Фото на развалинах

— Ты что? Мне Титова вообще никуда не упала. Мне нравится другая девушка.

— Какая? — спросила Алиска с неподдельным интересом.

— Ты.

— Ты врёшь, — неуверенно сказала она.

— А зачем мне врать?

— Не знаю.

Я налил себе коньяка, залпом проглотил его и посмотрел на Алиску:

— Если ты хорошо подумаешь, ты поймёшь, что врать у меня нет причин. Значит, я говорю правду.

Алиска помолчала немного, потом прижалась к моему боку и прошептала:

— А я тебя, между прочим, с первого сентября люблю.

— Видишь, как всё взаимно, — пробормотал я. — Будешь моей девушкой?

— Конечно, да!

Потом всё в моей голове смешалось. Я пил, заедал тортом, обнимал Алиску, потом мы попытались потанцевать, но меня затошнило и я сел на диван, а Зеленина гладила меня по голове липкими ладошками, и от этого тошнило меня ещё больше. Ещё Алиска целовала меня в щёки. Так глупо и по детсадовски, что было смешно. Но поцеловать её как надо я не мог — от её помады меня бы точно вырвало.

Наконец пришла её мать. Что избавило меня от дальнейших мучений — я спрятал в куртку бутылку с остатками коньяка и стал собираться, стараясь казаться трезвым. Естественно, мамаша Зелениной мне не поверила и смотрела очень осуждающе.

Уходя, я услышал вслед Алискино:

— Это был лучший день рождения в моей жизни. Несмотря ни на что!

И худший чужой день рождения в моей, по правде говоря. Но этого я не сказал, а помахал на прощание и, спотыкаясь и держась за перила, пошёл вниз. На улице я кое-как добрался до карусели на детской площадке, присел на её край и вытащил из кармана бутылку. Надо было её или допить или выбросить. Я взболтал коричневую жидкость. Даже мысль о том, чтобы выпить ещё хоть каплю, была отвратительна. Я поставил бутылку на карусель. Бутылка была целая, но всё равно похожа на символ разрушения. Я вспомнил про фотик во внутреннем кармане и сказал себе вслух: идиот!

Надо было сфотать историка в магазине, и тогда Наташа бы мне поверила!

Раздосадованный, я врезал кулаком по бутылке. Та свалилась с карусели, а я поднялся и отправился домой.

Никогда не мог подумать, что живу так далеко от Алиски. Что можно идти, идти, идти, а дом почти не приближается. Я остановился у старого тополя и выругался. Во всём были виноваты Наташа и Карбони. Вели бы себя нормально, я бы ни за что не напился. Я подумал, выругался ещё громче и, собрав все силы, двинулся дальше.

Домой я дошёл, наверное, через полчаса. Хотя, по моим ощущениям, тащиться по промёрзшей улице мне пришлось как минимум вечность. Шатало просто ужасно. И единственной мечтой было — отключиться у себя в комнате и проспать несколько дней.

В подъезде я запнулся и упал. Алкоголь ведь не сразу впитывается в кровь по пути до желудка. Он просто туда заливается, а потом начинается самое интересное: испарение. Алкоголь в желудке начинает испаряться, и пары уже впитываются. Кажется, так. Во всяком случае, я про этот механизм читал. Полчаса пути мне хватило, чтобы окончательно впитать ¹ коньяк и разогнать его по крови. Словом, я был пьян и несколько минут даже лежал, закрыв глаза, и мечта моя отключиться почти исполнилась, i Но оказалось, что лежать пьяным тоже противно. Это только кажется, I что пьяным быть приятно, даже если напиваешься назло всем. Я ощутил, как моё сознание начало вращаться, словно его засунули в центрифугу стиральной машины. Сознание ускорялось, ускорялось, пока, наконец, тошнотой не подступило к самому горлу, рискуя вырваться наружу. Этого было нельзя допустить, наблевать под себя было бы не лучшим вариантом проведения досуга, поэтому я открыл глаза и попробовал подняться. Тошнота немного отступила, но встать на ноги с первого раза не получилось. Организм вдруг ослаб и не хотел подчиняться моим приказам. Не то чтобы я вообще не мог подняться. Наверное, мог, но это требовало значительных усилий. Сначала я делал это лицом к стене, но оказалось, что вставать удобнее, опираясь спиной о стену. За время моих мучений мимо проходили какие-то люди, медленно поднимались по лестнице, поминутно оборачиваясь посмотреть на мою рассеянную улыбку. Хорошо всё-таки жить в многоэтажке. Всем на тебя плевать, хоть ты сдохни, а тебе так же плевать на них. Приучает выживать самостоятельно.

Я, цепляясь за перила, начал карабкаться на свой четвёртый этаж. В первый раз пьяный. А как часто это делала моя мать!!! Сейчас я понял, как же ей было сложно… Её тоже, наверное, мутило. Хотя если часто пить, то потом не тошнит…

Когда передо мной оказалась площадка с цифрой три, я так обрадовался этому факту, что вскинул руки и чуть было не полетел кубарем вниз. Сломать шею от ненависти к какому-то итальянскому придурку было, пожалуй, перебором. Ах, если бы шею сломал Виктор Валентинович… «Нет, ломать себе шею не буду, — поклялся себе я. — Буду жить долго и счастливо. Пусть Наташа и сказала мне: чтоб ты сдох…»

Дальше я шёл очень аккуратно. Если мой поход наверх вообще можно хоть как-то назвать аккуратным. Да, меня заносило то вправо, то влево, но в итоге я всё-таки оказался у двери. Оставалось открыть её, но и это оказалось непросто. Ключ прыгал в руках и не хотел попадать в скважину. В этом было что-то мистическое. Как будто нечто мешает мне вернуться. Скорее всего, оно хотело, чтобы я сейчас вышел на улицу, лёг где-нибудь и замёрз. Может быть, это Виктор Валентинович рисует в эту минуту комикс, в котором я замерзаю? Он меня ненавидит, это ясно. Большая часть человечества, куда входят и мои родители, равнодушна ко мне. А вот другая часть людей меня ненавидят. И только Алиска, чёрт бы её драл, меня любит. Такая карма. Наверное, я ещё не родился, а про меня у высших сил уже был план, чтобы меня никто не любил, кроме дур типа Алиски.

— Вот козлы, — выругался я на высшие силы.

Тотчас же ключ попал в скважину, и спустя два его поворота я был уже в прихожей. Кое-как разувшись и скинув куртку на пол, я поковылял на кухню попить. Там горел свет, а за столом с чашкой чая и бутербродом сидел отец.

— Напился? — как-то по-будничному поинтересовался он. Словно я только и делаю, что напиваюсь ежедневно, и это уже никого не удивляет.

Я молча добрался до кувшина и начал глотать воду, захлебываясь и обливаясь. Жажда была дикая. Наверное, я мог бы выпить сейчас ведро.

— Тошнит? — спросил отец.

— Да, папа. Ещё не всё потеряно, — ответил я, отдышавшись. — Я — не алкоголик.

— Нет, но если начинать в этом возрасте, то всё поправимо. Станешь.

Я в ответ глупо улыбнулся.

— Иди спать, — сказал отец, поставив чашку на стол. — Проводить в комнату?

— Сейчас, — тут меня затошнило как-то особенно сильно, — сейчас, — повторил я и как можно быстрее пошел в туалет.

Не закрывая за собой дверь, я наклонился над унитазом, и тут же меня вырвало. Сначала водой, потом всем остальным, что я ел и пил у Алиски, потом и желудочным соком. Среди прочего наверняка вышли из меня и Алискины поцелуи…

«И я проклял тот день, когда родился». Сколько раз я читал эту фразу в книгах. Но что она значит на самом деле, понял, как следует, лишь в этот вечер. Рвало меня порциями, рвало, даже когда рвать уже стало нечем, а позывы переходили в кашель, раздирающий горло.

Отец сидел рядом на табурете и участливо наблюдал за мной.

— Может, «скорую» вызвать? — наконец спросил он.

— Не надо, мне уже лучше, — прошептал я.

Никаких врачей я не хотел. Ничего не хотел. Только упасть и спать. Но не тут-то было. Два раза я пытался заснуть, но приходилось возвращаться к туалету, и оба раза меня сопровождал туда отец. Мать так устала убирать квартиру и держаться трезвой к его приезду, что уже смотрела десятый сон. Наверное, отец был не рад, что вернулся. Проводить дни на работе, а вечера с симпатичными дамочками, несомненно, куда приятней, чем таскать по квартире пьяного меня.

Единственное, что принесло бы мне облегчение кроме сна, так это новость, что Виктор Валентинович попал под трамвай или навернулся из окна девятиэтажки. Всешкольная скорбь, похороны через три дня… Но на эту новость рассчитывать было глупо.

— Ты уверен, что тебе лучше? — уточнил отец. Чтобы наверняка знать и перестать за меня волноваться.

— Да, — сказал я, хотя был в этом не совсем уверен, — кажется, уже всё вышло.

— Пойдём, — он встал и пошёл впереди меня, уже не поддерживая, как в прошлый раз.