Фонтаны рая (сборник)

И вдруг, внезапно — он ожидал этого и все-таки вздрогнул — из пустоты возникло крошечное яркое пятнышко в самом центре поля. Возникло и начало расти на глазах, и к Дэву впервые пришло ощущение скорости.

Через несколько секунд он смог различить маленький кружок — нет, теперь уже глаза, как и мозг, поверили, что это не круг, а квадрат. Он смотрел строго вверх на основание башни, ползущей к Земле по направляющим лентам со скоростью примерно два километра в день. Сами ленты теперь исчезли из поля зрения — они были слишком узкими, чтобы различать их на таком расстоянии. Но квадрат, волшебным образом подвешенный в небе, продолжал расти, хотя при сильном увеличении и становился расплывчатым.

— Что ты видишь? — осведомился Морган.

— Яркий квадратик.

— Правильно. Это нижняя оконечность башни в прямых солнечных лучах. Когда здесь стемнеет, она будет видна невооруженным глазом еще в течение часа, прежде чем попадет в земную тень. Ну а еще что видишь?..

— Ничего, — ответил Дэв после долгой паузы.

— Приглядись. Ученые решили навестить нижнюю часть башни и установить там свое оборудование. Они как раз спустились с промежуточной станции. Если всмотришься попристальнее, увидишь их капсулу — она на южном пути, это значит, на изображении справа. Ищи рядом с башней небольшую яркую точку…

— Извини, дядя, я ее не нахожу. Взгляни сам…

— Быть может, видимость ухудшилась. Иногда и башня становится неразличимой, хотя в атмосфере вроде бы…

Прежде чем Морган успел заменить Дэва у окуляра, его личный приемник-передатчик издал два резких коротких гудка. Мгновением позже такой же сигнал прозвучал и в приемнике Уоррена Кингсли.

Впервые за все годы сооружения башни на строительстве объявлялась общая тревога.

40 РЕЛЬСЫ ВЕДУТ В ТУПИК

Неудивительно, что ее называли иногда «Транссибирской магистралью». Даже при движении вниз — а это, естественно, было легче — путешествие от промежуточной станции к основанию башни должно было продлиться пятьдесят часов.

Наступит день, когда весь путь займет пять часов, и не более, но до этого пройдет еще как минимум года два: сначала надо подвести к рельсам электроэнергию и создать магнитные поля. А пока вагончики осмотрщиков и эксплуатационников, снующие вверх и вниз по всем четырем граням башни, двигались на старомодных колесах, цепляясь за рельсовую прорезь с внутренней стороны. Даже если позволила бы ограниченная мощность батарей, развивать скорость свыше пятисот километров в час было бы небезопасно.

Однако те, кому довелось сегодня занять места в вагончике, были слишком заняты, чтобы скучать. Профессор Сессюи и три его ученика вели наблюдения, проверяли оборудование, чтобы по прибытии на место не потратить впустую ни минуты. Водитель, бортинженер и стюард, составляющие экипаж вагончика, также отнюдь не изнывали без дела — поездка предстояла необычная. «Подвал», расположенный сегодня в двадцати пяти тысячах километров от промежуточной станции и всего в шестистах километрах от Земли, не навещал еще никто с самого дня постройки. До сих пор его просто незачем было навещать — приборы ни разу не отметили ни малейшей неисправности. Да и что могло там испортиться, если «подвал» представлял собой просто-напросто герметичную комнату, четыре стены по пятнадцать метров каждая, — одно из многих аварийных убежищ, разбросанных там и сям по всей длине башни.

Профессор Сессюи пустил в ход все свое нешуточное влияние, чтобы воспользоваться этой уникальной обсерваторией, медленно — два километра в день — ползущей сквозь ионосферу к поверхности Земли. Жизненно важно, не уставал повторять он, установить и привести в действие оборудование до прихода максимума солнечных пятен.

И правда, солнечная активность уже достигла небывалого уровня, и молодые ассистенты Сессюи часто не могли сосредоточить свое внимание на приборах — слишком уж ярким соблазном оказывались трепещущие прямо за окнами капсулы величественные северные сияния. Как южную, так и северную половину неба часами заполняли неспешные движения огненных занавесей, потоки зеленоватого света; это было прекрасно, это внушало трепет — и все же представляло собой лишь бледную копию небесного фейерверка, развертывающегося у полюсов. Действительно, нечасто случалось, чтобы северные сияния забирались так далеко от своих обычных владений, — в экваториальные небеса они вторгались считаное число раз на памяти многих поколений.

Сессюи приходилось возвращать своих помощников к работе, обещая, что на созерцание красот у них достанет времени в часы долгого обратного подъема к промежуточной станции. Однако замечали, что профессор и сам нет-нет да и замрет у окна на минуту-другую, завороженный зрелищем пылающих небес.

Предприятие, которое затеял Сессюи, не без юмора нарекли «экспедицией на Землю» — и в отношении расстояний это было на 98 процентов справедливо. По мере того как капсула ползла вниз, делая жалких пятьсот «щелчков» в час, приближение к планете становилось все более очевидным. Сила ее притяжения все возрастала — от восхитительной легкости на промежуточной станции, где тело весило меньше, чем на Луне, до почти полного земного бремени. Любого опытного космического путешественника это не могло не удивить: ощущение тяжести, даже минимальной, пока корабль не вошел в атмосферу и начал торможение, казалось нарушением нормального порядка вещей.

Все шло без происшествий, если не считать жалоб на однообразие пищи — усталый стюард переносил их стоически. В ста километрах от «подвала» были постепенно включены тормоза, и скорость уменьшилась наполовину. В пятидесяти километрах от цели она снизилась еще вдвое — ибо, как заметил один из ассистентов: «Не выскочить бы за рельсовый путь в тупике…»

Водитель (он настаивал, чтобы его называли пилотом) заверил, что это немыслимо, что направляющие прорези, по которым движется капсула, заканчиваются за несколько метров до основания башни как такового; кроме того, в конце пути сооружена сложная буферная установка на случай, если откажут все четыре независимые друг от друга системы тормозов. И пассажиры согласились с тем, что шутка ассистента, мало того что нелепая, еще и не отличается хорошим вкусом.

41 МЕТЕОР

Огромное искусственное озеро, известное уже два тысячелетия как «море Параваны», мирно и покойно расстилалось перед каменным взором своего создателя. Одинокую статую отца Калидасы навещали теперь редко, — но пусть померкла слава, зато плод его усилий пережил честолюбивые замыслы сына и служил стране куда лучше, чем Яккагала, принося воду и пищу доброй сотне поколений крестьян. И неисчислимому множеству поколений птиц, оленей, быков, обезьян и хищников; вот и сейчас к краю воды припал гибкий, откормленный леопард. Избавленные от необходимости страшиться охотников, гигантские кошки размножились и изрядно обнаглели. Но никогда не нападали на людей, пока те не дразнили их и не загоняли в угол.

Тени вокруг озера сгущались, с востока надвигались сумерки. Леопард, уверенный в своей безопасности, все пил — лениво, досыта. И вдруг навострил уши и насторожился; человеческие чувства еще не улавливали никаких перемен ни на суше, ни на воде, ни в небе. Вечер оставался по-прежнему тихим и безмятежным.

Потом сверху, прямо из зенита, донесся слабый свист; свист нарастал, пока не перешел в грохот, в рев с какими-то особенными, вспарывающими воздух и слух полутонами, несвойственными возвращающимся из космоса кораблям. Высоко в небе в последних лучах заката блеснула голубоватая искра, она стала расти, оставляя за собой дымный след, и вдруг распалась; объятые пламенем осколки брызнули во все стороны. При таком зрении, как у леопарда, двух-трех секунд было бы достаточно, чтобы заметить, что небесный гость — прежде чем рассыпаться на мириады горящих частиц — имел форму цилиндра. Но леопард не стал приглядываться, а предпочел скрыться в джунглях.

«Море Параваны» вздыбилось с громоподобным плеском. Гейзер илистой воды взметнулся метров на сто — мощнее любого из фонтанов Яккагалы — и почти сравнялся с самою скалой. На мгновение он застыл в воздухе, тщетно споря с земным притяжением, затем опрокинулся и опал, всколыхнув озеро от края до края.

Небо потемнело от вспугнутых, беспокойно кружащихся водяных птиц. Среди них, словно кожистые птеродактили, непонятно как дожившие до XXII века, били крыльями большие летучие лисицы, обычно просыпающиеся не раньше глубоких сумерек. Сегодня летучие мыши и птицы, одинаково объятые ужасом, вместе искали спасения в воздушной стихии.