Флибустьер

Улицы в Веракрусе вымощены каменными плитами. Канализация закрытая, даже вони не почувствовал. Дома не выше двух этажей. Только мэрия трехэтажная. Само собой, католический собор был выше всех домов раза в два-три. На площади рядом с ним толпились горожане, которых пираты сочли богатыми. Был среди них и губернатор, который, лишившись парика, блистал бледной лысой головой. Сейчас флибустьеры-католики помолятся в соборе, поблагодарят бога за успешный захват богатого города, после чего запрут там богачей, чтобы получить за них выкуп. Из помещения как раз доносилось пение гимна «Те Deum». Самое забавное, что по окончанию службы флибустьеры-гугеноты вынесут всю ценную церковную утварь, и коллеги-католики не будут им мешать.

В тени от собора стояли все флибустьерские капитаны. Не было только Мишеля де Граммона, который вел переговоры с гарнизоном крепости. Испанцы готовы были сдаться, уточняли условия. Хотели уйти с оружием и семьями. Мишель де Граммон предлагал что-то одно, не сомневаясь, что трусы выберут семьи.

— Да, сказал бы мне кто-нибудь, что захватим Веракрус, потеряв всего двух человек, не поверил бы! — восторженно воскликнул Николас ван Хорн.

— Я говорил тебе, что так и будет, — высокомерно заявил Лорен де Графф.

— Насколько я помню, ты предполагал, что можем потерять половину и уйти ни с чем, — возразил Николас ван Хорн.

— Не было такого! — отрезал Лорен де Графф.

Его соотечественник покраснел от возмущения, но промолчал, только демонстративно сплюнул.

Добычу сносили на площадь, которую охраняли по три человека от каждого судна. Золото, серебро и драгоценные камни, в основном жемчуг, складывали в одном месте, ткани, одежду и обувь — в другом, оружие — в третьем, товары — в четвертом. К вечеру площадь превратилась в большой склад. К тому времени на нее перенесли оружие и порох из крепости. Бочки с порохом Мишель де Граммон поставил в соборе и на паперти, чтобы богатые горожане стали сговорчивее. Я даже не сомневался, что он взорвет не заплативших выкуп вместе с собором. Захваченных в городе рабов, более тысячи человек, закрыли в складах возле ворот, ведущих в порт. Покормить и напоить их забыли, поэтому с той стороны доносился протяжный рёв, напоминающий воловий.

Ночевал я в городе, в объятиях молодой жены степенного торговца свечным деревом. Его колют на лучины и продают. Горит ярко, как свеча, и не воняет, как сальные. Муж сидел взаперти в соборе, а жена развлекалась, внушая мне и себе, что таким способом улучшает участь мужа. После занятий любовью она заикнулась, что неплохо бы снизить сумму выкупа с пяти тысяч песо до трех, но я объяснил, что не мне решать. После чего она решила, что супружеский долг выполнила, и больше не возвращалась к этой теме, чтобы не рассердить меня. А то уйду к другой — кто ее будет радовать?!

36

На третий день поделили добычу. По мнению флибустьеров, она была огромной. Только наличными нагребли почти миллион песо. Сюда вошли и выкупы за богатых горожан. Губернатор откупился за семьдесят тысяч. С остальных содрали меньше, но их было много. Золото и серебро в слитках и разных предметах тоже поделили быстро, оценивая на вес, без учета ювелирной ценности. И с драгоценными камнями проблем не было, потому что никто в них не разбирался. Как и с рабами и товарами, захваченными на складах: сахаром, табаком, ртутью, индиго, красным деревом… Причем товары никто брать не хотел, особенно тяжелые, как красное дерево или ртуть, отдавали их за десятую часть стоимости, потому что понимали, что судовые трюма не безразмерные, все не увезешь. Я с удовольствием забрал всю очень дешево оцененную ртуть, которая на островах не нужна. Ее в этих краях используют только на материке для извлечения серебра из руды, а в Европе в большой цене не только у рудокопов, но и у шляпников и врачей-венерологов. А вот из-за всякой ерунды флибустьеры чуть не передрались. Каждый точно знал, сколько стоит штука сукна или ситца, или новые сапоги, или пистолет. Если бы они догадывались, как я нагрел их на каждом изумруде! Там речь шла о недооценке каждого ювелирного изделия примерно на стоимость десяти штук сукна или пар сапог. Какой-то придурок даже предлагал расколоть большой бриллиант, чтобы легче было его поделить. Я предложил за драгоценный камень на десять процентов больше, чем его оценили, и мне его с радостью уступили, не догадываясь, что этот бриллиант стоит раз в десять дороже.

Я получил долю на свой бриг, исходя из двух сотен членов экипажа. Затем вычел десятую часть для губернатора, дальше — себе две трети, как судовладельцу и снабженцу, а остальное поделил, согласно долям. После чего отобрал за переезд у тех, кто прибыл со мной из Франции, и отпустил их на все четыре стороны, как и набранных на Тортуге. На бриге остались только Жильбер Полен и алькатрас Жак. Ведь наша флотилия пополнился двумя галеонами, которые везли какао, и шестью баркасами, захваченными в гавани, и на все суда нужны были экипажи, и на них можно было погрузить больше своей добычи, чем я позволял. На каждого флибустьера вышло где-то по тысяча сто песо или три тысячи триста ливров. Это зарплата матроса за девять-десять лет работы без отпусков. Плюс после раздела добычи каждый мог взять все, что понравится в городе, если на его судне есть свободное место. На моем уже не было. Рабы на палубе сидели впритык. Нескольких загнали на марсы. Поэтому я не стал дожидаться, когда приготовится к отплытию вся наша флотилия, снялся с якоря первым. Тем более, что прошел слух, что к городу идет большой отряд из Мехико и эскадра из Гаваны. Следом подняли паруса на двух баркасах. Несколько часов они держались за мной, но к вечеру отстали.

Скорее всего, мы разминулись с испанской эскадрой ночью. Дул пассат, поэтому я решил не ложиться в дрейф. Хотелось побыстрее добраться до Ямайки и продать рабов. Отдавать их за бесценок губернатору Франсуа де Франкене не собирался. Как капитану мне бы было выгодно получить за них доплату, а как судовладельцу пришлось бы потерять больше половины стоимости рабов.

На Ямайке уже знали, что мы ограбили Веракрус. Я поражался скорости, с какой новости распространяются по островам. Такое впечатление, что соединены подводным телефонным кабелем. Поскольку мы были первыми, я получил за каждого раба от двадцати пяти до тридцать фунтов стерлингов, точнее, индиго на эту сумму, которое разместили на палубе, надежно укрыв брезентом. Что-либо более объемное негде было бы перевозить. По моему совету Жильбер Полен оставил себе пятерых рабов, двух мужчин и трех женщин.

— Мужчины стоят дороже и на хлопковой плантации женщины полезнее. Да и какая-никакая баба у тебя будет. Уверен, что в Чарльстоне белых женщин намного меньше, чем мужиков, тебе вряд ли достанется даже рябая, — объяснил я. — Но пока не прибудем туда, рабы — моя собственность.

— Как договаривались, — мрачно произнес буканьер.

Он славно гульнул в Веракрусе, где спиртного было на каждого флибустьера немеряно, и передумал бы становиться хлопковым плантатором, если бы я позволил.

Когда мы, завершив дела с англичанами, снялись с якоря, в бухту зашел первый баркас. Флибустьеры с него рассказали, что они успели проскочить в Юкатанский пролив перед самым носом испанской эскадры, а вот повезет ли тем, кто шел за ними, — большой вопрос.

Губернатор Франсуа де Франкене сильно огорчился, получив свою долю наличными. Деньги — самый невыгодный груз, который можно увезти отсюда. Во Франции они стоят столько же, а вот любой местный товар можно перепродать в Европе в несколько раз дороже. Везти деньги есть смысл, когда некуда складывать товары.

— Что, рабов не захватили?! — удивился Франсуа де Франкене.

— Захватили, — ответил я. — Их привезут на других судах.

Про испанскую эскадру я ничего не сказал. У меня была уверенность, что в следующий мой приход сюда губернатором будет другой человек. Слишком это хорошее место для такого посредственного управленца без связей.

Старый Этьен продал все оставленные ему товары. Вычтя комиссионные, отдал мою часть драгоценными камнями, золотым песком и испанскими серебряными песо. В бриг, при всем желании, больше ничего не влезало. Разве что выкинуть бочки с водой и копченым мясом. Задерживаться на Тортуге не стал, сразу отправился домой, так и не дождавшись остальных судов нашей эскадры. Надеюсь, им повезет добраться до Эспаньолы целыми и невредимыми.

Чарльстон оказался небольшой английской деревней с деревянными домами и невзрачной церковью, которая от жилого дома отличалась только более высокой крышей. Ни таверны, ни трактира пока не было. Может быть, обслуживают пьяниц на дому. На единственной пыльной улице валяются свиньи, бегают куры, ходят вразвалку гуси, вытягивая длинные шеи и шипя на прохожих, провожают надменными взглядами индюки, дружно лают собаки из каждого двора. А вот кошек не видел, хотя англичане на каждом судне имеют две-три, а то и больше.

Я быстро купил свежих продуктов, после чего отдал Жильберу Полену деньги — доли его и алькатраса — и пятерых рабов, навьюченных узлами со всякими дешевыми предметами домашнего обихода, которые он набрал в Веракрусе после раздела добычи.

— Теперь твой дом будет здесь. Удачи! — пожелал я на прощанье и обнял его

— Да уж, удача не помешает, — молвил бывший буканьер сдавленным голосом.

Мне показалось, что еще чуть-чуть — и он расплачется. Мне тоже стало грустно, будто расстаюсь с лучшим другом, хотя за время перехода мы с ним почти не разговаривали. Я резко развернулся и пошел к катеру, нагруженному свежим хлебом из кукурузной муки, лукошками с куриными яйцами и курами в клетке из ивовых прутьев. На флоте привыкаешь к неизбежным встречам и расставаниям.