Фома Гордеев

Отца он боялся, но любил его. Громадный рост Игната, его трубный голос, бородатое лицо, голова в густой шапке седых волос, сильные длинные руки и сверкающие глаза - всё это придавало Игнату сходство со сказочными разбойниками.

Однажды, когда ему шел уже восьмой год, Фома спросил отца, только что возвратившегося из продолжительной поездки куда-то:

– Ты где был?

– По Волге ездил...

– Разбойничал?
– тихо спросил Фома.

– Что -о?
– протянул Игнат, и брови у него дрогнули.

– Ведь ты разбойник, тятя? Я знаю уж...- хитро прищуривая глаза, говорил Фома, довольный тем, что так легко вошел в скрытую от него жизнь отца.

– Я - купец!
– строго сказал Игнат, но, подумав, добродушно улыбнулся и добавил: - А ты - дурашка!.. Я хлебом торгую, пароходами работаю, -видал "Ермака"? Ну вот, это мой пароход... И твой...

– Больно большой он...-со вздохом сказал Фома.

– Ну, я куплю тебе маленький, докуда ты сам маленький, - ладно?

– Ладно!
– согласился Фома, но, задумчиво помолчав, вновь с сожалением протянул: -А я думал, что ты то- о- же разбойник...

– Я тебе говорю - торговец я!
– внушительно повторил Игнат, и в его взгляде на разочарованное лицо сына было что-то недовольное, почти боязливое...

– Как дедушка Федор, калачник?
– подумав спросил Фома.

– Ну вот, как он... только богаче я, денег у меня больше, чем у Федора...

– Много денег?

– Ну... и еще больше бывает...

– Сколько у тебя бочек?

– Чего?

– Денег-то?

– - Дурашка! Разве деньги бочками меряют?

– А как же?
– оживленно воскликнул Фома и, обратив к отцу свое лицо, стал торопливо говорить ему: -Вон в один город приехал разбойник Максимка и у одного там, богатого, двенадцать бочек деньгами насыпал... да разного серебра, да церковь ограбил... а одного человека саблей зарубил и с колокольни сбросил... он, человек-то, в набат бить начал...

– Это тебе тетка, что ли, рассказала?
– спросил Игнат, любуясь оживлением сына.

– Она, а что?

– Ничего!
– смеясь, сказал Игнат.
– То-то ты и отца в разбойники произвел...

– А может, ты был давно когда?
– опять возвратился Фома к своей теме, и по лицу его было видно, что он очень хотел бы услышать утвердительный ответ.

– Не был я... брось это...

– Не был?

– Ну, говорю ведь -не был! Экой ты какой... Разве хорошо -разбойником быть? Они... грешники все, разбойники-то. В бога не веруют... церкви грабят... их проклинают вон, в церквах-то... Н- да... А вот что, сынок, - учиться тебе надо! Пора, брат, уж... Начинай-ка с богом. Зиму-то проучишься, а по весне я тебя в путину на Волгу с собой возьму...

– В училище буду ходить?
– робко спросил Фома.

– Сперва дома с теткой поучишься... И скоро мальчик с утра садился за стол и, водя пальцем по славянской азбуке, повторял за теткой: .,

– Аз... буки... веди...

Когда дошли до -бра, вра, гра, дра, мальчик долго не мог без смеха читать эти слоги. Эта мудрость давалась Фоме легко, я вот он уже читает первый псалом первой кафизмы Псалтиря:

– "Бла -жен му -ж... иже не иде на... со -вет не -че -сти -вых..."

– Так, миленький, так! Так, Фомушка, верно!
– умиленно вторит ему тетка, восхищенная его успехами...

– Молодец Фома!
– серьезно говорил Игнат, осведомляясь об успехе сына...-Едем весной в Acтpaхань, а с осени- в училище тебя!

Жизнь мальчика катилась вперед, как шар под уклон. Будучи его учителем, тетка была и товарищем его игр. Приходила Люба Маякина, и при них старуха весело превращалась в такое же дитя, как и они. Играли в прятки, в жмурки; детям было смешно и приятно видеть, как Анфиса с завязанными платком глазами, разведя широко руки, осторожно выступала по комнате и "все-таки натыкалась на стулья и столы или как она, ища их, лазала по разным укромным уголкам, приговаривая:

– Ах, мошенники... Ах, разбойники... где это они тут забились?

Солнце ласково и радостно светило ветхому, изношенному телу, сохранившему в себе юную душу, старой жизни, украшавшей, по мере сил и уменья, жизненный путь детям...

Игнат рано утром уезжал на биржу, иногда не являлся вплоть до вечера, вечером он ездил в думу, в гости или еще куда-нибудь. Иногда он являлся домой пьяный, - сначала Фома в таких случаях бегал от него и прятался, потом привык, находя, что пьяный отец даже лучше, чем трезвый: и ласковее, и проще, и немножко смешной. Если это случалось ночью - мальчик всегда просыпался от его трубного голоса:

– Анфиса -а! Сестра родная! Допусти ты меня к сыну, - к наследнику - допу -усти!

А тетка уговаривала его укоризненным, плачущим голосом:

– Иди, иди, дрыхни, знай, леший ты, окаянный! Ишь назюзился! Седой ведь уж ты...

– Анфиса! Сына я могу видеть? Одним глазом?..

– Чтоб у тебя лопнули оба от пьянства твоего... Фома знал, что тетка не пустит отца, и снова засыпал под шум их голосов. Когда ж Игнат являлся пьяный днем - его огромные лапы тотчас хватали сына, и с пьяным, счастливым смехом отец носил Фому по комнатам и спрашивал его:

– Фомка! Чего хочешь? Говори! Гостинцев? Игрушек? Проси, ну! Потому ты знай, нет тебе ничего на свете, чего я не куплю. У меня - миллён! И еще больше будет! Понял? Всё твое!

И вдруг восторг его гас, как гаснет свеча от сильного порыва ветра. Пьяное лицо вздрагивало, глаза, краснея, наливались слезами, и губы растягивались в пугливую улыбку.

– Анфиса! Ежели он помрет - что я тогда сделаю? И вслед за этими словами бешенство овладевало им.

– Сожгу всё!
– ревел он, дико уставившись глазами куда-нибудь в темный угол комнаты.
– Истреблю! Порохом взорву!

– Бу -у -дет, безобразная ты образина! Али ты младенца напугать хочешь? Али, чтобы захворал он, желаешь?
– причитала Анфиса, и этого было достаточно, чтоб Игнат поспешно исчезал, бормоча:

– Ну -ну-ну! Иду, иду... Ты только не кричи! Не пугай его...

А если Фоме нездоровилось, отец его, бросая все свои дела, не уходил из дома и, надоедая сестре и сыну нелепыми вопросами и советами, хмурый, с боязнью в глазах, ходил по комнатам сам не свой и охал.

– Ты что бога-то гневишь?
– говорила Анфиса.
– Смотри, дойдет роптанье твое до господа, и накажет он тебя за жалобы твои на милость его к тебе...

– Эх, сестра!
– вздыхал Игнат.
– Ты пойми, - ведь ежели что - вся жизнь моя рушится! Для чего жил?.. Неизвестно...

Подобные сцены и резкие переходы отца от одного настроения к другому сначала пугали мальчика, но он скоро привык к ним и, видя в окно отца, тяжело вылезавшего из саней, равнодушно говорил:

– Тетя! Опять пьяный приехал тятька-то.

Пришла весна - и, исполняя свое обещание, Игнат взял сына с собой на пароход, и вот пред Фомой развернулась новая жизнь.