Флуктуация Катова

Замечаю, что кормят меня как-то странно – утром и вечером кусочек хлеба и витаминная паста, а в школе обед, но порции, по-моему, раза в два меньше стали. И куда-то исчезли все мои штаны, остались только платья. Это неспроста. Точно неспроста, но подумать об этом можно и позже.

Тем не менее, всосав бутерброд, я быстро одеваюсь, стараясь держаться подальше от существ, что когда-то были моими родителями. После того, что было вечером, я их не могу больше так называть. И не буду, они враги. Особенно бывший отец, больно сжавший… Страшно оттого, что он был явно не в себе. Если… Не дай Бог, если он вообще есть!

Бегу к месту занятий, стараясь не смотреть по сторонам. У самого класса меня отлавливает Танька – глаза на пол-лица, губы трясутся. Что случилось такого? Она буквально затаскивает меня в туалет, где обнимает и тихо-тихо плачет. Ого! Что же такое случилось?

– Катьку выкинули, – сквозь слёзы произносит она.

– Как? – ошарашенно спрашиваю я.

– Сердце не выдержало, вроде бы, – негромко говорит Танька.

Мы плачем вместе, обнявшись. Вот и нет больше одной из нас, подлые взрослые замучили Катю и выкинули в космос. Так жалко её… А ведь на её месте может быть любая из нас! И, судя по всему, будет… Нас хотят сломать, превратить в послушных кукол, а кто не выдержит, тех просто выкинут. От этих мыслей… В общем, я порадовалась, что мы в туалете, потому что страшно так, что выразить это словами почти невозможно.

Отсутствие Кати девчонки заметили, а некоторые даже поняли. Глаза вмиг мокрыми стали… Выход у меня только один – как только будет очередная тревога, нужно будет бежать. Бежать, даже пусть я почти ничего не умею, но этот страх убивает, просто уничтожает, и ещё звери в каюте себя ведут, как звери. Вот за что меня ударили? Что я им сделала?

Танька рассказывает жуткие вещи – этих, которые в каюте, похоже, травят какой-то гадостью, чтобы не мешали издеваться над нами. Иначе это просто не объяснить. Выходит, нужно максимум времени проводить вне каюты, как я вчера. Объясняю Таньке, она кивает, значит, согласна. Будем делать домашку в библиотеке, это разрешено пока ещё.

Жутко просто от того, что творится. Учителя тоже озверели – занижают оценки, просто заваливая, отчего у двоих девчонок кондуиты начинают желтеть. Кто знает, что это значит. Я пока проскакиваю, потому что вчера в библиотеке много занималась и ответы выскакивают сами даже на геометрии. У меня с ней не очень хорошо, но вчера я занималась и ею тоже, поэтому сегодня учителю меня завалить не удалось, несмотря на то что он задавал вопросы по очень разным темам, пытаясь меня сбить с толку.

А вот Лариску он завалил, влепив пару с такой улыбочкой, что я чуть под себя от страха не сходила. Лариска дура, не поняла ничего… Рената тоже нарвалась, получив кол. Она принялась спорить, доказывать, что эту тему мы ещё не проходили, отчего стала первой в классе с жёлтым, буквально лимонного цвета кондуитом. Видимо, она и будет первой ласточкой… Может, не она стучит? Или гадам всё равно?

Начинается классный час. Это значит, что урок «языка межнационального общения» у нас сняли, вместо него вот этот час. Я подозреваю, почему и догадываюсь, что именно будет на нём сказано, поэтому даже не дергаюсь.

– Это то, о чём я думаю? – спрашивает меня дрожащим голосом Танька.

– Не знаю, но похоже, – отвечаю я ей. – Вариантов, в общем-то, немного.

В этот самый момент в аудиторию входит ухмыляющийся куратор класса. По его ухмылке много чего можно сказать, а если посмотреть на то, что он держит в руках, то и… В руках у него что-то длинное, чёрное, непонятное. Но явно гибкое, судя по тому, как ложится на стол. Он оглядывает нас, будто выбирая жертву, а я чувствую покалывание в пальцах, да голова ещё начинает кружиться, как будто я в обморок собралась.

– Я должен довести до вашего сведения, что решением Совета в школе вводятся телесные наказания, – улыбается нам куратор. – Термин всем знаком?

– Бить будете, – обречённый голос кого-то из парней хорошо слышен всем.

– Не бить, а наказывать, – произносит куратор. – Но по сути верно, вас будут наказывать по обнажённому телу.

– Это как? – ошарашенно спрашивает Лариска.

– По голой жопе, – грубовато отзывается тот же голос кого-то из парней.

– Но нельзя же! – восклицает другая девчонка, не знающая пока о нововведениях.

– На время пересмотра действие конвенции о правах ребёнка приостановлено, – уведомляет её учитель. – У вас больше нет этих прав, так понятно?

Вот тут до девчонок доходит. Танька тихо объясняет тем, кто не понял, что это значит. А куратор интересуется, хочет ли кто-то попробовать на себе сейчас, и ожидаемо встает Лилька. Ну та, которой нравится боль. Она выходит к куратору, а он показывает ей на раньше постоянно закрытую дверь. Мы следим за девчонкой, замерев от ужаса. Я, конечно, понимаю, что её не при всех будут лупить, но сам факт…

Лилька проходит в ту самую дверь, за ней прихвативший ту штуку со стола куратор. Мы слышим, как он командует девчонке раздеться, затем следует несколько мгновений тишины. Я думаю о том, как куратор будет выкручиваться, ведь о том, что Лильку давно замкнуло, все знают. И вот мы все отчетливо слышим свист, закончившийся криком. Я даже звука удара не слышу, настолько силён этот крик. Это явно не крик удовольствия, с каждым новым ударом Лилька кричит всё сильнее, просит перестать, обещает что-то бессвязное. Лариска падает в обморок, да и другие девчонки бледные до синевы. Такого никто не ожидал.

Наконец, всё затихает, только слышно хриплое дыхание Лильки, прерываемое всхлипами. Тут до меня доходит – у неё там микрофон под носом, мы слышим всё в усилении, но всё равно эффект, конечно, страшный. Я дрожу от страха, да и все девчонки, кажется, дрожат… И парням тоже не по себе.

Из комнаты показывается Лилька вся в слезах. Она держится за стенку, явно, чтобы не упасть, и весь вид её говорит о безграничном страдании. А я присматриваюсь к ней и вижу, что ноги у неё совсем не дрожат, да и идёт она как-то подчёркнуто тяжело, а так не бывает. Ну, по-моему, не бывает, значит, это рассчитанный на нас театр. Может ли такое быть?

Вот предположим, девчонка, которой нравится боль, от битья орет так, как будто с нее кожу живьем сдирают, что это значит? Что битье это запредельно болезненное. Значит, весь театр направлен на то, чтобы вызвать у нас страх. Зачем нужен этот страх? Ответ я получаю немедленно.

– Каждую субботу будут подводиться итоги ваших кондуитов, – сообщает совсем не запыхавшийся куратор. – Со следующей начнутся наказания. Готовьтесь.

Он уходит, а мне становится всё понятно. Нас запугивают. Теперь все будут бояться этой субботы и из кожи вон лезть, чтобы избежать её. А страх – плохой советчик, значит, начнут ошибаться. И я не исключение.

***

Зажав Лильку в туалете, мы убеждаемся в том, что всё показанное было театром. Мы – это я с Танькой. Полоса у неё только одна, но и та впечатляет, конечно. Лилька плачет и рассказывает, как её запугивал куратор, прежде чем включить микрофон. Я бы, наверное, тоже повелась, да кто угодно бы повёлся… Страшно это очень.

После школы идём всей толпой в библиотеку – уроки делать. Мысли о том, чтобы идти домой, ни у кого не возникает. Вообще, странно нас кормят, получается, страх усиливает голод и наоборот, а еды становится меньше. Это как-то не по-людски и что-то напоминает. Но вот что именно, я никак не вспомню.