Флуктуация Катова

Тихий гудок напоминает о том, что я засиделась. Надо топать домой и помнить: собой теперь я только в сортире могу быть, и то не факт. Предки могут со мной сделать что угодно, важно это тоже в уме держать. Нельзя забывать, последствия мне не понравятся. Что маман придумает, лишь бы сделать мне плохо, я не знаю, да и знать не хочу. Тем более что она меня просветит, вряд ли удержится.

По идее, библиотека их должна была предупредить, а по сути – кто его знает… Ладно… Иду по полупустым коридорам корабля, думая о том, что меня ждёт «дома». Учитывая последние новости, «дом» для меня перестал быть островком безопасности. Теперь для меня вообще безопасных мест на корабле нет. Коридор освещён плохо, жилой этаж почти совсем не освещён. Поворачиваю к двери в наши, прости господи, апартаменты… Ну, пусть мне повезёт!

– Явилась, мразь! – выплёвывает маман, лишь меня увидев. – Где шлялась?

– Здравствуй, мама, – старательно держа себя в руках, отвечаю я. Надо помнить, что эта гадина имеет право сделать со мной что угодно. – Я была в библиотеке, занималась.

– Ладно, – кривится она. – Пошла жрать, быстро!

Знает она, всё она знает… Раньше она со мной так не разговаривала, а теперь на конфликт выводит, чтобы для себя обосновать то, что сделать хочет. Взрослым часто нужен формальный повод, потому если я не хочу орать от боли, то надо держать себя в руках. Отец ещё на работе, да и не факт, что он защитит. Так что просто нужно не нарываться, что легче сказать, чем сделать.

Я мою руки и иду на кухню. Ну, в общем-то, всё логично – чай и кусок хлеба с витаминной массой. Формально – я получаю все необходимые для роста и жизни вещества, а фактически это чёрствый хлеб, кислая настолько, что скулы сводит, витаминная масса и горчащий чай без сахара. Раньше я бы за такое скандал устроила, а сегодня буду есть, что дали. До слез обидно, на самом деле, хотя к выбрыкам маман и её ненависти я привыкла. Вот к тому, что ей разрешат распускать руки, а мне законом запретят – нет.

Поэтому я быстро съедаю бутерброд, загружаю посуду в посудомойку и хочу уже юркнуть к себе, когда снова натыкаюсь на эту гадюку. Увидев, что её провокация не удалась, она, по-видимому, хочет меня додавить. Очень ей хочется хоть что-нибудь со мной сделать, я это прямо чувствую, отчего становится очень страшно.

– С сегодняшнего дня по дому ходишь без одежды! – заявляет мне маман. – Нечего занашивать то, что потом пригодится!

– Как без одежды? – от неожиданности требования я замираю.

– Голой, тварь мелкая, поняла?! – кричит породившая меня. – Голая! Быстро!

Она, по-моему, с ума сошла от неожиданной вседозволенности, хотя это вряд ли придумано ею. Это, конечно, унижение, причем серьёзное, ну буду просто сидеть у себя, и всё, зачем тогда нужно меня раздевать? В этом должен быть смысл! Маман всегда была против публичного обнажения, без исключений, – и вдруг начинает требовать такое! В чём причина?

Глава третья

Утром, наконец-то одевшись, вылетаю из нашей каюты, пока мне ничего не сказали. Самая страшная ночь в моей жизни, давно я так не боялась. Весь вечер дрожала, потому что подобного просто не ожидала.

– Танька! – зову я подругу, показывая глазами на дверь туалета, и она кивает.

Заскакиваю в туалет. Время до уроков ещё есть, выскочила я очень рано. Но, судя по тому, что Танька уже здесь, не одна я выскочила рано. Я присаживаюсь на унитаз, стараясь взять себя в руки. Танька не расскажет, она кремень, но всё равно не по себе о таких вещах расспрашивать. Подруга начинает разговор сама.

– Твои тебя тоже раздели? – понимающе кивает она. – Ты не дрожи, всех раздевают.

– За-зачем? – заикнувшись от такой новости, интересуюсь я.

– Чтобы привыкали светить жопой, – объясняет она мне. – Сначала будут бить, а потом вообще по кораблю голыми заставят ходить.

– Как голыми? – у меня ощущение такое, будто глаза сейчас выскочат наружу.

– Ну, это слухи, – немного неуверенно отвечает Танька. – Но после всего я уже во всё верю.

– Ты в законы заглядывала? – спрашиваю её я. – Они декларацию отменили!

– И что теперь? – впервые вижу ошарашенную Таньку, жалко, камеры нет запечатлеть это для потомков.

– «Несовершеннолетние являются собственностью законных опекунов», – цитирую я по памяти.

Танька реагирует матом. Я её очень хорошо понимаю, у меня реакция была аналогичная, но только в библиотеке камеры как раз есть, поэтому нельзя ругаться. Но она теперь понимает всё то же, что и я: дело не в том, что нас приучают обнажаться публично, нам демонстрируют, что мы теперь бесправные. А что может унизить сильнее, чем отсутствие трусов?

В этот момент открывается дверь, кто-то заходит, и через мгновение из соседней кабинки до нас доносятся рыдания, да такие, что я подскакиваю на месте. Танька резко заскакивает в соседнюю кабинку, где ревёт Катька. Она так отчаянно плачет, как будто у неё катастрофа случилась! У меня аж сердце замирает. Мы с Танькой, конечно, начинаем утешать её, поглядывая на часы. Но времени пока ещё вагон, а Катька всё никак не успокаивается. Что же с ней сделали?

Немного придя в себя, наша одноклассница начинает рассказывать. Вот что нужно сделать с забитой девочкой, чтобы она так рыдала? Я слушаю и чувствую, как у меня волосы на голове шевелятся – её действительно мучили… Я даже не знаю, как кто, потому что её отчим… Нет, не могу это повторить. Танька рассказывает Кате об отмене всех прав, на что та кивает. Знает, значит…

Со звонком мы сидим в классе. Я смотрю на парней, которые все, как один, выглядят совершенно ошарашенными, а девчонки сидят с мокрыми глазами. Интересно, что в классе у нас только славяне, как и во всей школе, а вот дети немцев и англичан учатся в другой школе, хоть и на борту, насколько я понимаю. Раньше я не думала об этом разделении, а вот теперь… Теперь мне многое становится понятным. Нам нужно искать возможность борьбы против взрослых, потому что они нам совершенно точно враги.

Осознание этого бьёт, как молотком по голове. Все взрослые на корабле нам враги – это неоспоримый факт.

Учителя как-то очень предвкушающе улыбаются, отчего мне лично становится жутко, но пока всё идет ровно, без особых проблем. Странности начинаются на языке – училка из немцев доколупывается до каждой запятой, безбожно снижая оценки. Я оглядываюсь на Катю – она в ужасе. Расширенные зрачки, широко распахнутые глаза и частое, даже отсюда видное, дыхание, выдают её состояние. Причём немка тоже всё видит, и ей нравится за этим наблюдать. Но, видимо, какие-то остатки человечности в ней есть, Катю она не спрашивает.

Я понимаю, что нас всех просто задавят, будут давить до тех пор, пока кто-то не сорвётся и просто не начнётся восстание.

Способны ли мы на восстание, вот в чём вопрос? Ну перебьют они нас, неужели предки будут просто стоять и смотреть, как убивают детей? А эти будут убивать, потому что в случае восстания мы постараемся именно убить врага. Вот только не верю я в восстание. Нас всех пока сильно напугали дома, но не особо пугают в школе, что создаёт некую иллюзию безопасности.

После уроков я мчусь в библиотеку, чтобы узнать ответ на мой запрос, ну и дальше разбираться в техническом устройстве ботов и методах пилотирования. Хотя бы теоретически надо себе представлять, что и как делать, главное – как отключить автоматику. Автоматика может привести бот обратно к кораблю, а для меня это точно конец. Даже если не убьют, забьют так, что мало не будет. Меня никогда не били дома, поэтому я просто не знаю, что это такое. Может, действительно я всё придумываю, но глядя на Катьку…