С. 477.
Далее в своем исповедании веры Достоевский развивает мысль о том, что общественные и гражданские идеи и идеалы могут, могли и в будущем смогут существовать настолько, насколько они органически сопрягаются с нравственными идеями и идеалами. «Чем соедините вы людей для достижения ваших гражданских целей, если нет у вас основы в первоначальной великой идее нравственной? А нравственные идеи только одни: все основаны на идее личного абсолютного самосовершенствования впереди, в идеале, ибо оно несет в себе всё, все стремления, все жажды, а стало быть, из него же исходят и все ваши гражданские идеалы» [564] . Нравственная идея тем сильна и велика, тем и объединяет людей в крепчайший союз, что она не измеряется немедленной пользой, а устремляет
564
Там же. С. 491. Ср.: «…Гражданские идеалы всегда прямо и органически связаны с идеалами нравственными, а главное то, что несомненно из них только одних и выходят» (Там же. С. 493).
565
Там же. С. 491.
566
Там же. С. 496. «Кстати, — продолжает Достоевский, — вспомните: что такое и чем таким стремилась быть древняя христианская Церковь? Началась она сейчас же после Христа, всего с нескольких человек, и тотчас, чуть не в первые дни после Христа, устремилась отыскивать свою «гражданскую формулу», всю основанную на нравственной надежде утоления духа по началам личного самосовершенствования. Начались христианские общины — церкви, затем быстро начала созидаться новая, неслыханная дотоле национальность — всебратская, всечеловеческая, в форме общей вселенской Церкви. Но она была гонима, идеал созидался под землею, а над ним, поверх земли тоже созидалось огромное здание, громадный муравейник — древняя Римская империя, тоже являвшаяся как бы идеалом и исходом нравственных стремлений всего древнего мира: являлся человекобог, империя сама воплощалась как религиозная идея, дающая в себе и собою исход всем нравственным стремлениям древнего мира. Но муравейник не заключился, он был подкопан Церковью. Произошло столкновение двух самых противоположных идей, которые только могли существовать на земле: человекобог встретил Богочеловека, Аполлон Бельведерский — Христа. Явился компромисс: империя приняла Христианство, а Церковь — римское право и государство. Малая часть Церкви ушла в пустыню и стала продолжать прежнюю работу: явились опять христианские общины, потом монастыри — всё только лишь пробы, даже до наших дней. Оставшаяся же огромная часть Церкви разделилась впоследствии, как известно, на две половины. В западной половине государство одолело наконец Церковь совершенно. Церковь уничтожилась и перевоплотилась уже окончательно в государство. Явилось папство — продолжение древней Римской империи в новом воплощении. В восточной же половине государство было покорено и разрушено мечом Магомета, и остался лишь Христос, уже отделенный от государства.<…>Пока народ наш хоть только носитель Христа, на Него Одного и надеется» {Там же. С. 497 — 498).
А что же произойдет с Россией, которая трудными, подвижническими путями грядет к своей всечеловеческой цели? «…Россию спасет Господь, как спасал уже много раз. Из народа спасение выйдет, из веры и смирения его» [567] . «Народ верит по–нашему, — говорит старец Зосима, — а неверующий деятель у нас в России ничего не сделает, даже будь он искренен сердцем и умом гениален. Это помните. Народ встретит атеиста и поборет его, и станет единая Православная Русь. Берегите же народ<…>ибо сей народ — богоносец» [568] .
567
Братья Карамазовы. С. 364.
568
Там же. С. 364.
Ну а если случится, что в огромное тело России войдет евангельский легион — что тогда? Тогда, твердо верит Достоевский, повторится великое чудо Христово, то чудо, описание которого Достоевский взял в качестве эпиграфа к своему роману «Бесы» и сделал его центром этого произведения, цитируя его на странице 630: Тут же на горе паслось большое стадо свиней; и бесы просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро, и потонуло. Пастухи, увидя происшедшее, побежали и рассказали в городе и в селениях. И вышли видеть происшедшее; и пришедши к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисуса, одетого и в здравом уме; и ужаснулись. Видевшие же рассказали им, как исцелился бесновавшийся (Лк. 8: 32–36).
«Друг мой, — восклицает Степан Трофимович, которому этот евангельский сюжет читают, —<…>видите, это точь–в-точь как наша Россия. Эти бесы, выходящие из больного и входящие в свиней, — это все язвы, все миазмы, вся нечистота, все бесы и все бесенята, накопившиеся в великом и милом нашем больном, в нашей России, за века, за века!<…>Но великая мысль и великая воля осенят ее свыше, как и того безумного бесноватого, и выйдут все эти бесы, вся нечистота, вся эта мерзость, загноившаяся на поверхности… и сами будут проситься войти в свиней. Да и вошли уже может быть! Это мы, мы и те, и Петруша… et les autres avec lui [569] , и я может быть первый, во главе, и мы бросимся, безумные и взбесившиеся, со скалы в море и все потонем… Но больной исцелится и сядет у ног Иисусовых… и будут все глядеть с изумлением…» [570] .
569
То есть его сын Петруша и остальные бесы.
570
Бесы. С. 630 — 631.
Россия, исцеленная от «легиона», Россия, которая сидит у ног Иисусовых и молитвой приобщается к Его Пресветлому и чудотворному Образу, Россия христоустремленная и христоносная — вот жизненный идеал Достоевского, идеал личный и общественный. Христос — русская сила, поэтому Достоевский отвергает европейскую цивилизацию без Христа. Идея современного человечества и цивилизации о добродетели без Христа не может иметь успех в России и должна быть отвергнута [571] . Русской интеллигенции, которая желает в Россию пересадить европейскую цивилизацию, Достоевский говорит: «Народ не с вами духовно и чужд вам», поскольку он живет идеей Православия [572] . «Вся глубокая ошибка их в том, что они не признают в русском народе Церкви. Я не про здания церковные теперь говорю<…>я про наш русский «социализм» теперь говорю (и это обратно противоположное Церкви слово беру именно для разъяснения моей мысли, как ни показалось бы это странным), цель и исход которого всенародная и вселенская Церковь, осуществленная на земле, поколику земля может вместить ее. Я говорю про неустанную жажду в народе русском, всегда в нем присущую, великого, всеобщего, всенародного, всебратского единения во имя Христово. И если нет еще этого единения, если не созижделась еще Церковь вполне, уже не в молитве одной, а на деле, то всё-таки инстинкт этой Церкви и неустанная жажда ее, иной раз даже почти бессознательная, в сердце многомиллионного народа нашего несомненно присутствуют. Не в коммунизме, не в механических формах заключается социализм народа русского: он верит, что спасется лишь в конце концов всесветным единением во имя Христово* [573] . Вот наш русский социализм!» [574] . Присутствие в народе русском
этой «высшей единительно — «церковной» идеи делает его способным к созиданию Церкви вселенской, в которой единственно возможно братство всех народов. В этой идее — сущность русского народа, его ценность и его роль [575] . «И тут прямо можно поставить формулу: кто не понимает в народе нашем его Православия и окончательных целей его, тот никогда не поймет и самого народа нашего. Мало того: тот не может и любить народа русского…» [576] .571
Ср.: Дневник писателя. Т. IX. С. 107. Подросток. С. 218.
572
Дневник писателя. T. XI. С. 521.
573
Курсив Достоевского.
574
Там же. С. 522.
575
Там же.
576
Там же.
Достоевского много раз намеренно и ненамеренно укоряли за его всесердную апологию Православия, которая, по мнению многих неглубоких людей, была не чем иным, как апологией самодержавной формы русского государства. Но насколько Достоевскому это чуждо и насколько это ему приписывается, нетрудно увидеть, если целостно понимать его взгляд на Церковь и государство.
Достоевский считает, что Церковь и государство не нужно смешивать [577] . Петр Первый подчинил Церковь, из-за него «Церковь в параличе» [578] . «Компромисс между государством и Церковью в таких вопросах как, например, о суде, по моему, в совершенной и чистой сущности своей невозможен.<,„>Церковь должна заключать сама в себе всё государство, а не занимать в нем лишь некоторый угол…» [579] . «Господь наш Иисус Христос именно приходил установить Церковь на земле. Царство Небесное разумеется не от мира сего, а в небе, но в него входят не иначе как чрез Церковь, которая основана и установлена на земле. А потому светские каламбуры в этом смысле невозможны и недостойны. Церковь же есть воистину царство, и определена царствовать и в конце своем должна явиться как Царство на всей земле несомненно, — на что имеем обетование…» [580] .
577
Биография… и записная книжка Ф. М. Достоевского.
578
Там же.
579
Братья Карамазовы. С. 74.
580
Там же. С. 75.
В древние времена, в первые три века христианства, христианство на земле являлось лишь Церковью и было лишь Церковь. Не Церковь должна искать для себя определенного места в государстве как «всякий общественный союз» или как «союз людей для религиозных целей», а наоборот, всякое земное государство должно бы обратиться в Церковь полностью, чтобы стать лишь Церковью, отклонив все свои цели, не согласующиеся с целями Церкви. Все это ничуть не унижает государство, не отнимает ни чести, ни славы его как великого государства, ни славы властителей его, а лишь поставит его с ложной, еще языческой и ошибочной дороги на дорогу правильную и истинную, единственно ведущую к вечным целям [581] .
581
Там же. С. 75–76.
«…По иным теориям, слишком выяснившимся в наш девятнадцатый век, Церковь должна перерождаться в государство, так как бы из низшего в высший вид, чтобы затем в нем исчезнуть, уступив науке, духу времени и цивилизации. Если же не хочет того и сопротивляется, то отводится ей в государстве за то как бы некоторый лишь угол, да и то под надзором, — и это повсеместно в наше время в современных европейских землях. По русскому же пониманию и упованию надо, чтобы не Церковь перерождалась в государство, как из низшего в высший тип, а напротив, государство должно кончить тем, чтобы сподобиться стать единственно лишь Церковью и ничем иным более» [582] .
582
Там же. С. 76.
Чтобы эта точка зрения не воспринималась как ультрамонтанство, Достоевский дополняет ее следующим суждением: «…не Церковь обращается в государство, поймите это. То Рим и его мечта. То третье диаволово искушение! А напротив, государство обращается в Церковь, восходит до Церкви и становится Церковью на всей земле, — что совершенно уже противоположно и ультрамонтанству, и Риму, и вашему толкованию, и есть лишь великое предназначение Православия на земле. От Востока звезда сия воссияет» [583] .
583
Там же. С. 80. В конце своей жизни Достоевский писал: «Государство есть, по преимуществу, христианское общество, и стремится стать Церковью. В Европе обратное этому. В этом заключается одно из самых главных различий между нами и Европой» (Биография... и записная книжка Ф. М. Достоевского. С. 364).
Дух Православия невозможно вместить в тесную оболочку национализма; своим всечеловеческим содержанием он тяготеет ко всечеловечеству, ко всеобщему единению людей через Христа и во Христе. Поэтому всё, что православно, наполняется самопожертвованием для достижения этой цели. Поэтому для Достоевского и «славянская идея в высшем смысле ее» прежде всего «…есть жертва, потребность жертвы даже собою за братьев<…>чтоб<…>тем самым основать впредь велдкое всеславянское единение во имя Христовой истины, то есть на пользу, любовь и службу всему человечеству, на защиту всех слабых и угнетенных в мире» [584] . Всякое дело, и мысль, и чувство, которым человек смиряет себя и становится слугою своему слуге, «…послужит основанием к будущему уже великолепному единению людей, когда не слуг будет искать себе человек и не в слуг пожелает обращать себе подобных людей, как ныне, а напротив, изо всех сил пожелает стать сам всем слугой, по Евангелию» [585] . Таким образом, что невозможно для людей, которые всечеловеческое единение понимают механически, материалистически, по–католически, то возможно для православного человека, христоликого и христоустремленного. «Я же мыслю, что мы со Христом это великое дело решим, — говорит старец Зосима. — И сколько же было идей на земле, в истории человеческой, которые даже за десять лет немыслимы были и которые вдруг появлялись, когда приходил для них таинственный срок их, и проносились по всей земле? Так и у нас будет, и воссияет миру народ наш и скажут все люди: Камень, который отвергли зиждущие, стал главою угла [586] .
584
Дневник писателя. Т. XI. С. 296. В том же «Дневнике» Достоевский пишет: «!.. всеединение славян<„>— не захват и не насилие, а ради всеслужения человечеству<„.>В этом самоотверженном бескорыстии России — вся ее сила, так сказать, вся ее личность и всё будущее русского назначения» (С. 223).
585
Братья Карамазовы. С. 366.
586
Там же. С. 366.