«Фрам» в полярном море
Шрифт:
– I congratulate you most heartily, you have made a good trip of, and I am awfully glad to be the first person to congratulate you and your return [368] .
Он опять схватил мою руку и горячо потряс ее. Невозможно было приветствовать более искренне; это рукопожатие не было пустой формальностью. С английским гостеприимством он тотчас же заявил, что у него для нас «plenty of room» [369] и что он ожидает прибытия своего судна со дня на день. Под plenty of room, как я установил потом, он подразумевал несколько квадратных футов пола в его хижине, не занятых ночью его спящими товарищами. Но «в тесноте, да не в обиде».
368
– Откуда вы теперь? – Я покинул «Фрам» на 84 северной широты после двухгодичного дрейфа во льдах и добрался до параллели 86° 15 .
369
Много места.
Встреча с Джексоном
При первой возможности я спросил, что делается дома; Джексон сообщил, что два года назад, когда он уезжал, жена и дочь мои чувствовали себя превосходно. Потом я спросил о Норвегии, о ее политических делах, но об этом он ничего не знал, из чего я заключил, что все там обстоит благополучно.
Джексон предложил тотчас же отправиться за Йохансеном и за нашими вещами, но я ответил, что втроем нам будет тяжело дотащить нарты по этому исковерканному льду, и попросил, если у него достаточно людей, послать несколько человек. Чтобы известить Йохансена о нашей встрече, мы дали по два выстрела каждый.
Вскоре мы встретили идущих навстречу нескольких человек, это были помощник начальника экспедиции мистер Эрмитедж (Armitage), химик и фотограф мистер Чайльд (Child) и доктор мистер Кетлитц (Koetlitz). Когда они приблизились, Джексон знаком дал им понять, кто я такой. Снова последовали сердечные приветствия. Потом мы встретили и других: ботаника мистера Фишера (Fisher), мистера Бургеса (Burgess) и финна Бломквиста (Blomqvist), настоящее его имя Мелениус. Фишер впоследствии говорил мне, что еще издали, увидав человека на льду, он сразу же подумал, что это должен быть я, но, когда разглядел меня, то отверг эту мысль: он слыхал, что я блондин, а увидал черномазого, с черными, как крыло ворона, волосами и бородой.
Когда все собрались, Джексон сказал, что я достиг 86°15 северной широты, и из семи здоровых глоток вырвалось в мою честь троекратное английское «ура», так, что эхо прокатилось над торосами. Джексон тотчас послал товарищей взять нарты и отправиться к Йохансену, а мы пошли к дому экспедиции, который, приглядевшись, я стал различать на берегу.
Джексон сказал, что у него есть письмо ко мне из дому; он брал его с собой, отправляясь на Север и прошлой весной и нынешней на случай, если мы встретимся. В разговоре выяснилось, что в марте Джексон лишь немного не дошел до нашего зимовья [370] . Ему пришлось вернуться, так как путь преградила открытая вода, та самая открытая вода, темный отблеск которой мы видели всю зиму. Только когда мы подошли к дому, Джексон спросил о «Фраме» и нашем дрейфе, и я вкратце рассказал ему нашу сагу. Впоследствии он признался, что все время с момента встречи был уверен, что корабль наш погиб и что мы двое – единственные, оставшиеся в живых. Джексону показалось, что он подметил печаль на моем лице, когда в первый раз спросил о «Фраме», и боялся снова касаться этой темы. Потихоньку он предупредил своих товарищей, чтобы они меня ни о чем не расспрашивали. Только случайно из разговора он понял, что ошибся, и тогда стал подробно расспрашивать о «Фраме» и остальных членах экспедиции.
370
Он доходил до мыса Рихтгофена, расположенного примерно в 35 морских милях к югу от нашей зимовки.
Эльмвуд, станция Джексона на мысе Флора
Мы подошли к дому, низкой бревенчатой русской избе, стоявшей на плоской береговой террасе, под горой, метров на 15 выше уровня моря. Рядом находились конюшня [371] и четыре круглые напоминавшие палатки дощатые постройки, где хранилось снаряжение. Мы вошли: теплое и уютное гнездо среди этой зимней пустыни; стены и потолок были обиты зеленым сукном, кругом висели фотографии, гравюры и литографии, повсюду полки с книгами и инструментами; под крышей сушились одежда и обувь, а в маленькой печке посреди комнаты приветливо мерцали горячие угли. Странное чувство охватило меня, когда я опустился на удобный стул среди всей этой непривычной обстановки. По одному мановению изменчивой судьбы сняты с сердца вся ответственность, все заботы, тяготевшие над нами три долгих года; я был у верной пристани, хотя и среди льдов, все тревоги, вся тоска этих трех лет улеглись, затихли, убаюканные сиянием грядущего дня. Долг исполнен, труд закончен. Теперь ты можешь отдыхать, отдыхать и – ждать. Только бы «Фрам»…
371
Экспедиция
привезла с собой несколько русских лошадей, из которых в живых я застал только одну.Нансен на мысе Флора у дома Джексона
Мне вручили тщательно запаянную жестянку; тут были письма из Норвегии двухлетней давности. Руки мои дрожали и сердце билось, когда я вскрывал ее, – там были весточки, одни только хорошие весточки из дому. Удивительное чувство мира и покоя наполнило душу.
Йохансен по прибытии на мыс Флора
Мало-помалу я узнавал все новое, случившееся в мире за первый год после нашего отъезда. Затем был подан обед. Скаким наслаждением я ел хлеб, масло, пил кофе с молоком и сахаром, лакомился всем, без чего мы за эти долгие месяцы научились обходиться и к чему тем не менее так стремились! Но высшая степень блаженства наступила, когда я смог сбросить с себя грязные лохмотья, принять горячую ванну и стать, насколько это возможно с первого раза, чистым. Затем я переоделся с ног до головы в чистое и мягкое платье, остриг длинные волосы, сбрил всклокоченную бороду, и вот – снова проглянул европеец. Как невыразимо приятно было надеть платье, не перемазанное жиром, а главное – двигаться, не чувствуя, что при каждом движении одежда прилипает к телу!
Вскоре прибыли Йохансен и остальные люди с каяками и нашими пожитками. Йохансен рассказал, что добросердечные англичане приветствовали мощным «ура» его и норвежский флаг, развевавшийся на лыжной палке по соседству с грязной шерстяной рубашкой, привязанной, как я распорядился, к высокому бамбуковому шесту, чтобы легче было найти дорогу назад к палатке. На пути сюда англичане не позволили ему даже прикоснуться к нартам; он шагал рядом, как пассажир, находя, что из всех способов путешествия по дрейфующим льдам этот, несомненно, самый удобный. Его приняли в избушке не менее гостеприимно, и скоро он подвергся такому же превращению.
Я больше не узнаю своего товарища по долгой полярной ночи и тщетно ищу следов того оборванца, который шагал взад и вперед по пустынному берегу, у подножия обрывистых скал и темных базальтовых утесов, возле нашего зимнего логова. Грязный, перемазанный сажей пещерный человек исчез; вместо него на удобном стуле с книгой в руках сидит упитанный европейский буржуа – коммерсант, попыхивая короткой трубкой или сигарой, прилагающий все старания научиться поскорее говорить по-английски. Поразительно, что оба мы, с тех пор как покинули «Фрам», значительно прибавили в весе. Я весил теперь, по прибытии сюда, около 92 кг, примерно на 10 кг больше, чем перед уходом с «Фрама»; Йохансен весил 75 кг, т. е. прибавил в весе 6 кг. Таково, следовательно, действие зимы при питании одним медвежьим мясом и салом в арктическом климате. Это совсем не похоже на опыт других полярных путешественников; вероятно, мы обязаны этим нашей праздности в течение всей зимы.
Итак, мы живем здесь мирно и спокойно, ожидая прихода судна и того, что принесет нам будущее. Хозяева наши делают все, чтобы заставить нас забыть о зимних лишениях. Трудно было бы попасть в лучшие условия: беспримерное гостеприимство и дружелюбие проявляются решительно во всем, и наслаждение, испытываемое нами, не поддается описанию. Отсутствие ли в течение года человеческого общества, общность ли интересов сблизили нас так с этими людьми в этой пустынной стране? Мы говорим и не можем наговориться, и кажется, что мы знаем друг друга уже много лет, хотя на самом деле встретились в первый раз лишь несколько дней тому назад».
«Среда, 24 июня. Итак, прошло ровно три года с тех пор, как мы покинули родину. Сегодня вечером, когда все сидели за обедом, стремительно вбежал Хейуорд, повар, и крикнул, что возле дома бродит медведь. Мы вышли – Джексон с фотографическим аппаратом, я с ружьем. Из-под откоса виднелась голова медведя, обнюхивавшего воздух в направлении хижины; на почтительном расстоянии стояли и лаяли на него собаки. Когда мы подошли поближе, медведь вылез совсем наверх и пошел прямо к нам, потом остановился, оскалил зубы, зарычал и, повернувшись, медленно пошел назад к берегу.
Желая его несколько задержать, чтобы Джексон мог подойти ближе и снять несколько фотографий, я пустил пулю в зад медведю в ту самую минуту, когда он готов был скрыться под откос, вторую я всадил в левую лопатку. Окруженный несколькими собаками, зверь остановился. Собаки делались все смелее; пара пуль, выпущенных Джексоном из револьвера прямо в морду, привела медведя в совершенную ярость: он бросился на одну собаку– Мизеру, хватил ее лапой по спине и отшвырнул далеко на лед. Потом он схватил вторую за ногу и сильно разодрал ей один палец. Подвернувшуюся под лапу старую консервную жестянку медведь сплющил зубами и тоже закинул далеко в сторону. Зверь был вне себя от ярости. Пуля за ухо положила конец его неистовству. Это оказалась медведица; в сосках у нее было молоко. Однако она не была беременна и ни одного медвежонка мы поблизости не видали».