Франц, дружочек…

В поезде я познакомился с очаровательным парнишкой и привел его к Кокто. Юноша ехал играть в Монте-Карло с десятью тысячами сбережений. Ему двадцать лет. Он из богатых, у родителей целый замок, на мои уговоры не поддавался, потому что клятву дал Богоматери не совершать этого греха, в общем, я чуть с ума не сошел. А кончилось все тем, что он вернулся из М.-К. без гроша, пустился во все тяжкие, оказался весьма искусным в любовных делах… а теперь прислал мне из дома премилое письмецо (я его только что получил), в котором обещает приехать еще.

Опьянившись только раз Ласками моими, Поиграв со мною час…

И это несмотря на блуждающую почку! А если бы…

Ты продал книги?

Лекарь советует мне есть побольше! Смешно. Скажи, разве у меня вид или, может, нравы голодающего?

Я пока еще не могу тебе объяснить, почему бежал из Парижа. Письмо могут прочесть — твоя консьержка или мало ли кто.

Целую.

Жан Жене.

5

20 мая 1943 (почтовый штемпель). Письмо, idem.

Привет, дружочек,

Получил твое письмо. Спасибо. Ты встречаешься с Агуцци? [13] Браво. Покажи ему — не спасуй? — что такое настоящий южанин. Кокто и в самом деле в «Негреско». Вижу его все реже и реже. Он мне противен. Эсхила, разумеется, ты должен оставить себе. Сам решай, что сказать Кокто. По мне, так лучше всего заявить откровенно: «Мне моя работа нравится, я ею горжусь и требую вернуть». Он поймет. А не поймет, тогда ты узнаешь всю меру его глупости или тщеславия и сможешь не обращать на него внимания.

13

Жан-Жак Агуцци, 15 лет, прежде учился в центре профессиональной подготовки юных электриков у заставы Майо.

А я тем временем загораю на солнышке.

Видел Деноэля [14] . Денег он мне не дал, но я и не просил. Он восхищен Селином и удивляется, что я его не люблю.

Какое солнце! Я уже почернел, а ведь только начал загорать.

У меня сейчас был врач. Чувствую себя немного лучше.

Завязал знакомства — лет по 15–16; ты, любитель молодой поросли [15] , был бы в восторге.

«И грации исполнен каждый лепесток…» [16] Ничего не пишу. Опротивело. Упекут, тогда и буду писать.

14

Издатель Робер Деноэль должен был участвовать в подпольном издании «Богоматери цветов».

15

В статье о «Ринальдо и Армиде», напечатанной в журнале «Иде» (1943), Ф. С. упомянул о «молодой поросли», которая вырастает в «прекрасных юношей».

16

Ронсар. Стихи к Марии. Книга вторая, сонет IV («Как роза майским днем…»). Известно, что поэзия открылась Жене, когда в Метгре он впервые с восторгом выслушал стихотворение Ронсара.

Целую.

Жан.

6

3 июня 1943 (почтовый штемпель). Письмо, отправленное по пневматической почте на одном листе (187 x 109 мм), надорванном при распечатывании (несколько слов утрачено или стерто), со штемпелем тюрьмы Санте: «Не более 4-х страниц по 15 строк разборчивым почерком» [17] .

Франц, дружочек, у меня жуткое невезение: меня <арестовали> в четверг [18] <…>, как говорят, за кражу книги о «галантных празднествах». Вот такие дела. Окажи мне любезность, займись моими <несколько слов стерто>. Посылаю Декарнену письмо с просьбой принести мне передачу во вторник <перед?> отъездом. Не мог бы ты к нему зайти? Он живет на улице Ферронри, 5, 1-й ок. Это возле Центрального рынка. Найдешь без труда. Когда избавишься от моей коллекции, выдавай, пожалуйста, по 500 франков в неделю <неразборчиво> передачу и 100 франков ему лично за труды. Хорошо бы он принес 1 кг хлеба, 1 кг сахара, 250 г масла и кусок мяса. Табак — сколько сможет. Думаю, найти все это просто [19] . В первую передачу вложить конверты, писчую бумагу, спички. Если не найдешь Жана, собери передачу сам и доставь ее во вторник в первой половине дня на улицу Санте, 42. И договорись с кем-нибудь, кто мог бы заниматься этим в дальнейшем.

17

По меньшей мере семнадцать из тридцати двух приводимых здесь писем отправлены Францу «пневматической почтой». Эти слова мало что говорят поколению, привыкшему пользоваться мобильным телефоном.

«Пневматическая почта» получила распространение через пятнадцать лет после того, как в 1852 году в парке Монсо инженер Адор впервые продемонстрировал ее действие. Суть изобретения заключалась в том, чтобы, «используя разреженный воздух, пускать по проложенным под землей трубам письменные сообщения» (Луи Фигье. Чудеса науки, 1890). Они попадали в специальный ящик, имевшийся при каждом почтовом отделении. Письма помещались в капсулу диаметром в 65 мм и двигались со скоростью от 600 до 800 метров в минуту по трубкам (протяженность которых под конец эксплуатации составила 450 километров), проложенным под сводом сточных коммуникаций, до соответствующего отделения связи, где их забирали юные почтальоны и на велосипедах, а позднее — на мотоциклетках, тарахтевших перед Второй мировой войной по всему Парижу и предместьям, бесплатно доставляли по адресам менее чем через два часа после отправления.

Втиснутые в капсулу письма прибывали мятыми. Сначала использовались только специальные почтовые открытки (размером 125x155 мм) с маркой, позднее стали посылать любые письма весом до 7 грамм с возможностью доплаты при превышении веса (как оно и было почти со всеми письмами Жене). Цена вдвое, а потом и втрое превышала цену обычного отправления. В народе такую корреспонденцию называли «синенькой», но поскольку пользовался ей вовсе не народ, то и закрепилось за ней более изысканное греческое название «пневматическая», т. е. воздушная.

От Пруста до Жене пневматической почте доверялись все срочные сообщения. Над сливной клоакой летели запоздалые приглашения, уведомления о встречах, изъявления благодарности, извинения, проливающие бальзам на раны, нанесенные по неосторожности на только что закончившемся ужине, первые утренние мысли, стихи, сочиненные во время бессонницы, признания в любви. Правила пользования, изложенные на обороте открытки, могли восприниматься как метафора: не разрешалось вкладывать в послание ничего острого или колющего, «как-то: шпильки и булавки». Со временем весь этот поток излияний растворился в бесконечных телефонных разговорах, а 30 марта 1984 года пневматическая почта прекратила свое существование. На смену ей пришел факс.

18

В действительности Жене был арестован в субботу 29 мая. Книготорговец с улицы Шоссе-д’Антен, 7, бежал за ним до бульвара Капуцинок.

19

Ф. Сантен пятьдесят лет спустя: «Как бы не так!»

Я попросил адвоката Гарсона быть моим защитником. Написал Деноэлю. Может, он что-нибудь для меня сделает. Еще написал Кокто и Маре. Жду ответа.

Хорошо, у меня при себе свидетельство, где я признан непригодным к военной службе как психически неуравновешенный. Возможно, мне удастся на этот раз избежать высылки, хотя надежда слабая. Я намерен засесть за работу и закончить здесь свой роман, Кокто привезет мне его из Вильфранша. Знаешь ли ты, когда он возвращается? Хорошо бы поставить одну из моих пьес, пока я в заключении. Это может разжалобить судей.

Позвони, пожалуйста, Дюбуа [20] и скажи, где я. Он мне обещал… Возможно, он достанет тебе пропуск на свидание со мной. Пиши мне скорее, малыш. Быть может, тоска моя развеется, если я не буду чувствовать себя всеми покинутым. Еще сходи к моей консьержке. Она отдаст тебе картины [21] . Пришли мне также 500 франков, у меня почти ничего не осталось. До свидания, малыш. Обнимаю дружески.

Жан.

<…> этот бланк, чтобы <…> передачу. Его надо предъявить в окошко… <оторвано>.

20

Луи Андре Дюбуа, в то время высокопоставленный чиновник в префектуре департамента Сена; впоследствии префект полиции.

21

Речь идет об акварелях Жана Булле (1921–1970) в рамках и под стеклом, не имеющих ни коммерческой, ни художественной ценности. С акварелистом, убитым впоследствии в Марокко, Жана Жене, возможно, познакомил Тюрле. Булле по собственному желанию взялся иллюстрировать произведения Жене, когда тот был еще никому не известен, но однажды Жене познакомился у Кокто с Полем Смара и сразу же решил: «Только он будет иллюстрировать мои книги»; еще он говорил Полю Смара: «Я пишу свои книги, чтобы проиллюстрировать ваши рисунки». Маниакальный талант Поля Дюбуа, именуемого Смара, делал этот выбор вполне оправданным. Они рассорились, прежде чем начали сотрудничать.

7

6 июня 1943 (почтовый штемпель). Письмо по пневматической почте в конверте. Адрес на конверте в предыдущем письме, здесь и далее (если не указано особо): улица Сент-Андре-дез-Ар, 49. Фамилия и номера отделения и камеры здесь и в последующих письмах повторены внутри конверта, который следовало передавать незапечатанным.

Франсуа, малыш,

Меня удивляет, что от тебя нет писем. Ты не видел Декарнена, не получил моей записки? Я очень беспокоюсь. Деноэль мне написал. Он занимается моим делом вместе с Дюбуа (видел ли ты его?) и мэтром Гарсоном. Пожалуйста, переправь мне 500 франков и пошли кого-нибудь ко мне с передачей весом в 4 кг во вторник с восьми до полудня. Надо предъявить разрешение, оно приложено к последнему письму, если что — обратиться в канцелярию. Но больше всего, пойми, я жду твоего письма. Мне грозит высылка, так что, сам понимаешь, в каком я состоянии. Только работа может принести утешение.

Вещи мои, о которых мы говорили, можешь передать своему другу из Монпелье. Не стану тебе объяснять, до чего я голоден и как трудно работать, когда в желудке — ничего, кроме капельки бульона. И курить нечего.

Пиши, прошу тебя.

С дружеским приветом.

Жан.

Жене 5/32-бис, улица Санте, 42.

8

Суббота, 5-е, после обеда.

Франц, дружочек,

С моей стороны было ужасным свинством посылать тебе письма одно за другим, да еще такие дурацкие.

Нога разбитой статуи! Никогда не забуду [22] .

Нет слов, как я тронут твоим дружеским расположением и вами всеми! Мне кажется, вы сможете вытащить меня отсюда. Ничего, если отсижу месяцев 8–10, лишь бы выйти. За это время я напишу замечательную книгу и тем вас отблагодарю. Я напишу прекрасную книгу!

Чтобы я мог работать, Кокто должен привезти мои наброски и передать Гарсону. А Дюбуа должен повидаться с начальником тюрьмы и попросить перевести меня в одиночную камеру.

22

Я сообщал в тюрьму всякие сплетни, какими полнится город, одна история дошла до меня из Перигё, где находилась в это время наша знакомая. В суде департамента Дордонь слушалось дело Анри Жирара (будущего писателя Жоржа Арно, автора романа «Плата за страх»), обвинявшегося в убийстве отца, тетки и горничной. Его также защищал мэтр Морис Гарсон. Видимо, я пересказал Жене то, что записал в своем «дневнике» (Новые записки вольнодумца и повесы, 4 июня 1943): «Мария, невинная душа, при виде трупов воскликнула: „Они побили статуи!“» (Ф. С.).

Из вырученного за мою коллекцию — 4000 франков оставь себе — необходимо дать денег Декарнену на передачи, потому что я подыхаю от голода и отсутствия табака. Пережевывать я здесь могу только собственные слова.

Пиши мне больше. Твои письма никогда не покажутся мне слишком длинными. По правде говоря — и ты сам это знаешь, — ты мой единственный настоящий друг, не считая, конечно, бога в халате, окутанного облаками пара перегретой ванны [23] .

Как у тебя дела с размазней Декарненом? По-моему, у вас ничего не получится. Он не тот, кто тебе нужен. Даже если он останется верен дружбе, в которой меня заверяет. Следи, чтоб он меня не забывал. Главное, чтобы твои дела в Багатель не помешали тебе писать мне письма, хотя бы коротенькие, если ты занят или устал. Целую — самым целомудренным образом, ибо затворничество очищает (будучи невидимым, я идеализируюсь) — Агуцци.

23

Принимая по утрам друзей в тесных антресолях Пале-Рояля, Жан Кокто усаживал их на диван, а то и прямо на ковер обитой бархатом каморки с окном во двор, а сам ходил между ними и ванной комнатой, расположенной по другую сторону вестибюля, т. е. со стороны улицы, и оттуда, из ванной, поддерживал беседу, предаваясь ритуальному намыливанию щек и время от времени подставляя лицо обжигающему пару.