Фонтаны рая (сборник)

Конечно же, это было не настоящее имя, а прозвище: доктор Дональд Бикерстафф проявлял столь поразительную склонность отрицать, негодуя, все подряд, что поневоле вызывал в памяти легендарного диснеевского утенка. Научной специальностью доктора (в которой он добился степени, но не открытий) была чистая математика; отличался он представительной внешностью, хорошо поставленной речью и непоколебимой уверенностью в своем праве выступать с безапелляционными суждениями в любой области науки. Впрочем, как лектор он был вовсе не плох: Морган с удовольствием вспоминал старомодную публичную лекцию, которую слушал однажды в стенах Королевского общества. Потом слушателям в течение целой недели казалось, что они почти разобрались в странных свойствах бесконечно больших величин…

К несчастью, Бикерстафф никак не хотел трезво оценить свои возможности. Если бы он довольствовался тем, что прежде называли популяризацией науки! У него был кружок преданных почитателей, которые с помощью информационной службы следили за всеми его выступлениями, но круг противников был неизмеримо шире. Самые добрые из критиков высказывали предположение, что образованность почтенного доктора превысила его умственный потенциал. Менее великодушные окрестили его шутом-самозванцем. «Какая жалость, — подумалось Моргану, — что Бикерстаффа нельзя запереть в одной комнате с Голдбергом-Паракармой: они бы аннигилировали, как электрон и позитрон…» И правда, разве что полугений-полубезумец мог надеяться одолеть отъявленную, стопроцентную глупость — глупость, против которой, по выражению Гёте, сами боги бороться бессильны. Но… богов поблизости заметно не было, и Морган понимал, что и эту задачу придется взять на себя. Жаль драгоценного времени, — а впрочем, сражение с Дональдом Даком сыграет роль своего рода комической паузы; в конце концов, прецеденты тому были…

Комната в отеле — одна из четырех, что на протяжении последнего десятилетия служили Моргану временным пристанищем, — оставалась комнатой в отеле, лишенной украшений. Вернее, украшения все же были, но совсем немного; самым примечательным из них был фотомонтаж, скомпонованный так умело, что большинство посетителей принимали его за документальную фотографию. В центре композиции красовался элегантный, тщательно отреставрированный пароход — предок великого множества судов, каждое из которых становилось новым словом в кораблестроении. Пароход стоял в своем родном доке, куда удивительным образом вернулся спустя век с четвертью со дня спуска на воду, а на краю дока красовалась фигура Вэнневара Моргана. Он увлеченно разглядывал завитушки на носу корабля, а на него, в свою очередь, устремил насмешливый взгляд Изамбар Кингдом Брюнель — руки в карманах мятого, забрызганного грязью костюма и неизменная сигара в стиснутых зубах.

Каждая деталь фотографии, взятая сама по себе, соответствовала действительности: Морган и впрямь снимался у самого борта «Великобритании» — это было в Бристоле, в солнечный день, годом позже завершения Гибралтарского моста. А вот Брюнеля запечатлели еще в 1857 году, в дни постройки последнего и самого знаменитого из левиафанов той поры — парохода «Грейт Истерн»; тогда Брюнель, естественно, еще не знал, что злосчастная судьба его детища надломит его физически и духовно.

Этот фотомонтаж, которым Морган очень дорожил, ему преподнесли подчиненные к пятидесятилетию. Они задумали свой подарок как добродушную шутку — ведь именинник не скрывал преклонения перед величайшим инженером XIX века. Но Морган не однажды задумывался: не оказалась бы шутка, вопреки намерениям ее авторов, пророческой… «Грейт Истерн» поглотил своего создателя. А что, если башня поглотит его самого?..

У Брюнеля, разумеется, был свой Дональд Дак. Вернее, утята-вещуны окружали его со всех сторон, однако упорнее других был некий доктор Дайонисиус Ларднер, который безапелляционно утверждал, что ни один пароход не способен пересечь Атлантику. Любой инженер охотно вступит в бой с теми, кто пытается оспорить приводимые им факты или расчеты. Опровергнуть Дональда Дака, который упирает на доводы, не проверяемые расчетом, куда сложнее. Морган вдруг подумал, что и триста лет назад трудности были те же.

Потянувшись к своей небольшой, но бесценной коллекции печатных книг, Морган выбрал из них ту, которую читал, пожалуй, чаще других, — биографическое эссе «Изам-бар Кингдом Брюнель», написанное Ролтом. Не прошло и минуты, как он, перелистав пожелтевшие страницы, отыскал нужное место.

Брюнель проектировал железнодорожный туннель почти трехкилометровой длины — сооружение «чудовищно необычное, опасное и ненужное». Уму непостижимо, заявляли критики, что люди вынесут пытку погружением в стигийские глубины. «Кто же захочет быть отрезанным от дневного света, сознавая, что чудовищный вес горных пластов в случае катастрофы расплющит его в лепешку… грохот встречного поезда вызовет невыносимую нервную перегрузку… ни один пассажир не согласится проехать тут дважды…»

До чего же все это было знакомо! Свой девиз Ларднеры и Бикерстаффы, казалось, сформулировали раз и навсегда: «Что бы вы ни задумали, у вас все равно ничего не выйдет».

И все же подчас они оказывались правы, хотя, быть может, только по прихоти слепого случая. Дональд Дак вещал так убедительно! Выставляя напоказ свою необыкновенную скромность, разумеется поддельную, он начинал с заявления, что не берет на себя смелость критиковать космический лифт с инженерной точки зрения. Он намерен ограничиться обсуждением связанных с лифтом психологических проблем. Эти проблемы можно выразить одним словом: головокружение. Нормальному человеку свойствен страх высоты — естественная, вполне обоснованная реакция, неведомая разве что воздушным акробатам и канатоходцам. Самое высокое сооружение на земле не достигает в вышину и пяти километров — а многие ли согласятся подняться вертикально по опорам Гибралтарского моста?

Но разве может что бы то ни было сравниться с чудовищной высотой орбитальной башни! Кому не доводилось, вопрошал Бикерстафф, стоя у подножия какого-нибудь исполинского здания и взглянув вверх, испытать кошмарное ощущение, что оно вот-вот опрокинется и упадет? Теперь представьте себе, что это самое здание тянется вверх и вверх — сквозь облака, сквозь ионосферу, мимо орбит космических станций, в черноту космоса, вверх и вверх, пока не преодолеет значительную часть расстояния до Луны! Несомненный инженерный триумф — и столь же несомненное психологическое фиаско. Не исключаю случаев сумасшествия среди тех, кто просто приблизится к этому сооружению. И совершенно уверен, что лишь единицы вынесут истязание вертикальным подъемом сквозь пустоту — двадцать пять тысяч километров до первой остановки на промежуточной станции!

Мне скажут, что самые обыкновенные люди поднимаются в космических кораблях до той же высоты и много выше, но это не довод. В корабле ситуация принципиально иная, так же как и в обычном самолете. Нормальный человек не испытывает головокружения даже в открытой гондоле воздушного шара, плывущего в нескольких километрах над землей. Но подведите того же человека к краю обрыва такой же высоты — и понаблюдайте за ним внимательно!

Несхожесть реакций объясняется просто. Человек, сидящий в корабле или в самолете, физически никак не связан с землей, а потому и психологически обособлен от твердой почвы, оставшейся далеко внизу. Он больше не боится упасть — и отдаленные, игрушечные ландшафты, на которые он никогда не посмел бы взглянуть с высокого утеса, перестают пугать его. Спасительной физической обособленности от земли — вот чего будет не хватать пассажирам космического лифта. Беспомощно прижатые к отвесу гигантской башни, они все время будут сознавать свою связь с землей. Кто может гарантировать, что человек способен выдержать такое испытание в здравом уме, без анестезии? Что скажет по этому поводу доктор Морган?..

Доктор Морган все еще обдумывал, что сказать, — все ответы, приходившие в голову, были не слишком вежливыми, когда экран засветился снова: кто-то вызывал его. Он нажал клавишу «Прием» и в общем-то не удивился, увидев Максину Дюваль.

— Ну, Вэн, — заявила она без предисловий, — что вы намерены предпринять?

— Руки чешутся, но не думаю, что надо лезть в драку с этим идиотом. Между прочим, у вас нет подозрения, что его бредни подсказаны какой-нибудь из космических транспортных организаций?

— Мои сотрудники уже проверяют это предположение. Если они докопаются до чего-нибудь, я дам вам знать. Лично я думаю, что он действует по собственной инициативе, — узнаю неповторимый почерк. Но вы не ответили на мой вопрос.

— Я и сам еще не решил, что делать. Пытаюсь для начала хотя бы закончить завтрак. А что вы посоветуете?

— Самую простую вещь. Устройте демонстрацию. Как скоро вы можете ее организовать?

— Если все пойдет по графику, лет через пять.