Философия леса

Увидев хищника на холме все кролики, особенно те, что были помельче, сразу же ринулись к норе, туда, куда лису было бесполезно даже соваться.

Выждав минуту-две около кроличьего прикрытия, он сделал вид, что уходит и затаился в лесополосе. Мистер Лис знал, что те немногие взрослые, что остались на поляне и бегают быстрее всех, выполняют роль часовых и прямо сейчас отстукивают лапой монотонный ритм по земле, чтобы малыши в норе (с их сверхчувствительными эхолокаторами) понимали, что враг еще поблизости.

“Это может продолжаться очень долго. У меня есть время передохнуть” – мистер Лис прилег на свои передние лапы и под урчание живота, думал о том, как же он пришел к такой жизни?

Так как на данный момент его жизнь можно было измерить не годами, и даже не десятками лет, время от времени он перекрещивал свою жизнь с другими лисицами, но это всегда было лишь на один сезон. Обычно он это делал от скуки, когда в лес никто не захаживал, и у него были большие проблемы с выполнением своего предназначения.

Конечно, он мог бы двинуться в город, где преобладающее число людей было с озлобленными сердцами или сердцами, которые несли в себе лишь пустыню, хотя тех, кто нес в них дождь, было не меньше.

Почему это происходило с людьми именно в городе мистеру лису было неведомо. Но он не считал, что это было чем-то плохим.

Зло должно быть равноценно добру, особенно учитывая, что ни того ни другого не существуют. И иногда величайшее зло со страстным намерением принести вред может стать источником чего-то более светлого в этом мире, чем кристально чистое сердце, несущее вокруг лишь разрушение, когда примыкающий к нему разум находится в неведении.

Добро и зло были иллюзиями ума.

Но мистеру Лису нужно было делать свою работу, заметая следы, а в городе это было практически невозможно.

Он увидел серую полоску шерсти, проходящую вдоль его бока, которой там никогда не было.

“Пора заканчивать эти игры. Я слишком стар. Следующий год будет последним годом моей надежды”.

Стук прекратился. Мистер Лис напряг мышцы, готовый к прыжку. Кролики один за другими принялись выскакивать из норы.

Опасность миновала.

Они были уверены в этом.

Один, два, три – прыжок.

Глава 2. Конвейер любви.

Иногда ты будешь скатываться вниз.

Но помни, что всегда найдутся те, кто придержит тебя за локти.

Верить сложно, доверять еще сложнее. Но ты как-то справишься.

Ты в начале пути исцеления.

Собака подходит к миске. Будет ли она пить из нее? Или она лишь смотрит на свое отражение в водной глади?

Эта собака вызывает столько вопросов в моей голове. Почему она чешет ухо левой лапой, а не правой? Понравилась ли ей кость, которую я подарила? Какая ее самая заветная мечта?

Она никогда не ответит. Собака погружена в молчание своей животной природы.

Собака.

Лиза стояла на балкончике, выходящем на оживленную улицу. Ласковое июльское солнце обугливало кружева на ее плечах и помогало не остыть кофе, про которое она забыла, как и про утреннюю газету, аппетитную в своем объеме. Все её внимание увлекал лишь бежевый лабрадор, проходящий мимо со своей хозяйкой.

Животные вызывали у неё больше вопросов, чем люди.

С людьми ей было скучно. Она видела их насквозь, точнее слышала.

Стоило им лишь открыть рот, наполненный местоимениям “я”, как вишневый пирог невнимательной хозяйки наполнен косточками, они выдавали ей всю информацию (которую возможно предпочли бы и скрыть) о том, кто они, откуда и куда движутся.

Схемы обычно были стандартными.

Конечно, чаще они двигались на конвейере в цеху “Деньги”.

Чуть меньшим количеством двигала слава. Время от времени Лиза тоже попадала в этот цех, когда хотела сделать этот мир чуточку приятнее, подобно женщинам, вяжущим шарфы для деревьев в зимнем парке.

Также большинством двигала похоть, хотя они называли это любовью, не сумев вынести чего-то настоящего.

Настоящая любовь рано или поздно заканчивается настоящей смертью.

И дабы не обременять себя в конце пути, они даже не пытались нырнуть глубже.

Этот конвейер всплывал все время перед ее глазами, с кем бы она ни общалась. Она не понимала, что это все не больше и не меньше – чем ее искаженное восприятие.

Лизи никогда не позволяла безусловной любви окутать её, слыша еле уловимое звяканье цепей из ее воображаемого конвейера поблизости.

Она перестала дышать полной грудью. Ведь это сложно делать с прутом страха внутри. Некоторые эмоции стали ей неподвластны.

Слово любовь стало затертым как гланды женщины после долгого минета.

Подобно студенту кафедры Любви она глотала одну книгу за другой, фильмы, тексты, манускрипты, обрывки разговоров влюбленных парочек, раны от ножа на коре деревьев, граффити “Прости” на гаражах и меловые “Я люблю тебя” на асфальте у подножия многоэтажек.

Ей казалось, что если она поймёт это, то в следующий раз сдаст экзамен и возможно даже защитит диплом.

Чужая логичность заставила ее построить железную броню из щитов вокруг себя, похожую на ту, что строили викинги, только вместо десятка воинов внутри этой брони была лишь она одна, наедине со своей чувственностью.

Как северный человек, подставляющий лицо каждому лучу солнца, она стала искать такие маленькие проявления человечности в мире.

Абсурдно, но чаще всего она находила её в животных, что доверяли ей безоговорочно. Будь ли то коты, ходящие за ней по парку, ящерицы залезающие на мольберт в саду или кузнечики, запрыгивающие на подол платья.

Они все доверяли ей. И в такие моменты она думала – какая разница, нравлюсь ли я людям, если животные меня обожают?

Этого действительно достаточно.

«У Ариэль был хвост русалки, и она справилась. Так что я тоже справлюсь.

Я все еще чувствую судорогу сердца как после падения. Это похоже на боль от моих детских падений – не чувствую нынче их, но помню.

Особенно тот день, когда я упала с велосипеда, съезжая с холма, а все, кто были рядом, лишь посмеялись.

Этот шрам до сих пор остался на моей коленке.