Фото на развалинах

— Я не могу! — заорал я сквозь смех. — Не могу! Это бред какой-то!!!

— Лесь, тихо. Ну, успокойся, — сказал он, — успокойся, всё нормально.

Он необычно меня назвал. Не по-школьному, а так, как называли знакомые. Я замолчал. Карбони снова придвинул ко мне стакан:

— Попей воды.

Я послушно глотнул. И понял, что сейчас всё-таки выключусь. Предохранители перегорели, мозг не вмещал больше ничего. Ни одного звука и ни одной картинки. Я хотел спать. Чудовищно, нечеловечески хотел спать.

Он довёл меня до дивана. Последнее, что я запомнил, — как мой бывший враг Виктор Карбони сидит рядом и смотрит на стену, увешанную фотографиями разрухи…

Я проснулся. Было тихо и прохладно. В открытую форточку сквозило. Я встал, чтобы её закрыть. За окном медленно падал снег. Крупными пушистыми снежинками… Земля уже была застелена ровным белым ковром. И от этого на улице было светлее, чем положено в это время суток. Я стоял и смотрел на белый-белый город. Это было красиво. Где фотоаппарат? Я обернулся. В комнате был жуткий беспорядок. На полу — обрывки фотографий, на стуле как попало валялась моя одежда. А в кресле у стены сидя спал историк. Я поёжился. Всё, что вчера произошло, начало вспоминаться. Я снова поёжился, взял со стула свитер, надел его. Часть вечера не припоминалась. Последнее, что я помнил, — как лежу на диване одетый. И «скорая» ещё не приехала. Если я потом проснулся, снял одежду, лёг под одеяло, то я этого не помню. И если я видел, как приехала «скорая», то тоже этого не помню. Я пожал плечами. Ну не помню, и ладно. Надо пойти на кухню, взять мусорный мешок и собрать клочки фотографий. Они больше не нужны. Я на цыпочках вышел из комнаты. Будить историка не хотелось. Можно было и так догадаться, почему он тут — телефон отца так и не ответил. Я вернулся с мешком и начал сгребать туда обрывки. Мне уже было всё равно, что это части изображений Наташи, просто неприятно было, что в комнате беспорядок. Я собрал клочки до последнего, унёс мешок в кухню. Историк не проснулся, наверное, его тоже крепко умотала вчерашняя ситуация.

Я прошёл в гостиную. Взял трубку с телефонного аппарата. Снова позвонил отцу, уже не надеясь, что тот ответит. Но неожиданно гудки прервались.

— Да?

— Ты где был вчера весь вечер? — спросил я.

Отец хмыкнул:

— Раньше такие вопросы задавала твоя мать.

— Больше не задаст, не волнуйся.

Я спокойно изложил всё, что произошло.

— Я сейчас приеду, — сказал отец.

— Можешь не торопиться.

Я нажал на рычажок. И стал набирать следующий номер. Алискин. Алиска ещё спала и, когда взяла трубку, никак не могла сообразить, что это я и чего мне надо.

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — Алиска помолчала, — а ты?

— Не знаю. Пойдём вечером гулять?

— Пойдём.

— Я ещё позвоню.

Стул от пианино так и валялся в прихожей. Это тоже был непорядок. Я поднял его и поставил на место. Потом сел за инструмент, открыл крышку. Мне очень хотелось сыграть. Впервые за много лет. Но я знал, что не смогу. Поэтому просто смотрел на клавиши. Сидел я долго. Сидел, смотрел, и только в моей голове плыла музыка. Обрывки Лунной сонаты, третьего концерта Рахманинова, музыка Грига.

Вскоре я почувствовал, что на меня смотрят, и повернулся. В дверях стоял заспанный историк.

— Доброе утро, — сказал я сразу. Мне не хотелось, чтобы он подумал, что я тоже сошёл с ума. Сижу, смотрю на пианино, молчу.

— Доброе, — согласился он. — Ты как?

— Выспался.

— Я тоже.

— Сейчас отец приедет, — вспомнил я, — наконец-то я дозвонился. И Алиске позвонил — у неё всё хорошо.

Историк прошёл к дивану и сел.

— Виктор Валентинович, — сказал я, — Вы меня простите, что всё так вышло. Что вам пришлось тут ночевать из-за меня.

— Лесь, — он покачал головой, — какая ерунда…

— Всем друг на друга наплевать. А вы мне помогли. Хотя не были обязаны это делать. Даже логичней было бы, если бы вы не пошли со мной, потому что я вас ненавидел. И был неправ.

В этом было нетрудно признаться.

— Во многом был неправ. Теперь понял. Хотя знаете… Грааль бы не помешал мне. В этом я был прав, а не вы. Волшебство — это прекрасно.

— Лесь, да каждый сам себе волшебник, пойми.

— Как это?

— Просто, — Карбони снова стал отчаянно жестикулировать, как делал всегда, когда говорил то, в чём железно уверен, — вот ты переживаешь, что все к тебе плохо относятся. Так?

— А если так?

— Надо определиться, чего ты хочешь.

— Чтобы всё было хорошо.

— Это расплывчато. Давай точнее. Выбери какие-нибудь конкретные желания. Можешь? К примеру: хочу дружить с Наташей.

— Ну уж нет, — сказал я. — Может, я не прав, но не хочу.

— Тогда сам думай, чего ты хочешь.

Я подумал. Хотя мысли давались с трудом. От чего бы мне было хорошо? Ну хотя бы, если бы было всё, как раньше. Пусть у меня нет друзей, я привык быть один. Школа, дом, иногда с Алиской погулять, иногда полазить по развалинам, иногда поговорить с Карбони… Как ни странно, мне понравилось с ним общаться. Может, потому, что это был редкий человек, который меня не прогонял? Но из всей этой цепочки реальны была только Алиска, развалины и школа. Дом? Что теперь дома будет, я даже думать не хочу, да и историк, возможно, не будет больше со мной беседовать. Вдруг я его переутомил.

— Ну, подумал?

— Не знаю, — сказал я, — буду с Алиской гулять. Я с ней ужасно поступил, потом всё понял. Она меня любит. А так… не знаю, что я хочу. Хочу, чтобы всё, было хорошо, и всё. Чтобы как раньше. Хотя бы… Ну и мама с папой чтобы были.

— Лесь, маму забрали в больницу, но это ещё не конец, верно? Если ты будешь к ней ходить, она обязательно вылечится и вернётся. Ты же этого хочешь?

Я кивнул.

— И Наташу лучше простить, — сообщил Карбони, — Даже не ради неё, а ради себя. Чтобы не думать о плохом, не держать зла.

Я пожал плечами. Сейчас я не был зол на Наташу. Мне было всё равно.

— Просто не думай о плохом, договорились?

Я снова кивнул. Сейчас соглашаться было легче лёгкого… Думать вообще ни о чём не хотелось.

— Снег сегодня красивый, — сказал я, встал и пошёл искать фотик.

Через полчаса приехал отец. Они разговаривали с историком на кухне, а я сидел у себя и рисовал. Алиску, похожую на Наташу, потом руки матери над клавишами, потом — распахнутое окно. Я сильно жал на карандаши, и вскоре все они сломались. Точить было лень. Я собрал рисунки и —-бросил на постель.

В коридоре послышались шаги. Карбони заглянул ко мне и сказал:

— Лесь, я ухожу. Пока. Увидимся после каникул. Но если что — ты позвони. Дать номер?

Я взял верхний из своих рисунков — руки над клавишами, ручку и протянул ему:

— Напишите здесь.

Он написал цифры, перевернул листок:

— Ты красиво рисуешь.

— Знаю. Хотя комиксы с трупами у меня получаются лучше, чем просто картинки.

— И фотографии делаешь оригинальные, — продолжил он, не обратив внимания на мои слова. — Ты просто упёрся в идею, что мир плох. Но ты можешь выбраться. Просто постарайся. Я не повторяюсь?

— Повторяетесь, — я улыбнулся. — Но, может быть, вы в чём-то и правы…

Дверь за ним закрылась. Я сел на подоконник и подождал, когда он выйдет из подъезда. Он вышел в снегопад, поднял воротник и пошёл к себе. Он был счастливым человеком, этот стукнутый историк. Он верил в хорошее. И не только верил, но и делал. Я вдруг почувствовал, что историк мне нравится. Даже пусть он неадекватный. В нём что-то было. Какая-то сила.

— Лесь, — отец прошёл в комнату, — ты зачем на подоконник сел?