Флэшмен

— Предоставьте это мне, сэр, — прошептал Хадсон, и повис на цепях. Я последовал его примеру, склонив голову так, чтобы иметь возможность наблюдать краем глаза за дверью. Их было трое, и мое сердце замерло. Первым вошел Гюль-Шах, за ним гигант-джезайлит, несущий факел, за ними показалась фигурка Нариман. Пока они спускались по ступенькам, все мои страхи обрушились на меня с новой силой.

— Время пришло, Флэшмен, — заявил Гюль-Шах, приближая свое лицо к моему. — Просыпайся, пес, и приготовься к своей последней любовной игре. — Он засмеялся и ударил меня по лицу. Я покачнулся, но удержался на цепях. У Хадсона не дрогнул ни единый мускул.

— Ну, моя дорогая, — продолжил Гюль, обращаясь к Нариман. — Вот он, и он твой.

Она выступила вперед, встав рядом с ним, а гигант-джезайлит, укрепив факел, подошел к ней с другого бока, ухмыляясь, как сатир. Он оказался примерно в ярде от Хадсона, но глядел на меня.

На Нариман теперь не было паранджи, только тюрбан и плащ. Ее лицо было как каменное; но вот она улыбнулась, это выглядело как будто тигрица показала зубы. Прошипев что-то Гюль-Шаху, женщина протянула руку к кинжалу, висевшему у того на поясе.

По счастью, я оцепенел от страха, иначе бросил бы цепи и кинулся бежать. Гюль положил руку на пояс и медленно, на мою радость, принялся тянуть клинок из ножен.

И тут Хадсон начал действовать. Его правая рука скользнула к широкому кушаку джезайлита, блеснула сталь, потом раздался сдавленный крик — это сержант по самую рукоять вонзил в живот афридию его собственный кинжал. Когда гигант упал, Хадсон ринулся на Гюль-Шаха, но наткнулся на Нариман и они оба упали. Гюль отпрыгнул назад, хватаясь за саблю, а я бросил цепи и отбежал на безопасное расстояние. Гюль выругался и попытался зарубить меня, но, будучи ослеплен бешенством, задел только раскачивающиеся цепи. В этот миг Хадсон подбежал к умирающему джезайлиту, выхватил у того из-за пояса саблю и помчался вверх по ступенькам к двери. На минуту мне показалось, что он хочет бросить меня, но сержант, добежав до двери, захлопнул ее и задвинул внутренний засов. Потом развернулся с саблей в руке, и Гюль, бросившийся за ним, остановился у нижнего порога. Несколько мгновений мы все четверо молча смотрели друг на друга, потом Гюль заорал:

— Махмуд! Шадман! Иддерао, йюльди!

— Присмотрите за женщиной! — воскликнул Хадсон, и я увидел, как Нариман пытается поднять брошенный им окровавленный кинжал. Она по-прежнему стояла на четвереньках, поэтому я в один шаг догнал ее и пнул в середину туловища, в результате чего она откатилась к стене. Краем глаза я видел, как Хадсон спрыгнул вниз по порожкам, размахивая саблей, потом занялся Нариман, приложив ее по голове, когда она попыталась подняться, и выкрутил ей руки. Слыша звон стали позади меня и отзвук глухих ударов в дверь снаружи, я заломил ей руки за спину со всей силой, какую мог собрать.

— Ах ты, дрянь! — закричал я, крутанув так, что она застонала и рухнула вниз прямо передо мной. Наступив ей на спину коленом, я прижал ее к земле и обернулся посмотреть, как там Хадсон.

Он и Гюль сошлись в поединке посреди погреба, подобно древним троянцам. Благодарение Богу, что в кавалерии хорошо поставлено обучение фехтованию, [36] даже среди улан, поскольку Гюль оказался проворным, как пантера: размахивая саблей, он выкрикивал угрозы и проклятия, призывая своих шакалов ломать дверь. Но дверь оказалась достаточно прочной. Хадсон сражался хладнокровно, как в тренировочном зале, отразив удар противника, переходил в контратаку, заставляя Гюля податься назад ради спасения своей шкуры. Я оставался на месте, боясь хоть на секунду оставить без внимания эту дикую кошку, да и если бы я двинулся, Гюль мог улучить момент и зарубить меня.

36

Флэшмена стоит извинить за допущенное здесь преувеличение. Возможно, сержант Хадсон являлся прекрасным фехтовальщиком, но среди британских кавалеристов это умение не было распространено. В своем рассказе об атаке Тяжелой бригады при Балаклаве Фортескью упоминает о том, что большинство солдат были способны только размахивать своими саблями как дубинами. Они скорее использовали эфес в качестве кастета, чем резали и кололи клинком.

Внезапно он обрушился на Хадсона, отчаянно размахивая саблей, и улан отскочил назад. Этого Гюль и хотел, поскольку побежал наверх по ступенькам, намереваясь открыть дверь. Но Хадсон следовал за ним по пятам, и Гюль вынужден был развернуться на полпути, чтобы его не подкололи сзади. Он отбил удар сержанта, поскользнулся на ступеньках, и на мгновение они вместе растянулись на лестнице. Гюль подскочил вверх, как мяч и занес над растянувшимся Хадсоном саблю. Сабля, сверкнув, врезалась в камень, высекая искры. Сила удара вывела Гюля из равновесия. На миг он склонился над Хадсоном, и прежде чем афганец успел прийти в себя, я увидел, как из спины его показалось блестящее острие сабли сержанта. Афганец издал сдавленный, леденящий душу крик, выпрямился, запрокинув назад голову, и рухнул вниз по ступенькам на пол. Так он лежал, дергаясь, хватая ртом воздух и выпучив глаза, пока не затих.

Хадсон сбежал вниз по ступенькам. Его сабля была вся в крови. Я издал крик триумфа:

— Браво, Хадсон! Браво, шабаш!

Сержант посмотрел на Гюля, бросил саблю и начал, к моему изумлению, оттаскивать мертвое тело с середины погреба к его укутанной тенью стенке. Он аккуратно уложил труп на спину, потом поспешил ко мне.

— Давайте свяжем ее, сэр, — говорит он. И пока я заматывал руки Нариман поясом джезайлита, Хадсон затолкал ей в рот кляп. Мы кинули ее на солому, и Хадсон сказал:

— У нас только одна попытка, сэр. Возьмите саблю, сэр — ту, чистую — и сделайте вид, как будто караулите того дохлого ублюдка. Приставьте ему лезвие к горлу, и когда я открою дверь, скажите им, что убьете их вожака, если они не выполнят наших требований. При таком свете они не поймут, что он труп, а эта шлюха говорить не может. Приступаем, сэр, и побыстрее.

Для споров было не время — дверь уже трещала под напором афридиев. Я подбежал к Гюлю, подобрав по пути его саблю, и встал над ним, уперев острие ему в грудь. Хадсон бросил взгляд вокруг, запрыгнул по порожкам наверх, отодвинул засов и мигом очутился снова внизу. Дверь распахнулась, и внутрь ввалились эти дуболомы.

— Стоять! — рявкнул я. — Одно движение, и я отправлю Гюль-Шаха на переговоры с шайтаном! Назад, вы, дети совы и свиньи!

Эти уроды, человек пять или шесть, столпились на верхних ступеньках. Увидев распростертого передо мной Гюль-Шаха, совершенно беззащитного, один из них выругался, другой взвыл.

— Не шевелиться! — закричал я. — Или я заберу его жизнь! — Они замерли на месте, разинув рты, но провалиться мне на месте если я знал, что мне делать дальше. Хадсон торопливо стал подсказывать.

— Лошади, сэр. Мы прямо у ворот, скажите им, пусть подведут двух, нет, трех пони к двери, а сами отойдут на другой конец двора.

Я прокричал приказ, обливаясь потом от страха, что они не подчинятся, но этого не произошло. Думается, я выглядел готовым на все: голый по пояс, грязный и небритый, с сумасшедшим взглядом. Причиной служил страх, а не ярость, но им-то было невдомек. Между ними разгорелась оживленная перепалка, после чего вся шайка выбралась через дверной проем наружу. Я слышал, как они кричат и ругаются в темноте, а затем раздался звук, который был для нас слаще музыки — стук лошадиных копыт.

— Скажите им, пусть держатся снаружи и отойдут подальше, сэр, — сказал Хадсон, и я охотно подчинился. Хадсон подошел к Нариман, сгреб ее в охапку и поставил ногами на ступеньку.

— Шевелись, черт тебя побери, — буркнул он, и, подхватив саблю, подтолкнул женщину вверх по порожкам, уперев острие ей в спину. Сержант исчез в дверном проеме, последовала пауза, потом раздался его голос:

— Порядок, сэр. Поднимайтесь быстрее, и закройте дверь.

Ни один приказ я не выполнял так охотно. Оставив Гюль-Шаха таращиться в потолок, я взлетел вверх по ступенькам и захлопнул за собой дверь. И только окинув взглядом двор — Хадсон рядом с пони, спеленатая Нариман перекинута через круп другого, на другом конце кучка афганцев, поигрывающих ножами и матерящихся — только тогда я понял, что мы остались без заложника. Но Хадсон и тут нашелся.