Физик против вермахта

Полковник Анисимов, взявший на себя командование остатками восьмой армии после гибели генерала Кондратьева, еще долго рассказывал про вчерашнюю бойню на Ораниенбаумском плацдарме. Говорил, как после долгого, почти недельного затишья, немцы внезапно ударили там, где их никто не ждал. После продолжительного артиллерийского обстрела немцы ввели в бой сразу два батальона тяжелых танков, наличие которых советская разведка благополучно проглядела. Одновременно по нашему штабу отбомбилась целая эскадрилья юнкерсов, одним ударом уничтожив почти все командование советской группировки. Сам он в этот момент с ранением находился в медсанбате, поэтому и уцелел. Словом, пока полковник разбирался в обстановке, связывался с уцелевшими подразделениями, немцы вскрыли оборону плацдарма, как консервную банку ножом, и оказались в тылу нашей группировки. В течении нескольких часов боя оказались потеряны почти две роты тридцать четверок, батарея противотанковых орудий, три дота. Когда же Анисимов с оставшимися вокруг него бойцами приготовился дать немцам свой последний бой, со стороны моря начало грохотать.

— … Думал, Богу душу отдаю. В небе словно литавры заиграли, и архангелы загрохотали своими доспехами, — невесело засмеялся Анисимов, не мигая смотря на пламя костра. — А потом все началось… Я ведь в Бресте войну начал, капитан. Уверен был, что после этого мне уже ничего не страшно. Тут, веришь, испугался. Голову в небо поднимаю, а оно все в алых огнях. Верхушки деревьев начали пламенем заниматься. Жарко стало, как в июльский полдень. Метал греться начал, как в кузне. Мы даже оружие бросать начали, а сами на землю легли. Собственными глазами видел, как ствол у гаубицы загибаться начал… Хорошо, раненных успели в окопы сложить…

Он показал командиру эсминца ладони, на которых багровыми узлами протянулись глубокие ожоги.

— Потом с той стороны, где немцы нас обошли, вновь грохот раздался. Ударило с огнем и ветром так, что оглохнуть можно было… Я к вечеру, когда все утихло, послал в туда разведку. Думал, наши там десант высадили, чтобы немцев с тыла ударить. Никого живого там разведка не нашла. Страшные вещи рассказывала… — продолжал говорить полковник равнодушным тоном, словно о безделице рассказывая. — Ты, капитан, своими реактивными минометами все два немецких танковых батальона расплавил. Не видел бы фотографии, не поверил. От немецких панцеров остались только части гусениц с катками в земле. Все остальное, что сверху было, превратилось в оплавленный кусок металла.

…Ближе к ночи, когда около эсминца встали лагерем оставшиеся на побережье советские войска, командование в лице полковника Анисимова и капитана второго ранга Москаленко решало, что делать дальше. На Ораниенбаумском плацдарме сложилась необычная ситуация. Оборонявшие его советские войска потеряли почти две трети своего первоначального состава, лишились всех танков и большей части противотанковых орудий. Несмотря на это оставшиеся в живых бойцы демонстрировали чрезвычайно высокий боевой дух и рвались в бой. Противника же, последние два месяца рвавшегося к Ленинграду, вообще, не наблюдалось. Направленные на юг и запад разведывательные группы докладывали, что на протяжении почти полста километров не было ни одного немца. Бойцы обнаружили подготовленные к обороне позиции с протяженными траншеями полного профиля, укрепленными дзотами и дотами, землянками в три и четыре наката. Было много брошенных снарядов, продовольствия. Возникало ощущение, что противник бежал в полной панике, нередко бросая даже личное оружие. Рассказанное разведчиками напомнили отчеты о первом испытании реактивных минометов, позднее ставших известными под красивым именем Катюша. Там тоже описывалось, как бежали в страшном испуге со своих позиций немцы, как горели подобно бумаге танки.

— … Что будем делать дальше, товарищи? С оставшимися силами держать плацдарм мы больше не сможем. В ротах много раненных, пушки уничтожены. У пулеметчиков по полтора диска на брата осталось, — угрюмо докладывал, взявший первым слово, батальонный комиссар с жесткими, словно вырубленными из камня, чертами лица. — Подкрепление капитана Маринова, что погибло вместе с самоходными баржами, должно было дать нам время на перегруппировку. К сожалению, мы остались ни с чем… Уйти тоже не получится. Во-первых, нет связи. Во-вторых, на море шторм, а у нас даже лодок нет…

В процессе, обсуждения их дальнейшей судьбы выяснилось еще одно странное обстоятельства. С момента вчерашнего боя полностью пропала радиосвязь. Ни одна из многочисленных попыток связаться с большой землей не увенчалась успехом. Сплошным шипением в эфире отзывалась и радиостанция эсминца. По словам разведчиков, в рейде наткнувшихся на брошенного немцами своего раненного, у противника тоже не было связи.

— Товарищ Теслин, вы ученый — вам и карты в руки. Когда появиться связь? — задал вопрос командир эсминца, найдя глазами сидевшего в сторонке ученого. — Без связи мы, как без рук.

Николая Михайловича еще в самом начале встречи капитан представил, как военспеца Главного разведывательного управления Генерального штаба Красной армии. Мол, именно благодаря ему и его изобретению, а не реактивным минометам, удалось спасти всех здесь присутствующих. Тогда ученый, понимая, что деваться уже некуда, вновь «завел старую пластинку» про испытание в этом районе нового советского супер оружия, которое повернет ход войны. Важно сдвинув брови, он несколько раз напомнил про строжайшую секретность.

— Про этот феномен, товарищи, говорил еще великий Циолковский. Сейчас над нами сформировался огромное облако ионизированного воздуха, которое всячески препятствует распространению радиоволн. Я не удивлюсь, если большие проблемы возникнут и у пилотов самолетов, — Теслин пытался объяснить суть проблемы максимально доступным образом. Однако, судя по лицам военных, им не все было понятно. — Словом, связи не будет до тех пор, пока ионизированное облако не рассеется.

После этих слов воцарилось недолгое молчание, нарушаемое лишь негромким потрескиванием дров в костре. Все оказалось еще хуже, чем можно было себе представить. Без устойчивой связи нельзя было связаться со своими и запросить помощь. Оставаться здесь тоже было не самым правильным решением. Как только немец опомнится, то окончательно сомнет их.

— Значит, связаться с командованием мы еще долго не сможем… Получается, приказа у нас не будет и отступать мы не можем. Оставаться на месте тоже смерти подобно. Остается, товарищи, одно — идти вперед, — заговорил вдруг полковник, молчавший все это время. И едва он это предложил, как у остальных вытянулись лица от удивления. — Что смотришь волком, батальонный комиссар? Считаю, мы должны идти вперед! Сформируем из добровольцев два ударных батальона. Вооружимся немецким оружием. Разведка сказала, что этого добра в немецких траншеях полно валяется. После дадим полный газ, — полковник с разгоревшимися глазами резко рубанул рукой воздух. — А что? Немец сейчас, сняв портки, несется во весь опор. Нам и нужно, пока он не опомнился дать ему по сусалам. Глядишь, они и на Ленинград чутка натиск ослабят.

Едва Анисимов замолчал, поднялся батальонный комиссар. Судя по его лицу, он был категорически против этого предложения.

— Без приказа мы не имеем права идти ни назад, ни вперед, — твердо, без тени сомнения, произнес он, с вызовом оглядев сидевших у костра. — Наша боевая задача состоит в том, чтобы держать оборону плацдарма и сковывать силы противника, — чеканил он каждое слово так, словно зубилом выбивал его в граните. — Если мы уйдем отсюда, то немцы окончательно замкнут кольцо вокруг города. Поставив здесь дальнобойные орудия, они смогут обстреливать и город, и флот. И это будет конец. Вам ясно, товарищ полковник?! — в конце тот сорвался на крик. Нервы сейчас у всех были ни к черту.

Не сдержался и Анисимов, заорав, что может ему нужен специальный приказ, чтобы поковыряться в носу или оправиться. Полковник кричал, что батальонный комиссар может оставаться здесь с медсанбатом, а он лично возглавит ударную группу.

— … Хватит с меня этого сидения на заднице! Насиделся уже вот так! Нахлебался дерьма про оборону и отступление! — ладонью он резанул в районе шеи. — С 22 июня только и делаю, что отступаю перед немцем. Все, не могу больше. Понимаешь, комиссар? Не могу больше в глаза этим пацанам с винтовками смотреть, когда на смерть их посылаю. Мы ведь годами им вдалбливали, что Красная армия всех сильнее, — с непередаваемой горечью говорил он. — Говорили, что разобьем любого врага на его территории. Пацаны поверили во все это так, что с радостью пошли умирать… Я больше не могу так. Если представилась возможность, нужно бить со всей силы. Нельзя терять ни дня, ни часа. Пройдем столько, сколько сможем! Так фрица за теплое вымя пощупаем, что долго еще икать будут! Все равно нам терять нечего, комиссар.