Философия и религия Ф.М. Достоевского
Шрифт:
Исполненное таким страшным духом, заминированное такими взрывчатыми средствами, тело Европы может взорваться и рассыпаться в прах и пепел. Такой момент взрыва своей пророческой душой предчувствовал Достоевский и в 1880 году писал: «Да она накануне падения, ваша Европа, повсеместного, общего и ужасного. Муравейник, давно уже созидавшийся в ней без Церкви и без Христа (ибо Церковь, замутив идеал свой, давно уже и повсеместно перевоплотилась там в государство), с расшатанным до основания нравственным началом, утратившим всё, всё общее и всё абсолютное, — этот созидавшийся муравейник, говорю я, весь подкопан [518] . Грядет четвертое сословие, стучится и ломится в дверь и, если ему не отворят, сломает дверь. Не хочет оно прежних идеалов, отвергает всяк доселе бывший закон. На компромисс, на уступочки не пойдет, подпорочками не спасете здания. Уступочки только разжигают, а оно хочет всего. Наступит нечто такое, чего никто и не мыслит. Все эти парламентаризмы, все исповедуемые теперь гражданские теории, все накопленные богатства, банки, науки, жиды — всё это рухнет в один миг и бесследно.<…>Всё это «близко, при дверях». Вы смеетесь? Блаженны смеющиеся. Дай Бог вам веку, сами увидите. Удивитесь тогда. Вы скажете мне, смеясь: «Хорошо же вы любите Европу, коли так ей пророчите». А я разве радуюсь? Я только предчувствую, что подведен итог. Окончательный же расчет, уплата по итогу может произойти даже гораздо скорее, чем самая сильная фантазия могла бы предположить. Симптомы ужасны. Уж одно только стародавне–неестественное политическое положение европейских государств может послужить началом всему. Да и как бы оно могло быть естественным, когда неестественность заложена в основании их и накоплялась веками? Не может одна малая часть человечества владеть всем остальным человечеством как рабом, а ведь для этой единственно цели и слагались до сих пор все [519] гражданские (уже давно не христианские) учреждения Европы, теперь совершенно языческой. Эта неестественность и эти «неразрешимые» политические вопросы (всем известные, впрочем) непременно должны привести к огромной, окончательной, разделочной политической войне, в которой все будут замешаны и которая разразится в нынешнем еще столетии, может, даже в наступающем десятилетии» [520] . «И никогда еще Европа не была начинена такими элементами вражды, как в наше время. Точно всё подкопано и начинено порохом и ждет только первой искры…» [521] . «Люди пишут и пишут, но упускают из вида то, что самое главное. На Западе Христа потеряли {по вине католицизма), и оттого Запад падает, единственно оттого!» [522] .
518
Ср.:
519
Курсив Достоевского.
520
Там же. С. 495. Ср.: «...В Европе, в этой Европе, где накоплено столько богатств, всё гражданское основание всех европейских наций — всё подкопано и, может бьггъ, завтра же рухнет бесследно на веки веков, а взамен наступит нечто неслыханно новое, ни на что прежнее не похожее. И все богатства, накопленные Европой, не спасут ее от падения, ибо “в один миг исчезнет и богатство"» (Там же. С. 449). Ср. также: Т. X. С. 102, 120, 215.
521
Там же. Т, X. С. 111.
522
Так в 1871 г. из Дрездена Достоевский писал Страхову // Letters of F. M. Dostojevsky. Translated by E. C. Mayne. London, 1907. P. 207.
Дух Европы — наибольшая опасность для человечества и нашей планеты. Надо закрывать чувства, чтобы через них в тело наше не вошел дух Европы. Горделивому человеко–богу Европы нужно противопоставить православного Богочеловека Христа, Христа неискаженного. «Надо, чтобы воссиял в отпор Западу наш Христос, Которого мы сохранили и Которого они и не знали!» [523] . «Утраченный [на Западе — примеч. о. Иустина] Образ Христа сохранился во всем свете чистоты своей в Православии» [524] , поэтому ничто иное и не требуется, ибо Православие — это все [525] . Православие хранит в себе все тайны: как людям можно достичь совершенства и братства, как можно решить все личные и социальные проблемы, не преткнувшись ни о человека, ни о Бога. Способ один: личное самосовершенствование по Христу и Христом [526] . Настоящей, непреходящей драгоценностью русского народа, по убеждению Достоевского, является его Православие. Россия велика не сама по себе, а Православием. Она — обладатель Истины потому, «…что она православна, что несет внутри себя драгоценность, которой нет нигде больше, — Православие, что она — хранительница Христовой Истины, но уже Истинной истины, настоящего Христова Образа, затемнившегося во всех других верах и во всех других народах» [527] . «И может быть, главнейшее предызбранное назначение народа русского в судьбах всего человечества и состоит лишь в том, чтоб сохранить у себя этот Божественный Образ Христа во всей чистоте, а когда придет время, явить этот образ миру, потерявшему пути свои!» [528] . Запад похваляется человеком; Достоевский похваляется Богочеловеком: «Христос… сила, наша русская теперь сила» [529] . «…Вся Россия для того только и живет, чтобы служить Христу и оберегать от неверных всё вселенское Православие» [530] . «Суть русского призвания заключается в открытии русского Христа миру, Христа, не известного миру, но сохраненного в нашей Православной Церкви. По моему мнению, в этом вся суть нашей мощной будущей цивилизации и воскресения из мертвых всей Европы; в этом вся суть нашей мощной жизни в будущем» [531] . «Образ Христов храним, и воссияет как драгоценный алмаз всему миру…» [532] . «Мы несем миру только то, что мы можем ему дать, и вместе с тем то, что ему необходимо — Православие, истинное и сильное, вечное исповедание Христа и полное обновление моральное… От нас выйдут Илия и Енох на борьбу с антихристом, с духом Запада, воплотившемся на Западе» [533] . «…Русский в огромном большинстве своем — православен и живет идеей Православия в полноте, хотя и не разумеет эту идею… В сущности [534] , в народе нашем кроме этой «идеи» и нет никакой, и всё из нее одной и исходит…» [535] . «…Все народные начала у нас сплошь вышли из Православия…» [536] . «Русская вера, русское Православие есть всё, что только русский народ считает за свою святыню; в ней его идеалы, вся правда и истина жизни» [537] .
523
Идиот. С. 585.
524
Дневник писателя. T. XI. С. 384.
525
Биография… и записная книжка Ф. М. Достоевского.
526
Гроссман Л. Из материалов к «Бесам» (Достоевского) // Южное слово. Одесса, 25. IX.1919.
527
Дневник писателя. Т. X. С. 224.
528
Там же. Т. IX. С. 240.
529
Там же. Т. XI. С. 147.
530
Там же. Т. X. С. 441.
531
Биография… и записная книжка Ф. М. Достоевского. С. 273.
532
Братья Карамазовы. С. 365.
533
Гроссман Л. Из материалов к "Бесам».
534
Курсив Достоевского.
535
Дневник писателя. Т. XI. С. 521.
536
Там же. Т. X. С. 143.
537
Там же. С. 312.
В Православии Богочеловеческий Образ Христов — единственная категория, в которой совершается все развитие личности и общества. Все, что совершается по человеку, не является православным; православно лишь то, что совершается по Богочеловеку. Богочеловек есть цель человека; богочеловечество есть цель человека; богочеловечество есть цель человечества. Через личное подвижническое восприятие и переживание богочеловеческих добродетелей лежит путь от человека к Богочеловеку, от человечества к богочеловечеству. Только молитва и любовное приближение ко Христу делает человека способным здесь, на земле, жить богочеловеческой жизнью, любить богочеловеческой любовью, страдать богочеловеческими страданиями. Путь Православия противоположен пути католическому, европейскому. Православие идет из центра в периферию, от духа к телу; католицизм идет из периферии в центр, от тела к духу. Православие проповедует Образ Христа, вечно живой богочеловеческий Образ как мерило человека и человечества, поэтому никогда не соблазняется ни о человека, ни о человечество, поэтому все, что православно, имеет в себе Образ Богочеловека, а не человека. Овладеть человечеством любыми средствами — цель католицизма; овладеть человечеством исключительно богочеловеческими средствами — цель Православия. Достоевский знает эту тайну Православия, в ней видит единственный путь к решению горьких социальных проблем, поэтому ее исповедует неустрашимо, по–апостольски. Неправославный путь — в гордом овладении всеми, православный путь — в смиренном служении всем. Настоящую сущность Православия составляет «всеслужение человечеству, к чему оно и предназначено» [538] . Все другие народы, в большей или меньшей степени, живут для себя и в себе. «…А мы начнем теперь, — говорит Достоевский, — когда пришло время, именно с того, что станем всем слугами, для всеобщего примирения. И это вовсе не позорно, напротив, в этом величие наше, потому что всё это ведет к окончательному единению человечества. Кто хочет быть выше всех в Царствии Божием — стань всем слугой. Вот как я понимаю русское предназначение в его идеале» [539] . «Станем слугами, чтобы быть старшинами» [540] , — говорит князь Мышкин, который воистину как слуга смиренно служит всем и каждому. Православный идеал — идеал «восточный, то есть идеал совершенно духовного единения людей» [541] , и к нему прийти можно путями чисто православными, богочеловеческими. Такое единение людей, единение духовное на принципах Христовых и есть «в действительности нечто особое и неслыханное», нечто новое для Европы, которая занята политическим единением «во имя лишь торгашества, личных выгод и вечных и всё тех же обоготворенных пороков», проталкиваемых «под видом официального христианства» [542] . Православие — хранитель Пресветлого Образа Христа и всех Его богочеловеческих способов решения всех проблем — и есть то «новое слово», которое Россия во главе православного Всеславянства имеет сказать миру. Это новое слово, когда выскажется, «…будет настоящее воздвижение Христовой истины, сохраняющейся на Востоке, настоящее новое воздвижение Креста Христова и окончательное слово Православия, во главе которого давно уже стоит Россия. Это будет именно соблазн для всех сильных мира сего и торжествовавших в мире доселе, всегда смотревших на все подобные «ожидания» с презрением и насмешкою и даже не понимающих, что можно серьезно верить в братство людей, во всепримирение народов, в союз, основанный на началах всеслужения человечеству, и, наконец, на самое обновление людей на истинных началах Христовых» [543] .
538
Дневник писателя. Т. XI. С. 225.
539
Там же. Курсив Достоевского.
540
Идиот. С. 594.
541
Дневник писателя. Т. XI. С. 183.
542
Там же. Т. X. С. 229.
543
Там же.
Для Достоевского формула русской и славянской будущности вот какова: Православие и «православное дело». А что же это такое — Православие и что такое «православное дело»? «…Это вовсе не какая-нибудь лишь обрядная церковность, а с другой стороны, вовсе не какой-нибудь fanatisme religieux (как уже и начинают выражаться об этом всеобщем теперешнем движении русском в Европе), а что это именно есть прогресс человеческий и всеочеловечение человеческое, так именно понимаемое русским народом, ведущим всё от Христа, воплощающим всё будущее свое во Христе и во Христовой истине и не могущим и представить себя без Христа» [544] . «Величайшее из величайших назначений, уже сознанных Русскими в своем будущем, есть назначение общечеловеческое, есть общеслужение человечеству, — не России только, не общеславянству только, но всечеловечеству» [545] .
544
Там же. С. 295.
545
Там же. С. 204.
Такую великую всечеловеческую роль Достоевский отводит русскому народу не потому, что это русский народ, а потому, что это православный народ, потому что он православный Образ Христа хранит свято и благолепно. Д ля него главное — не народ, а Церковь; если же народ, то лишь через Церковь и в Церкви. Церковь является душой и совестью, и красотой народа; она
должна управлять душой и совестью народа с помощью «чудесного и чудотворного Образа Христова». Для Достоевского Православная Церковь является тем «общественным словом», которое русский народ должен сказать, потому она — последний, окончательный и незаменимый идеал. «Если мы захотим одним словом выразить социальный идеал Достоевского, то это не будет слово — народ, но будет — Церковь» [546] , — справедливо отмечает близкий друг Достоевского, В. Соловьев, философ.546
Соловьев В. Три речи в память Достоевского // Соловьев В. Собрание сочинений. Т. III. (СПб.) С. 197.
Достоевский никогда не закрывает глаза на гpeхи, порочность и варварство русского народа. Он не преувеличивает положительные черты, затушевывая отрицательные, а как великий и прозорливый различатель духов точно выделяет их и отделяет одни от других. Он особенно подчеркивает, что русский человек из простонародья под корой наносного варварства сохранил красоту своего духовного образа, сохранил ее, имея в качестве идеала таких святых, как Сергий Радонежский, Феодосий Печерский, Тихон Задонский и другие, которые спасали его, которые пронзали и заполняли его душу непреходящим простодушием и добротой, искренностью и широтой, и все это в самом привлекательном гармоничном соединении [547] . Кроме того, в народной душе глубоко укоренено и горячее чувство личной всегреховности, которое вырастает в непрерывный подвиг покаяния и в христоустремленное созидание себя по образу Христа [548] . Все, о чем народ страстно воздыхает, — всю истину, правду и спасение, — он находит в Православии, а потому ничего иного ему и не нужно [549] .
547
Дневник писателя. Т. X. С. 51.
548
Там же. Т. IX. С. 206 — 209,178–179. См. также: Т. ХI. С. 256–269.
549
Там же. т. IX. С. 240. T. X. С. 313.
Против таких идей Достоевского протестовала по–западнически сформированная и настроенная русская интеллигенция. Этот протест особенно сильно проявился у Градовского, подвергшего критике знаменитую «Пушкинскую речь» Достоевского. Достоевский ему ответил своим исповеданием веры, личным «profession de foi», в последней тетради своего «Дневника». Об этом он пишет в одном из своих писем: «Решил написать еще одну главу для «Дневника» в форме моего profession de foi для Градовского. Я всю душу свою вложил в эту статью; он разросся в два листа» [550] .
550
Letters of F. M. Dostojevsky. P. 238.
Это исповедание веры Достоевского имеет определяющее значение для оценки его понимания Европы и России. Поэтому мы подробнее остановимся на нем. Во–первых, Градовский утверждает, что «…всякий русский человек, пожелавший сделаться просвещенным, непременно получит это просвещение из западноевропейского источника, за полнейшим отсутствием источников русских» [551] . «Позвольте же спросить, — говорит Достоевский, — что вы под ним разумеете: науки Запада, полезные знания, ремесла или просвещение духовное? Первое, то есть науки и ремесла, действительно не должны нас миновать, и уходить нам от них действительно некуда, да и незачем. Согласен тоже вполне, что неоткуда и получить их, кроме как из западноевропейских источников, за что хвала Европе и благодарность наша ей вечная. Но ведь под просвещением я разумею (думаю, что и никто не может разуметь иначе) — то, что буквально уже выражается в самом слове «просвещение», то есть свет духовный, озаряющий душу, просвещающий сердце, направляющий ум и указывающий ему дорогу жизни. Если так, то позвольте вам заметить, что такое просвещение нам нечего черпать из западноевропейских источников за полнейшим присутствием (а не отсутствием) источников русских» [552] .
551
Дневник писателя. T. XI. С. 472.
552
Там же. С. 473.
«Я утверждаю, — продолжает Достоевский, — что наш народ просветился уже давно, приняв в свою суть Христа и учение Его. Мне скажут: он учения Христова не знает, и проповедей ему не говорят, — но это возражение пустое: всё знает, всё то, что именно нужно знать, хотя и не выдержит экзамена из катехизиса [553] . Научился же в храмах, где веками слышал молитвы и гимны, которые лучше проповедей. Повторял и сам пел эти молитвы еще в лесах, спасаясь от врагов своих [554] .<…>Господи, Владыко живота моего — а в этой молитве вся суть христианства [555] , весь его катехизис, а народ знает эту молитву наизусть. Знает тоже он наизусть многие из житий святых, пересказывает и слушает их с умилением. Главная же школа христианства, которую прошел он, это — века бесчисленных и бесконечных страданий, им вынесенных за всю историю, когда он, оставленный всеми, попранный всеми, работающий на всех и на вся, оставался лишь с одним Христом Утешителем, Которого и принял тогда в свою душу навеки и Который за то спас от отчаяния его душу! Впрочем, что же я вам это всё говорю? Неужто я вас убедить хочу? Слова мои покажутся вам, конечно, младенческими, почти неприличными. Но повторяю в третий раз: не для вас пишу. Да и тема эта важная, о ней надо особо и много еще сказать, и буду говорить, пока держу перо в руках, а теперь выражу мою мысль лишь в основном положении: если наш народ просвещен уже давно, приняв в свою суть Христа и Его учение, то вместе с Ним, с Христом, уж конечно, принял и истияное [556] просвещение» [557] .
553
В 1873 г. Достоевский писал: «Говорят, русский народ плохо знает Евангелие, не знает основных правил веры. Конечно так, но Христа он знает и носит Его в своем сердце искони. В этом нет никакого сомнения. Как возможно истинное представление Христа без учения о вере? Это другой вопрос. Но сердечное знание Христа и истинное представление о Нем существует вполне. Оно передается из поколения в поколение и слилось с сердцами людей. Может быть, единственная любовь народа русского есть Христос, и он любит образ Его по–своему, то есть до страдания» (Дневник писателя. Т. IX, С. 209). — «…Хоть народ наш и не знает молитв, но суть христианства, но дух и правда его сохранились и укрепились в нем так, как, может быть, ни в одном из народов мира сего, несмотря даже на пороки его. Впрочем, атеист или равнодушный в деле веры русский европеец и не понимает веры иначе как в виде формалистики и ханжества. В народе же они не видят ничего подобного ханжеству, а потому и заключают, что он в вере ничего не смыслит, молится, когда ему надо, доске, а в сущности равнодушен, и дух его убит формалистикою. Духа христианского они в нем не приметили вовсе, может быть, и потому еще, что сами этот дух давно уже потеряли, да и не знаюг, где он находится, где он веет» (Там же. Т. XI. С. 78). «Знает же народ Христа Бога своего<.„>хоть и не учился в школе<~>слыхивал об этом Боге–Христе своем от святых своих, работавших на народ и стоявших за землю русскую до положения жизни, от тех самых святых, которых чтит народ доселе, помнит имена их и у тробов их молится. Поверьте, что в этом смысле даже самые темные слои народа нашего образованны гораздо больше, чем вы в культурном вашем неведении об них предполагаете, а может быть, даже образованнее и вас самих, хоть вы и учились катехизису» (Дневник писателя. Т. X. С. 142).
554
«...В Батыево нашествие еще, может быть, пел: Господи Сил, с нами буди! — и тогда-то, может быть, и заучил этот гимн, потому что, кроме Христа, у него тогда ничего не оставалось, а в нем, в этом гимне, уже в одном вся правда Христова. И что в том, что народу мало читают проповедей, а дьячки бормочут неразборчиво, — самое колоссальное обвинение на нашу Церковь, придуманное либералами, вместе с неудобством церковнославянского языка, будто бы непонятного простолюдину...» (Там же.)
555
Курсив Достоевского.
556
Курсив Достоевского.
557
Там же. С. 473 — 474. — В одном письме, отвечая некоей матери на вопрос, как ей воспитывать ребенка, Достоевский говорит: «Вашему ребенку восемь лет; познакомьте его с Евангелием, учите верить в Бога, это самое православное воспитание. Это sine qua non, по–другому Вы не сможете из своего сына сделать тонкое человеческое существо, в лучшем случае это будет мученик, в худшем — бездушный, летаргический «успех», что еще более печально. Верьте мне, Вы не сможете никогда, нигде, ни в чем найти что-то лучше, нежели Спаситель» (Letters of F. M. Dostojevsky. Р. 224).
Достоевский обоснованно утверждает, что знает народную душу и что христианство русского народа есть, «и. должно остаться навсегда» [558] , самою главною и жизненною основой просвещения его. «.. Л видел народ наш, — говорит Достоевский, — и знаю его, жил с ним довольно лет, ел с ним, спал с ним и сам «к злодеям причтен выл» [559] , работал с ним настоящей мозольной работой, в то время когда другие,«умывавшие руки в крови», либеральничая и подхихикивая над народом, решали на лекциях и в отделении журнальных фельетонов, что народ наш «образа зверинаго и печати его». Не говорите же мне, что я не знаю народа! Я его знаю: от него я принял вновь в мою душу Христа, Которого узнал в родительском доме еще ребенком и Которого утратил было, когда преобразился в свою очередь в «европейского либерала»» [560] .
558
Курсив Достоевского.
559
Аллюзия на свое четырехлетнее каторжничество в Сибири.
560
Там же. С. 475. Нет сомнения, что Достоевский лучше, чем кто бы то ни было из русских писателей, знает русский народ, знает его отрицательные черты, зная и положительные. Он, так сказать, нашел стиль в русской душе. Для него существуют «…два народные типа, в высшей степени изображающие нам весь русский народ в его целом. Это прежде всего забвение всякой мерки во всем (и, заметьте, всегда почти временное и проходящее, являющееся как бы каким-то наваждением). Это потребность хватить через край, потребность в замирающем ощущении, дойдя до пропасти, свеситься в нее наполовину, заглянуть в самую бездну и — в частных случаях, но весьма нередких — броситься в нее как ошалелому вниз головой. Это потребность отрицания в человеке, иногда самом неотрицающем и благоговеющем, отрицания всего, самой главной святыни сердца своего, самого полного идеала своего, всей народной святыни во всей ее полноте, перед которой сейчас лишь благоговел и которая вдруг как будто стала ему невыносимым каким-то бременем. Особенно поражает та торопливость, стремительность, с которою русский человек спешит иногда заявить себя, в иные характерные минуты своей или народной жизни, заявить себя в хорошем или в поганом. Иногда тут просто нет удержу. Любовь ли, вино ли, разгул, самолюбие, зависть — тут иной русский человек отдается почти беззаветно, готов порвать все, отречься от всего, от семьи, обычая, Бога. Иной добрейший человек как-то вдруг может сделаться омерзительным безобразником и преступником, — стоит только попасть ему в этот вихрь, роковой для нас круговорот судорожного и моментального самоотрицания и саморазрушения, так свойственный русскому народному характеру в иные роковые минуты его жизни. Но зато с такою же силою, с такою же стремительностью, с такою же жаждою самосохранения и покаяния русский человек, равно как и весь народ, и спасает себя сам, и обыкновенно, когда дойдет до последней черты, то есть когда уже идти больше некуда. Но особенно характерно то, что обратный толчок, толчок восстановления и самоспасения, всегда бывает серьезнее прежнего порыва — порыва отрицания и саморазрушения» (Дневник писателя. Т. ЕХ. С. 205 — 206).
Он признает, что есть в народе зверство и грех, но что в нем есть неоспоримо то, что он, в своем целом, «…никогда не принимает, не примет и не захочет принять своего греха за правду! Он согрешит, но всегда скажет, рано ли, поздно ли: «Я сделал неправду». Если согрешивший не скажет, то другой за него скажет, и правда будет восполнена. Грех есть смрад, и смрад пройдет, когда воссияет солнце вполне. Грех есть дело преходящее, а Христос вечен. Народ грешит и пакостится ежедневно, но в лучшие минуты, во Христовы минуты, он никогда в правде не ошибется. То именно и важно, во что народ верит как в свою правду, в чем ее полагает, как ее представляет себе, что ставит своим лучшим желанием, что возлюбил, чего просит у Бога, о чем молитвенно плачет. А идеал народа — Христос. А с Христом, конечно, и просвещение, и в высшие, роковые минуты свои народ наш всегда решает и решал всякое общее, всенародное дело свое всегда по–христиански» [561] .
561
Там же. С. 476.