Фотограф смерти

– Теперь мы с тобой по-настоящему близки, – сказал он, сплевывая вязкую слюну. – Под один куст…

– Заткнись, – попросила Дашка.

В машине она легла на заднее сиденье и закрыла глаза. Разноцветные комья земли катились в яму, стучали по крышке гроба.

– Мы кому-нибудь сообщим? – поинтересовался Артем.

– Нет.

Дашка отвечала, не открывая глаз.

– Почему? Ее ведь живой считают, так? И девушка исчезла. А если так, то…

– То мы совершили незаконное проникновение на территорию. Эксгумировали останки. Провели вскрытие. И тем самым обесценили все возможные улики.

Вась-Вася посадит. Сначала наорет, а потом посадит. Адама – в дурку, Дашку и Артема – в КПЗ. И будет прав во всем. Молодец, Дашутка, чем дальше, тем легче ты с законом обращаешься.

– И что дальше?

Закономерный вопрос. А и вправду, что дальше?

– От чего она умерла? – Артем у кого спрашивает? У Дашки? Так она понятия не имеет, отчего умерла похороненная в чужой могиле дамочка.

– От падения, – Адам раскрыл сумку и достал бутыль со спиртом. Он смачивал ватку и аккуратно, скрупулезно протирал каждый квадратный сантиметр кожи. – Предположительно. Но…

Ох и не понравилось Дашке вот это его «но».

– Деформация головы вследствие множественных переломов костей затылочной части черепа, – Адам загнул мизинец. – Переломы шейных и грудных позвонков. Непрямые переломы ребер.

Пальцы загибались.

– Суммарный характер ран свидетельствует о некоординированном падении на горизонтальную плоскость.

Пальцы распрямились, и Адам уставился на пятерню.

– Я видел, как она упала. Эти травмы в целом соответствуют, но… они слишком выражены.

– В смысле? – Артем все-таки удосужился завести машину.

– Как если бы она упала с большей высоты.

И после секундной паузы добавил:

– Или упала дважды.

Фото пришло по почте, и Динка с ее страстью лезть в чужие дела, конечно, сунула нос в конверт. Она не удосужилась спрятать следы своего любопытства, оставив разодранный конверт на столе.

Елена брала фотографию с трепетом. Острые углы – бумага очень плотная, металлическая – уперлись в подушечки пальцев, и квадрат выгнулся, словно выталкивая изображение.

Девушка стоит, отвернувшись от фотографа. Длинное платье обтекает фигуру, подчеркивая болезненную худобу. Девушка больна? И несчастна? Она вот-вот обернется и…

Не Елена – Леночка.

Та самая, сбежавшая из дому глупая девчонка, от которой Елена старательно избавлялась. Эта девчонка принадлежала прошлому с его потерянными надеждами и зряшными мечтами. Она умерла и… жила. На снимке. Дразнилась.

Неудачное фото, которое следовало бы уничтожить. Сжечь. Разрезать на тысячу и один кусок. Скомкать. Выбросить. Закопать.

Леночки больше не существует. Она исчезла на той квартире, которую делила с первой и последней любовью. Она умирала, впитывая боль чужой ломки, избавляясь от эмоций и привязанностей, как бабочка избавляется от кокона.

Никто не имеет права напоминать о прошлом!

Елена включила газ и поднесла фотографию к огню. Синие язычки коснулись бумаги и соскользнули, оставив желтоватые потеки.

– Гори, – велела Елена.

И снимок вспыхнул, обжигая пальцы. Но Елена лишь закусила губу. Она выдержит. Она исправит чужую ошибку, она…

– Что ты делаешь! – Динка оттолкнула Елену от плиты.

Горящие ошметки сорвались и посыпались на пол. Елена смотрела, как они тлеют и как скачет Динка, давя пламя ногами.

– Ты чокнутая! – от возбуждения Динка дышала ртом. – Чокнутая, слышишь!

Елена посмотрела на руку. На белой коже проступали и наливались сукровицей волдыри.

– Дай сюда! – Динка перехватила запястье и потянула к крану.

Струя холодной воды разбилась о Еленину ладонь и ударом вернула чувствительность. Елена завизжала от боли, но Динка не позволила отдернуть руку.

– Терпи. Ну чего тебя переклинило? Чего, а? Ты ж нормальной была… Ширяешься? Нет. Ты ж у нас слишком правильная… Тогда просто шиза, да?

Динка лопотала и лепетала, глядя снизу вверх, а боль проходила. И даже волдыри как будто бы меньше становились.

– У меня спрей есть классный, – наконец Динка разжала пальцы. – Сейчас смажем, и к утру все пройдет. Ленка… ты сказала бы хоть что-нибудь!

– Спасибо.

– Пожалуйста. Только не делай так больше, ладно?

– Не буду. Обещаю.

Елена собиралась сдержать слово. Она не прикоснется к огню. У нее своя дорога, которая начинается с одного-единственного шага. Просто нужно выбрать место, с которого стоит шагнуть.

Некогда на месте парка было кладбище. Сначала небольшое, деревенское, оно постепенно разрасталось, тесня окрестный лес. Добравшись до речушки, кладбище раздалось в стороны, сделавшись похожим на кляксу. В центре его деревянная церквушка обрела каменные стены и своды, подперев небеса новым, золоченым крестом. По вечерам кружевная тень его ложилась на могилы, придавая им загадочности и особой, печальной, красоты.

В самом центре кладбища находились склепы и памятники из рыжего гранита и белого мрамора. Ближе к краю могилки становились попроще, а кусты садовых роз и гортензий сменялись живучим дерзким ивняком, что норовил затянуть все и вся. Два раза в год смотритель вырубал ивовые плети, зная, что те все одно прорастут, используя жирную землю.

Он и сам в нее лег в двадцать втором, разменяв упрямство на пулю. Выбор этот избавил смотрителя от необходимости видеть, как разлетаются под ударами кувалд гранит и мрамор, как кренится, летит в землю кованое кружево, как горит церковь…

На кладбище продолжили хоронить, меняя кресты на звезды. Город же разросся, обуздал реку, упрятав в трубы, и осушил болота. Но кладбище он обходил стороной. Двухэтажные при колоннах дома не смели преступить черту, воплощенную в новой мостовой.

А потом случилась война, и бережно хранимый кладбищенский покой был разрушен снарядами. Сгорели дома. Исчезла мостовая. И само место превратилось в мешанину щебня, земли и крошеных костей. Победу оно встретило щеткой зеленой травы, и городские власти, поддавшись порыву, решили, что новым кладбищам место за городской чертой, а в центре же не хватает парка.