Философия и религия Ф.М. Достоевского

Правда, нынешнее христианское общество держится на малочисленных праведниках в ожидании своего полного преображения из общества, как союза почти еще языческого, в единую вселенскую и владычествующую Церковь. Это будет, хотя бы и в конце веков, ибо так предназначено. И нечего смущать себя временами и сроками, ибо тайна времен и сроков в мудрости Божией, в предвидении Его и в любви Его [587] .

Всечеловечество, богочеловечество есть цель человечества; богочеловеческий всечеловек есть цель человека — так учит Православие, так учит Достоевский, Об этом всечеловеке и о всечеловечестве Достоевский начал говорить и писать первым, а в конце концов по–пророчески и по–апостольски провозгласил это, проповедуя всечеловека и всечеловечество в своей вдохновенной «Пушкинской речи».

587

Там же. С. 80.

«Да, назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только (в конце концов, это подчеркните) стать братом всех людей, всечеловеком [588] .<…>Для настоящего русского Европа и удел всего великого арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел своей родной земли, потому что наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретенная, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей.<…>О, народы Европы и не знают, как они нам дороги! И впоследствии, я верю в это, мы, то есть, конечно, не мы, а будущие грядущие русские люди поймут уже все до единого, что стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и воссоединяющей, вместить в нее с братскою любовию всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону!» [589] .

588

Курсив Достоевского. — В универсальности и всечеловечности Пушкинского гения Достоевский видит художественное выражение русского народного духа. «…В европейских литературах<.„>были громадной величины художественные гении — Шекспиры, Сервантесы, Шиллеры. Но укажите хоть на одного из этих великих гениев, который бы обладал такою способностью всемирной отзывчивости, как наш Пушкин. И эту-то способность, главнейшую способность нашей национальности, он именно разделяет с народом нашим, и тем, главнейше, он и народный поэт. Самые величайшие из европейских поэтов никогда не могли воплотить в себе с такой силой гений чужого, соседнего, может быть, с ними народа, дух его, всю затаенную глубину этого духа и всю тоску его призвания, как мог это проявлять Пушкин. Напротив, обращаясь к чужим народностям, европейские поэты чаще всего перевоплощали их в свою же национальность и понимали по-своему. Даже у Шекспира его итальянцы, например, почти сплошь те же англичане. Пушкин лишь один изо всех мировых поэтов обладает свойством перевоплощаться вполне в чужую национальность» (Дневник писателя. Т. XI. С. 466 — 467). «Нет, положительно скажу, не было поэта с такою всемирною отзывчивостью, как Пушкин, и не в одной только отзывчивости тут дело, а в изумляющей глубине ее, а в перевоплощении своего духа в дух чужих народов, перевоплощении почти совершенном, а потому и чудесном, потому что нигде ни в каком поэте целого мира такого явления не повторилось. Это только у Пушкина, и в этом смысле, повторяю, он явление невиданное и неслыханное, а по-нашему, и пророческое, ибо... ибо тут-то и выразилась наиболее его национальная русская сила, выразилась именно народность его поэзии, народность в дальнейшем своем развитии, народность нашего будущего, таящегося уже в настоящем, и выразилась пророчески. Ибо что такое сила духа русской народности как не стремление ее в конечных целях своих ко всемирности и ко всечеловечно-сти? Став вполне народным поэтом, Пушкин тотчас же, как только прикоснулся к силе народной, так уже и предчувствует великое грядущее назначение этой силы. Тут он угадчик, тут он пророк» (Там же. С. 468). Несколько ранее Достоевский писал; «.„всечеловеч-ность есть главнейшая личная черта и назначение русского» (Там же. Т. X. С. 204). «.„Общечеловечность есть идея национальная русская, — считает Достоевский и выражает убеждение, — <...> что настоящее социальное слово несет в себе не кто иной, как народ наш, что в идее его, в духе его заключается живая потребность всеединения человеческого, всеединения уже с полным уважением к национальным личностям и к сохранению их, к сохранению полной свободы людей и с указанием, в чем именно эта свобода и заключается, — единение любви, гарантированное уже делом, живым примером, потребностью на деле истинного братства, а не гильотиной, не миллионами отрубленных голов...» (Дневник писателя. Т. XI. С. 26). «Мы поняли в нем (Пушкине), что русский идеал — всецелостъ, всепримиримость, всечеловечность» (Там же. Т. IX. С. 42. Ср.: Там же. С. 81 -82).

589

Дневник писателя. Т. XI. С. 469 — 470. «...Всё это, — продолжает Достоевский, — покажется самонадеянным; "Это нам-то, дескать, нашей-то нищей, нашей-то грубой земле такой удел? Это нам-то предназначено в человечестве высказать новое слово?" Что же, разве я про экономическую славу говорю, про славу меча или науки? Я говорю лишь о братстве людей и о том, что ко всемирному, ко всечеловечески-братскому единению сердце русское, может быть, изо всех народов наиболее предназначено, вижу следы сего в нашей истории, в наших даровитых людях, в художественном гении Пушкина. Пусть наша земля нищая, но эту нищую землю "в рабском виде исходил благословляя" Христос. Почему же нам не вместить последнего слова Его? Да и Сам Он не в яслях ли родился? Повторяю: по крайней мере, мы уже можем указать на Пушкина, на всемирность и всечеловечность его гения» (Там же. С. 470).

Несколько позднее, в объяснениях к своей «Пушкинской речи», Достоевский говорит: «И не надо, не надо возмущаться сказанным мною, “что нищая земля наша, может быть, в конце концов скажет новое слово миру”. Смешно тоже и уверять, что, прежде чем сказать новое слово миру, “надобно нам самим развиться экономически, научно и гражданственно, и тогда только мечтать о "новых словах" таким совершенным (будто бы) организмам, как народы Европы". Я именно напираю в моей речи, что и не пытаюсь равнять русский народ с народами западными в сферах их экономической славы или научной. Я просто только говорю, что русская душа, что гений народа русского, может быть, наиболее способны, из всех народов, вместить в себе идею всечеловеческого единения, братской любви, трезвого взгляда, прощающего враждебное, различающего и извиняющего несходное, снимающего противоречия. Это не экономическая черта и не какая другая, это лишь нравственная черта, и может ли кто отрицать и оспорить, что ее нет в народе русском? <...> Мы же утверждаем, что вмещать и носить в себе силу любящего и все-единящего духа можно и при теперешней экономической нищете нашей, да и не при такой еще нищете, как теперь. Ее можно сохранять и вмещать в себе даже и при такой нищете, какая была после нашествия Батыева или после погрома Смутного времени, когда единственно всеединящим духом народным была спасена Россия» (Там же. С. 448—449).

Проблема Запада исчерпывается католицизмом; проблема Востока исчерпывается Православием — это Достоевский показал и доказал. Он отвергает западные способы решения проблемы личности и общества, отвергает католицизм и его порождения — социализм, атеизм, анархизм, науку, цивилизацию, культуру. Прежде всего католицизм механизировал личность почти до уничтожения, а затем его дело завершили его же сателлиты. Социализм не допускает личности, он требует полной безличности. «Натура не берется в расчет, натура изгоняется, натуры не полагается!<:..>Оттого так и не любят живого процесса жизни: не надо живой души [590] Живая душа жизни потребует, живая душа не послушается механики, живая душа подозрительна, живая душа ретроградна!<…>Да натура-то у вас для фаланстеры еще не готова, жизни хочет, жизненного процесса еще не завершила, рано на кладбище!» [591] .

590

Курсив Достоевского.

591

Преступление и наказание. С. 252 — 253. В романе «Подросток» устами одного героя социалистам говорится: «Скажите, чем вы мне докажете, что у вас будет лучше? Куда вы денете протест моей личности в вашей казарме? Я давно, господа, желал с вами встретиться! У вас будет казарма, общие квартиры, strict nЈcessaire, атеизм и общие жены без детей — вот ваш финал, ведь я знаю–с. И за все за это, за ту маленькую часть серединной выгоды, которую мне обеспечит ваша разумность, за кусок и тепло, вы берете взамен всю мою личность! Позвольте–с: у меня там жену уведут, уймете ли вы мою личность, чтоб я не размозжил противнику голову? Вы скажете, что я тогда и сам поумнею: но жена-то что скажет о таком разумном муже, если сколько-нибудь себя уважает? Ведь это неестественно–с; постыдитесь!» (С. 58.) О социализме Достоевский говорит как о «верхе клеветы на природу человеческую» (Дневник писателя. Т. XI. С. 24).

Положительное общество создается из положительных личностей; братство создается из братьев. На Западе братство невозможно, ибо его нет в природе западной личности. В ней заключается «начало личное, начало особняка, усиленного самосохранения, самопромышления, самоопределения в своем собственном «Я», сопоставления этого «Я» всей природе и всем остальным людям, как самоправного отдельного начала» [592] . Но так личность человеческая не совершенствуется, а разрушается. Путь европейской личности противоположен тому пути, который ведет к полному совершенству ее. «Самовольное, совершенно сознательное и никем не принужденное самопожертвование всего себя в пользу всех есть, по–моему, признак высочайшего ее могущества, высочайшего самообладания, высочайшей свободы собственной воли. Добровольно положить свой живот за всех, пойти за всех на крест, на костер, можно только сделать при самом сильном развитии личности» [593] .

592

Зимние заметки о летних впечатлениях. Т. III, 2. С. 75.

593

Там же. С. 46.

Наука не в силах решить проблему личности. Она атомизирует личность, сводит ее до безличного; она неспособна быть созидательной силой личности. Она не в состоянии также решить общественные проблемы, ей недостает творческой сущности, динамиса. Поэтому в качестве созидательной силы не может выступать ни личная, ни общественная научная нравственность. Законы духа человеческого науке не известны; не известен ей и корень зла [594] . Как тогда она может лечить от зла дух человеческий, если не знает ни структуры духа, ни диагноза болезни? Наука имеет свою самозваную нравственность, но не созидательную, а разрушительную. Самосохранение превыше всего — таков основной принцип этой нравственности. В переводе на более понятный язык это означает: все позволено; если дело касается самосохранения, то позволено и людоедство. «Наука говорит: ты не виноват, что природа тебя таким создала, и инстинкт самосохранения — прежде всего» [595] . В соответствии с этим наука допускает, что ради самосохранения можно пожирать или сжигать новорожденных [596] . «По моему мнению, человечество вместе с наукой одичает и вымрет» [597] .

594

Дневник писателя. Т. XI. С. 248.

595

Material zum Roman «Die DSmonen». S. 525.

596

Там же.

597

Там же. С. 526.

Только христианство может спасти человечество от одичания и самоистребления. У него совершенно иная нравственность; основной принцип этой нравственности: самопожертвование превыше всего. Жертвуй собой ради других, но никогда не жертвуй другими ради себя. «Из-за этого христианство само в себе содержит живую воду, только христианство может привести людей к источникам живой воды и уберечь их от пропасти и уничтожения. Без христианства человечество бы распалось и уничтожилось» [598] . Истинный христианин не будет принимать в жертву себе младенца новорожденного ради самосохранения, а собой пожертвует ради сохранения новорожденного. Христианин не может строить свое счастье на несчастье другого. «…Какое же может быть счастье, если оно основано на чужом несчастии? Позвольте, представьте, что вы сами возводите здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им наконец мир и покой. И вот, представьте себе тоже, что для этого необходимо и неминуемо надо замучить всего только лишь одно человеческое существо, мало того — пусть даже не столь достойное, смешное даже, на иной взгляд, существо, — не Шекспира какого-нибудь, а просто честного старика, мужа молодой жены, в любовь которой он верит слепо, хотя сердца ее не знает вовсе, уважает ее, гордится ею, счастлив ею и покоен. И вот только его надо опозорить, обесчестить и замучить и на слезах этого обесчещенного старика возвести ваше здание! Согласитесь ли вы быть архитектором такого здания на этом условии?<…>Нет; чистая русская душа решает вот как: «Пусть, пусть я одна лишусь счастия, пусть мое несчастье безмерно сильнее, чем несчастье этого старика, пусть, наконец, никто и никогда, а этот старик тоже, не узнают моей жертвы и не оценят ее, но не хочу быть счастливою, загубив другого!» [599] .

598

Там же. «В христианстве даже нехватка пищи и обогрева легче бы переносилась. Например, новорожденные не сжигались бы, но сами люди умирали бы за своих ближних!» (Там же.)

599

Дневник писателя. Т. XI. С. 462. Ср.: Братья Карамазовы. С. 284.

Наука станет бессмысленной, если пожелает стать смыслом жизни человеческой, его этикой и верой. Последнее слово такой науки есть самоубийство [600] , так как более–менее глубокий человек не может не совершить самоубийства, усвоив науку в качестве смысла и этики жизни.

Европейская цивилизация — то, что следует отвергнуть, поскольку она сама отвергла то единственное, что не должна была и не смела отвергать, — Богочеловека Христа. На вопрос, может ли европеец веровать православно в Христа Богочеловека, цивилизация отвечает: нет (Ренан) [601] . Этой христоборческой цивилизации, которая держится на человеке как на фундаменте, надо противопоставить цивилизацию православную, которая держится на Богочеловеке как фундаменте [602] . Нужно везде и во всем человека заменить Богочеловеком, ибо в этом, только в этом спасение человека, всякого человека, особенно же человека европейского.

600

Ср.: Дневник писателя. Т. X. С. 430. Ср.: «В особенности этим отличалась полунаука, самый страшный бич человечества, хуже мора, голода и войны, неизвестный до нынешнего столетия. Полунаука — это деспот, каких еще не приходило до сих пор никогда» (Бесы. С. 242). «…Последнее слово Европы и европейской науки в общем выводе есть атеизм» (Дневник писателя, Т. XI. С. 454).

601

Material zum Roman «Die DSmonen». S. 521.

602

Ср.: Идиот. С. 585. Ср.: «Мы только отвергаем исключительно европейскую форму цивилизации и говорим, что она нам не по примерке» (Дневник писателя. Т. IX. С. 107); «Чтобы сберечь Христа, то есть Православие, надо сберечь себя, стать самим собою. Дерево плодоносит тогда, когда разовьется и укрепится. А потому и Россия должна осознать, какой драгоценностью она однаединственная обладает, с тем чтобы отбросить немецкое и западническое ярко и стать самой собою с ясным осознанием цели» (Гроссман Л. Из материалов к «Бесам»).

Обоготворение человека и человечества — самая страшная болезнь Европы; в ней социализирована идея человеко–бога. Здравие Православия — Богочеловек и богочеловечество. Европа человекоцентрична; Православие — Христоцентрично. Тайна Европы — человек; тайна Православной Руси — Богочеловек. Достоевский открыл и пережил искренно, мученически обе эти тайны. Для него обе они свои; он идет от одной к другой; он плачет и рыдает над одной и над другой. Когда идет в Европу, то идет не как судья, а как паломник. «Я хочу в Европу съездить, Алеша, — объявляет Иван брату, —<„.>и ведь я знаю, что поеду лишь на кладбище, но на самое, на самое дорогое кладбище, вот что! Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти камни и плакать над ними, — в то же время убежденный в'сем сердцем моим, что всё это давно уже кладбище и никак не более. И не от отчаяния буду плакать, а лишь просто потому, что буду счастлив пролитыми слезами моими» [603] .

603

Братья Карамазовы. С, 267. Ср.: Подросток. С. 478 — 485.

Европа — кладбище. По этому обширному кладбищу тихо, на кротких голубиных ногах идет сострадающий апостол Пресветлого Образа Христова — Достоевский. Он плачет и рыдает и заклинает своего чудесного и чудотворящего Господа, чтобы воскресил мертвеца, чтобы посетил гроб его и воскресил душу его, ибо он знает, что Европа умерщвлена человеком, а воскреснуть может только Богочеловеком.

Заключение

Дьявол есть, и Бог есть. Дьявол доказывает себя через человека; Бог доказывает Себя через Богочеловека. Дьявол оправдывает себя через человека; Бог оправдывает Себя через Богочеловека. Своей дьяволодицеей Достоевский доказывает первое, своей теодицеей — второе. По природе своей человек богоцентричен; по воле своей человек сделал себя дьяволоцентричным. Мучимый до ужаса проблемой человека, Достоевский открыл, что проблема человека — это проблема дьявола и Бога и что решение одной проблемы невозможно без решения другой. Мы это почувствовали, пройдя через ужасный ад, через чистилище и через рай «православного Данте» — Достоевского. Жизнь человеческая — канат, натянутый между дьяволом и Богом. Каждый человек, уже потому, что он человек, оказывается на этом канате и на нем исполняет танец жизни своей. Каждое движение, каждое ощущение, каждая мысль, каждое физическое и духовное действие приближает человека или к Богу, или к дьяволу. На этом свете человек — будто в парламенте, в котором денно и нощно идет голосование «за» или «против» Бога, «за» или «против» дьявола. Голосуя против Бога, человек голосует против себя, а за дьявола; голосуя против дьявола, человек голосует за Бога и за себя. Каждая человеческая личность, совершая подвиг жизни своей на земле, непременно создает свою собственную дьяволодицею или теодицею, оправдывает собою или Бога, или дьявола, осуществляет или Христов план человеческой личности, или план искусителя–сатаны, идет по пути или человеко–бога, или Богочеловека. Достоевский создал свою дьяволодицею, когда был с искусителем и возле искусителя, а против Христа; свою теодицею он создал, когда стал возле Христа и остался с Ним навеки. В своей дьяволодицее он открыл тайну всех творцов человеко–бога и сверхчеловека, тайна эта — дьявол; в своей теодицее он открыл тайну христоподобного всечеловека и всечеловечества, тайна эта — Богочеловек. Как величайший современный опознаватель духов, Достоевский был способен различать духов, наполняющих тело современного человека и человечества, точно определять, от Бога они или от дьявола. Все современные движения, индивидуальные и общественные, он до корней проследил, до личностной творящей причины проследил и нашел, что их творящей причиной является или дьявол, или Христос.

В новейшее время никто так, как Достоевский, не был искушаем «всяким искушением», которым хитроумный искуситель испытывает людей. Никто свое «Осанна» не пронес через столь ужасный пожар сомнения, как это сделал Достоевский, пока искуситель испытывал его «всяким искушением». Он погрузился на дно ада, познал глубины сатанинские [604] и создал дьяволодицею, какой не видывал мир. В сравнении с ней даже вся дьяволодицея Ницше — не более, чем ученическое упражнение. Она так неслыханно страшна и апокалиптически ужасна, что Достоевский по праву может быть назван апокалиптическим именем Аваддон — царь бездн [605] , который ключом духа своего отворил бездны ада, и пошел дым, и почернели над человеком и солнце, и небо от дыма адского. Он проник в тайну сатаны глубже, чем кто-либо, проанализировал природу этого первого критика мироздания и причины его первого бунта против Бога и мира, Богом сотворенного, и написал «Бунт» наимощнейший из тех, что мир видел. Но великий знаток глубин сатанинских личным опытом познал, что природа человеческая не может выдержать богохульства и бунта против Бога и Его мироздания, узнал, что «Пресветлый, Чудесный и Чудотворный Образ Богочеловека Христа» есть единственная сила, которая может вытянуть человека из глубин сатанинских и сделать эго способным к победе над «всяким искушением». Величайший бунтарь рода человеческого был не в состоянии выдержать свой собственный бунт и смирил себя пред кротким Господом Иисусом. Через ад скепсиса, отрицания и неверия прошел он, пока не дошел до веры в Христа Богочеловека, до веры, мученически отвоеванной и обретенной. Поэтому он в конце своей жизни с болью писал: «…дразнили меня необразованностью и ретроградною верою в Бога. Этим олухам и не снилось такой силы отрицание Бога, какое положено в «Инквизиторе» и в предшествовавшей главе. Не как дурак же (фанатик) я верую в Бога. И эти хотели меня учить и смеялись над моим неразвитием! Да их глупой природе и не снилось такой силы отрицание, какое пережил я…» [606] .

604

Откр. 2: 24.

605

Там же, 9: 11.

606

Биография и… записная книжка Ф. М. Достоевского. С. 369.

Достоевский спас себя Христом. Чудесный Образ Христов заполнил всю его душу, и он с непрестанной апостольской ревностью удивительно проповедовал чудотворную силу Образа Христова. «В предсмертных записках Достоевского находится одна, в которой помечено:«Написать книгу об Иисусе Христе». Мы не знаем, написал ли бы он такую книгу, но в некотором смысле все его книги, в особенности написанные в последние годы, о Христе: во всех этих книгах Он — настоящий, хотя и невидимый центр, а иногда Он и явно появляется. Самый большой триумф гения Достоевского состоит именно в том, что он сумел в своих произведениях показать и сделать так, что мы ощущаем живого Христа, он ввел Его к нам, научил нас полюбить Его» [607] . Он весь был пронизан светом Образа Христова, им подвижнически обожаемого. Один из его ближайших друзей, Н. Страхов, говорит, что в последние годы своей жизни Достоевский очень сильно похож был на подвижника, полного кротости и благости [608] . А по словам Боге, «…в любое иное время (кроме того, когда он возбужден), лицо Достоевского выражало грустную и благую кротость, какая видится на иконах славянских святых давнего времени» [609] .

607

* Сергий Булгаков. Два Града. М., 1911. С. 229.

608

Биография и… записная книжка ф. М. Достоевского. С. 295.

609

De Vogire Е. М. The Russian Novel /Transl. HA. Sawyer. 1913. P. 263.