Флэшмен и краснокожие

Миновав лес, мы оказались собственно в прерии, сплошь покрытой яркими цветами начала лета, и я галопом взлетел на небольшой холм, чтобы обозреть окрестности. Как сейчас помню этот миг: позади рощица, за которой поднимаются дымки Вестпорта; направо и налево, насколько хватает глаза, простирается бескрайняя равнина, утыканная кое-где очажками деревьев и кустарников; трава мягко колышется от ветра, а по бездонному небу проплывают пушистые облачка. Внизу по дороге ползут фургоны, колея убегает прямо за далекий горизонт, на краю которого еще можно различить повозки вышедшего перед нами каравана. Душа моя прямо пела – не знаю почему, но в этот момент я чувствовал себя свободным, исполненным радости и надежды. Такого прекрасного настроения у меня в жизни не было. Полагаю, эти ощущения знакомы тому, кто отправлялся в путь на Запад: ты оживлен, понимаешь, что оставляешь позади старый, поганый мир, а впереди нечто удивительное только и ждет, когда ты придешь и возьмешь его. Я вот размышляю сейчас: можно ли пережить такое чувство вновь, или оно приходит лишь однажды, когда ты молод и не задумываешься о разных плохих вещах, которые могут подстерегать тебя по дороге?

Поскольку начало пути, скажу вам, это иллюзия. Словно во сне, пролетают те первые десять дней, пока мы, неспешно катясь по прерии, движемся от привала к привалу к Роще Совета – великому месту сбора, где небольшие караваны, подобные нашему, собираются в большой обоз, готовясь двинуться в длительный перегон к горам. М-да, я употребил настоящее время, словно все происходит прямо сейчас. Ну, слава богу, это не так.

Но скоро все приедается. Единственное достойное упоминания событие произошло на третий день, когда мы достигли небольшого ручья и рощицы, где скопилась целая прорва фургонов. Там тропа разделялась – наш путь вел на юго-запад, в то время как северное ответвление уходило к реке Канзас, потом к Норт-Платт и далее к Орегону. Когда мы разбили лагерь среди других «калифорнийцев», «орегонцы» уже отчаливали, и поэтому весь лагерь шумел, пел и балагурил, провожая их.

Серьезные ребята были эти «орегонцы» – по большей части фермеры, намеревавшиеся заняться честным хозяйством, не то что наши бездельники-«калифорнийцы», спешащие на золотые прииски. Мы представляли собой настоящий сброд, тогда как там были исключительно трезвые мужчины и серьезные женщины; все имущество аккуратно уложено – не увидишь ни болтающейся веревки, ни бесхозного котелка, детки молча сидят у заднего борта. Над головным фургоном развевался американский флаг, а капитаном каравана у них был бородатый детина в сюртуке с фалдами.

– Первый обоз, вы готовы? – прокатился над линией мулов его зычный голос. – Второй обоз, вы готовы?

– Готовы! Готовы! – поочередно неслось в ответ.

Это был сигнал к отправлению, поскольку нет времени точить лясы, когда мул нагружен, так же как и останавливать его на дневной привал, поскольку скотина не захочет уже идти дальше.

Так что свистнули кнуты, закричали погонщики, заскрипели колеса и огромный караван тронулся в путь под позвякивание колокольцев, привязанных к мулам. Все «калифорнийцы» вопили, махали шляпами, размахивали платками и кричали: «Удачи! Даешь Орегон! Храни вас Бог!» и тому подобное, а «орегонцы» махали в ответ и затянули песню, которую я уже забыл. Помню только, что пелась она на мотив «Зеленых рукавов» [56] и говорилось в ней про землю с молочно-медовыми реками, которую где-то далеко-далеко уготовал для своих детей Господь. Женщины из «калифорнийских» фургонов принялись рыдать, некоторые из них бежали за «орегонцами», задрав фартуки и предлагая им угоститься напоследок пирогом или хлебом, а дети рыскали между фургонами, вопя и улюлюкая. Только самые маленькие стояли на месте, и, сунув палец в рот, глазели как старый священник, взгромоздившись на мула и воздев над головой Библию, благословляет «орегонцев». Потом караван перевалил через гребень и скрылся из виду. В лагере под деревьями наступила вдруг тишина. Тут раздался чей-то голос:

56

«Зеленые рукава» – фольклорная песня, известная с XVI века. Ее авторство приписывают английскому королю Генриху VIII.

– Ну что ж, пора и нам в путь, пойдем-ка, мать…

И все заорали, поскольку «калифорнийцы» того года были веселым, беззаботным народом. Их фургоны были под завязку набиты всяким хламом, который, по их мнению, должен был пригодиться на приисках, вроде патентованных палаток и макинтошевских лодок («Золотоискатели, не пропустите! Наши резиновые лодки и тенты самые лучшие!! Вам не справиться с ледяной водой золотоносных рек без наших резиновых изделий!!!»), водяных фильтров и хитроумных машинок для промывки золотого песка. И эти ребята не пели про мед, молоко и землю Ханаанскую, нет, сэр, у них был другой гимн, который наигрывал на банджо молодец в полосатом жилете, пока его девчонка отплясывала на тюке с вещами, а остальной люд в такт постукивал по бортам фургонов. Смею предположить, вам мелодия хорошо известна, хотя в то время она была свеженькой, вот только готов поспорить, что вы не знаете слов, которые напевали первопроходцы сорок девятого:

Перерою я все горыИ все реки проскребу.Карман, полный самородков,Я домой приволоку.Эх, не плачь, Сюзанна!О, Калифорния!Этот край по мне – вполне!Еду-еду в СакраментоДля песка лоток на коле-ене!(omnes, fortissimo [57] ):О, Сюзнанна, да не плачь ты по мне!Еду-еду в СакраментоДля песка лоток на коле-ене!

57

Все, дружно (лат.).

Песенку горланили во всю мочь, с надрывом, но когда я вспоминаю ее сейчас, она слышится мне лишь призрачным шепотом, который доносит издалека ветер. Но тогда она звучала громко, и мы распевали ее всю дорогу до Рощи Совета.

Я обещал не отнимать хлеб у Грегга или Паркмена, но не могу не сказать несколько слов о том, как мы путешествовали. [58] Разбивая на ночь лагерь, мы выставляли караульных – Вуттон настаивал, я же был всецело «за», поскольку всех надо приучать к порядку с самого начала. Мы со Сьюзи спали в дилижансе, оказавшемся, как и обещал Оуэнс, очень комфортабельным, а шлюхи располагались в двух ближних к нам фургонах. Для возниц и охранников захватили палатки, но кое-то из них предпочитал укладываться прямо под открытым небом. Во время завтрака, ужина и полуденного привала нам подавала еду служанка Сьюзи, девушки кушали у себя в фургонах, а охрана устраивалась на некотором отдалении. Да-да, у нас было самое настоящее маленькое демократическое государство, смею вас уверить! Я раз предложил пригласить как-нибудь на ужин Грэттена, раз тот немножко джентльмен, но Сьюзи и слышать не желала.

58

Существует множество источников, рассказывающих о путешествии на фургонах и вообще о жизни первопроходцев в прериях. Они сообщают нам намного больше деталей, нежели Флэшмен, но данные им описания вполне согласуются с ними. Его рассказ о Вестпорт-Индепенденсе в высшей степени точен, включая указания на стоимость фургонов, припасов, размер платы охране и погонщикам, так же достоверно описание того пестрого люда, что собрался там весной – летом 1849 г. Единственный пункт, в котором он слегка «плавает», – это внутренняя планировка той местности, которая впоследствии образовала Канзас-Сити. Да и за кларет в Сент-Луисе он переплатил. Что касается подробностей путешествия, то Флэшмен вполне точно описывает устройство каравана, порядок, снаряжение, организацию охраны и т. д. Самым авторитетным источником является книга Фрэнсиса Паркмена «Орегонская тропа» (1847), но есть и другие, включая «Путешественника по прерии» Мерси (1863), «Торговля в прериях» Джозайи Грегга (1848), «Приключения на тропе Санта-Фе» Дж. Уэбба (1844–1847, изд. Ральфа Бибера), «Уа-то-Йа и тропа Таос» Льюиса Гаррарда (1850). Особо хотелось бы подчеркнуть «Приключения в Нью-Мексико и в Скалистых горах» Дж. Ф. Ракстона (1847). Полковник Инман бесподобен по части описания снаряжения и обустройства караванов на тропе Санта-Фе. (Комментарии редактора рукописи).

– Это же работный люд, – заявляет она, держа двумя пальчиками куриную ножку и запивая мясо щедрым глотком бургундского (к тому времени я уже сообразил, почему оно было заготовлено в таком несоразмерном количестве). – Если мы станем поощрять фамильярность, они сядут нам на шею, и не мне тебе говорить, чем все кончится: придется звать милицию [59] , чтобы поставить их на место, как это случилось в Нью-Йорке. [60] К тому же этот Ньюджент-как-бишь-его-там, кажется мне несколько развязным типом: что бы ни болтал он про неприкосновенность девчонок и способность держать парней на расстоянии, я рада иметь под боком Марию и Стефанию.

59

Милиция – нерегулярные вооруженные формирования, используемые как для военных целей, так и для поддержания общественного порядка.

60

Эта загадочная ремарка явно соотносится с событиями в Нью-Йорке в мае 1849 г., когда потребовалась милиция, чтобы усмирить толпу, взбунтовавшуюся в связи с выходом актера Макриди в роли Макбета на сцену театра Астора. Вряд ли Сьюзи могла думать о повторении подобных общественных беспорядков применительно к охране фургонов, но ее консервативный ум вполне способен был провести параллель. Бунт оказался кровавым: открыв огонь по толпе, милиция убила двадцать человек (см.: М. Майниджроуд «Легендарные сороковые», 1924). (Комментарии редактора рукописи).

– Это почему? – спрашиваю я, поскольку по-отцовски радел о наших прекрасных подопечных.

– Мария и Стефания, – отвечает Сьюзи, – на мать родную донесут, и остальные потаскушки это знают. Так что если кто-то, что-то или где-то, я тут же все узнаю. И тогда да поможет Бог негоднице: до самого Сакраменто присесть не сможет, попомни мои слова!

Ага, значит, среди шлюх Сьюзи есть две маленькие шпионки. Надо запомнить. Хорошо, что это выяснилось раньше, чем я предпринял нечто неосторожное. У меня уже маячили в уме обстоятельства, при которых подобное знание может оказаться очень кстати.

Пока же, по мере неспешного продвижения к Роще Совета, я решил развивать только одно знакомство – с Дядей Диком Вуттоном. Странный это был тип: за несколько дней с первой нашей встречи мы едва перемолвились и словом, и мне стало казаться, что у него замкнутый характер, но вскоре я понял, что виной всему только его задумчивая застенчивость. Он не спешил раскрывать душу перед новыми знакомыми, но стоило ему привыкнуть к тебе, и Вуттон становился весьма доброжелательным и даже словоохотливым. Лет ему было меньше, чем мне показалось вначале, да и выглядел он вполне презентабельно, когда побреется. Впрочем, до Рощи Совета работы, считай, не было: мы с Грэттеном организовывали караулы, привалы и ночевки происходили как бы сами собой; если случалось что-то существенное, вроде переправы через реку, погонщики и охрана справлялись без труда. Благодаря наличию удобных бродов и сухой погоде все шло прекрасно.

Так что обязанности проводника Вуттона пока не донимали. Он обычно держался далеко на фланге или впереди каравана и имел привычку исчезать на несколько часов, а пару раз я замечал, как Дядя Дик выскальзывает из лагеря с наступлением темноты и возвращается только на рассвете. Ел он в одиночестве, глядя на прерию и повернувшись к лагерю спиной, иногда устраивался на каком-нибудь холме и сидел там часами, озираясь вокруг, или молча бродил между фургонами, проверяя спицы колес или поклажу у мула. Время от времени я ловил на себе его взгляды, но он тут же отводил глаза и, бормоча себе под нос, разворачивался и отправлялся в очередную рекогносцировку по прерии.