Фитиль для керосинки

– - Ну, ба! Ты... ты...
– - он не нашел подходящего слова и только погладил ее по гладким тугим волосам, а потом отвернулся и быстро вышел, чтобы она не заметила, что глаза у него мокрые.
– - Так ты готова?
– - Закричал он через мгновение из другой комнаты.

– - Я туда всегда готова, -- проворчала старуха, -- но Он, -- она подняла глаза кверху и вздохнула, -- Он, наверное, забыл про меня, когда забирал Наума. Они долго петляли по тенистым зеленым улицам городка пока добирались до этого огороженного невысоким забором склона, сплошь утыканного сероватыми приземистыми камнями, впрочем, выстроенными ровными рядами с соблюдением дистанции.

Леньчик остановил машину, обошел ее и помог выбраться бабушке.

– - И что ты тут будешь делать.

– - Я посмотрю.

– - Что ты посмотришь?

– - Посмотрю!
– - Сердито мотнула головой Блюма Моисеевна.
– - И не ходи со мной.

– - Она рукой остановила его шаг вслед за ней.
– - А где здесь контора?

– - Какая контора, ба?

– - Какая контора? Контора! На каждом кладбище есть контора.

– - Контора? И что ты там будешь делать? В этой конторе?

– - Мне надо поговорить...

– - Поговорить?
– - Изумился Леньчик, -- Как же ты с ними будешь разговаривать? Ты же не знаешь языка!

– - А! Так что -- я опять должна иностранный язык учить?

– - Почему опять, Ба?

– - Почему! Сначала я учила польский. Когда мы из местечка вырвалась. А когда уже нас присоединили к Белоруссии -- так опять иностранный -- русский... мне уже хватит... Б-г меня и так поймет, я расскажу ему все мои цорес на идиш! Не ходи за мной! Не ходи...
– - Она наклонилась вперед, чтобы легче было идти вверх по склону, и ее сутулая спина закачалась из стороны в сторону в такт шагам.

Накануне соседка по улице сказала ей, что узнала, сколько стоит здесь похоронить человека, и она пришла в ужас. Раньше она как-то об этом не думала. Но теперь, когда эта балаболка Малка сказала ей, что похоронить "безо всяких таких штучек" стоит восемь тысяч долларов, она просто оторопела от ужаса и решила сама проверить, так ли это, и нельзя ли как-нибудь устроить все это дело подешевле, потому что сама не претендовала ни на какие оркестры... она почему-то вспомнила сейчас, как папа говорил ее старшему брату в трудную минуту: "А нефеш, а нефеш, генг нит ди коп!54 Зажигай по субботам свечу, и Б-г увидит тебя!" Она это помнила всю жизнь. И эти слова помогали ей, когда, казалось, ничто уже не спасет и не поможет. Когда болели дети, когда умирала мама без лекарств, а денег не было, когда они замерзали в эвакуации на башкирском морозе, и когда река хотела проглотить их пароходик, клонившийся то на один то на другой бок от бегавших в панике по палубе людей от налетавших с крестами на крыльях самолетов, сыпавших на их головы бомбы, и когда сидел Наум и даже пару носков нельзя было ему передать, а их, как семью врага народа, просто выкинули на улицу... зачем ей так много денег тратить? У нее за всю жизнь столько не было! Зачем? Пусть лучше отдадут на синагогу и прочтут хороший Кадиш... и камень ей можно попроще... не такие глыбы, как у них там, на Игуменке... что там лежать под таким камнем -- это же такая тяжесть, что тяжело дышать! Она оглянулась на камни вокруг и удовлетворенно пошла дальше -- все одинаковые, небольшие и безо всяких "штучек".

Так неспеша она добрела до сложенного из камней домика, вросшего в землю. Дверь была закрыта. На щитах под деревом были выписаны разные правила и объявления. Она шарила по ним глазами, пока не наткнулась на некое расписание: слева что-то было обозначено в строчках, а справа напротив стояли цифры долларов. "Ага! Это прейскурант!" Блюма Моисеевна вцепилась в него глазами, но скоро разочарованно перевела взгляд на другие таблички -эта ей явно была не нужна -- слишком незначительные двухзначные цифры оказались в этом столбике. "Эх, вздохнула Блюма Моисеевна, -- может быть, они и правы... ну, не в школу же идти учить язык... и где эта школа..." Когда поляки кричали "Жид!" было все понятно, хотя не так обидно -- ну, у них нет другого слова. Да, что учить язык! Потом русские кричали "Жид!" -- тоже было все понятно, потому что у них есть другое слово. Может быть, они торопились, а это слово короче. Но вскоре они сравнялись. Эти слова. Сколько плакал Леньчик, что его дразнят "евреем"! Как можно дразнить "евреем".

– - Они тебе завидуют, Леньчик!
– - успокаивала его Блюма!

– - А чего же дразнят?

– - Так я ж тебе говорю -- от зависти!
– - Они же не могут стать евреями!

– - А им хочется?
– - Удивлялся любопытный внук.

– - Хочется?
– - Сомневалась Блюма Моисеевна, -- Еще захочется!
– - Уверенно завершала она...

"А!" Потом так и вышло, когда все стали уезжать! За то, чтобы стать евреем, платили большие деньги... Она насторожилась, сзади ей послышался скрип гальки под ногами, и чуть глянула назад через плечо: "А! Не выдержал таки. Мальчик. Золотой мальчик... сколько он из-за меня не "допилил" сегодня! Ему же надо заниматься! Он говорит, что если один день не занимается -- мучается сам, а если не занимается два дня, так мучаются слушатели! Это же надо, как он слышит -- весь в меня!" Она медленно повернулась к нему и смотрела, как он при каждом шаге, поднимаясь к ней по склону, словно пробивает головой упругую преграду.

– - Как же они хоронят, Леньчик?
– - Спросила она, когда он подошел.

– - Как?

– - Ну, нет же ни сторожа, ни мастерской, где камни точат,... ну, не с кем же поговорить!

– - Ба! Ой, ба, ну перестань! Я тебя прошу! Ты за этим сюда ехала! Я же тебя спрашивал, зачем ты едешь? Я бы тебе дома сказал -- они не тратят денег зря! Наверное, есть контора такая, которая этим всем занимается! Тебе то зачем?

– Возмутился Леньчик.

– - Зачем?
– - Возмутилась в ответ Блюма Моисеевна.
– - Мальчик! Ты так привык ко мне?

– - Ба! Я сейчас разозлюсь!
– - И он шагнул по склону обратно. Блюма помедлила мгновение и поплелась следом, упираясь пятками в склон. "Какой он нервный все же, -- думала она, -- Эти звуки на скрипке всю душу вынимают. Лучше бы он играл на рояле... но как его возить с собой. Он такой большой". Внизу она остановилась перед автоматом с разными напитками и бессмысленно смотрела на надписи -- "Везде таблички, везде... и эти зеленые деньги с разными портретами... ничего, довольно солидные люди... серьезные... хорошо выглядят".

– - Ты хочешь пить?
– - Услышала она над собой голос внука.

– - Нет.
– - Она протянута руку и указала на надпись над рисунком доллара.
– - Что тут написано?

– - Здесь?
– - Леньчик тоже ткнул пальцем.
– - Фейс ап.

– - И что это значит?

– - Лицом вверх.

– - Вверх?
– - Переспросила Блюма Моисеевна и скорбно подняла глаза к небу.

– - Ба! Ба, ха-ха-ха, -- не к месту неудержимо засмеялся Леньчик.
– - Это его лицо кверху, понимаешь...

– - Понимаю, -- Перебила его Блюма.
– - Понимаю. Твой прадед, мой отец, всегда говорил мне... еще я маленькая была, слышала, он говорил брату, а потом мне: "Генг нит ди коп!" Понимаю. Я понимаю...

ПАРНУСЕ

На земле были разложены картонные, разо бранные по выкройке ящики, газеты, клеенки, и на них грудилось все, что можно только себе представить в захламленном десятилетиями сарае из почерневших досок и с земляным полом, все, что годами без прикосновения хранилось в ящиках под кроватью, в старом сундуке, в диване под сидением и на кухонной полке на самом верху, куда хозяйка заглядывает только при переезде... Трудно даже описать, что это было

– - от ржавых и кривых гвоздей до дырявого медного таза , в котором когда-то варили варенье, от ложки с мерными полосами-делениями по ее периметру в глубине до безмена без пружины, от старого тюбика резинового клея из велосипедной аптечки, в котором уже десять лет как ничего не было, до керосиновой лампы с отскочившим колесиком для регулировки высоты фитиля... Владельцы этих сокровищ стояли вряд вдоль улицы, идущей к рынку, и как это ни странно, около них всегда толпились люди, потому что нет ничего интереснее этого добра для того, кто понимает в жизни и в драгоценностях...

– - Я делаю парнусе? Я просто живу!
– - Разговаривала сама с собой Дора, одетая поверх всего в плащ-палатку еще довоенного образца, потому что несмотря на жару, обещали дождь, у нее ломило поясницу и некуда просто было положить эту гору брезента, -- ничего, еще не смертельно душно!
– - она разговаривала в основном сама с собой, потому что считала, и достаточно справедливо, что ее не понимают, и еще она классически расхваливала свое добро, лежащее на старой клеенке, состоявшее из множества полезных в хозяйстве мелочей и перевозимое ею многократно из дома сюда, и почти в том же, не убывающем количестве, обратно. Когда заканчивался трудовой торговый день, она сгружала это все в старую детскую коляску, тяжеленную, на резиновом ходу с надувными, но давно спущенными колесами, везла, с трудом толкая по песку, свой лимузин домой и закатывала прямо в сарай, а назавтра снова появлялась с ним на своем обычном рабочем месте возле палатки, в которой торговали рыбой. Сегодня Дора не пошла на свою торговую точку -- она ждала керосинщика. Прогресс прогрессом, но за все надо платить. Когда стали устанавливать газ в огромных железных ящиках по два баллона на дом и устанавливать газовые плиты в кухнях, Дора загорелась. Целый месяц она мечтала, как, наконец, хорошо у нее станет -- она избавится от этой черной керосинки, которой, наверное, уже двадцать лет и которую невозможно отмыть, и воздух у нее в доме станет замечательный, без этого чада, который выветрить невозможно, хоть всю зиму двери настеж... она мечтала и... одновременно считала. Что она считала? Сколько получает пенсии в месяц, сколько присылает сын с Урала, сколько стоит железный ящик, два баллона, газовая плита на две конфорки, труба, которая их соединяет, работа и выпивка рабочим... получалось, что два года ей не надо вовсе готовить, и есть тоже не надо, потому что все деньги надо отдать за эти баллоны, ящики и плиты с трубками... так какой же это газ и какое облегчение? Поэтому она так и осталась со своей керосинкой... но Б-г все же милостив, и когда соседке провели газ, та отдала ей свой почти новенький, может, всего пятилетней давности керогаз. Эта Марина, вообще замечательная женщина: она прежде, чем что-нибудь выбросить, всегда показывает ей, Доре, и у нее , конечно, всегда находится место в сарае -- пусть лежит, стоит, ждет своего часа -- оно же есть не просит. Так Дора обзавелась керогазом, что по сравнению с керосинкой было несомненным шагом вперед. Во-первых, он не вонял и не коптил, как керосинка, во-вторых, он жег намного меньше керосина, и в -- третих, он быстрее готовил, почти как газ... так зачем ей два года голодать! И сегодня как раз должен приехать керосинщик, но никогда не знаешь, в котором часу, и дос из а вейток ин коп...55