Франчиска

— Да, — подтвердила она, — ты единственный человек, который может хоть что-то понять. — Сообразив, что она сказала, Франчиска взглянула на Килиана, пытаясь угадать, обиделся он или нет. Но, как обычно, она ничего не прочла на его лице и тут же совершенно неожиданно разразилась детским громким смехом. Она смеялась и играла с кожаным шнурком на правой туфле, то развязывая, то завязывая его, стремясь сделать бантик как можно ровнее. Килиан сидел все время неподвижно, и после долгих минут молчания она вдруг быстро, отчетливо заговорила:

— В первую очередь я хочу рассказать тебе о моем отце, потом о матери и моих трех сестрах. Две из них старше меня, одна моложе. Вполне понятно, что я постараюсь быть как можно более краткой и касаться только самой сути.

Произнося эту фразу, она продолжала играть со шнурком, глядя на свои руки каким-то отсутствующим взглядом.

— Самая суть? — ворчливо переспросил Килиан. — Это не такая простая вещь. Впрочем, сейчас уже довольно поздно.

— Это ничего не значит, — сказала она равнодушно.

Килиан уголком глаза следил за Франчиской, слегка удивляясь ей и продолжая в то же время обдумывать важный вопрос, который должен был обсуждаться на следующий день в десять часов утра на совещании с инспекторами по охране труда. Франчиска быстро заговорила.

— Моя семья — типично мелкобуржуазная, — заявила она. — Я начала понимать свою семью еще в первых классах гимназии, но взбунтовалась против нее только в последних. Разрыв с родными произошел два года назад, когда меня послали в медицинское училище.

— Разрыв… — повторил Килиан, не глядя на нее.

— Конечно, — поспешила подтвердить Франчиска, — я вовсе не лицемерка. Я откровенна и все время стремлюсь к тому, чтобы говорить только о главном. Мой дядя — епископ, а отец был священником, не обыкновенным священником, а чем-то вроде духовного чиновника-администратора. Моя мать — племянница епископа, а у сестер нет никаких занятий, они как были, так и останутся игрушками в руках матери. Я говорю, подразумевая старших сестер, потому что младшая, Анишоара, еще почти ребенок.

Килиан расхохотался, но, увидев, как возмущенно, почти гневно она повернулась к нему, постарался подавить смех и, приняв свою обычную позу, решительно махнул рукой, чтобы она продолжала.

Франчиска же серьезным сосредоточенным взглядом проследила за взмахом его руки, словно разлагая это движение на кинематографические кадры, и, как будто не поняв этого жеста, принялась пристально рассматривать правую ладонь, словно видела ее впервые, и с таким выражением лица, какое бывает у детей, когда они столкнутся с большим ежом, неожиданно выбежавшим из кустов. Килиан ждал, когда же Франчиска заговорит, не глядя на нее.

— С другой стороны, я не буду тебе говорить о религиозности и антирелигиозности, — вновь заговорила она без всякой связи с предыдущим, — даже о религии, которая на первый взгляд, согласно логическому суждению, должна была бы составлять основу нашей семьи, а также и моей жизни до настоящего времени. Пусть это тебе даже в голову не приходит!

— Нет, мне это и в голову не приходит! — хмуро и сухо откликнулся Килиан.

— Хорошо, — продолжала Франчиска, совсем не отдавая себе отчета в том, что все это звучит пародией на какой-то доклад, чего, кажется, не замечал и Килиан, который словно бы заранее знал, что духовенство и весь церковный аппарат не что иное, как особого рода буржуазия.

— Таким образом, — продолжала невозмутимо Франчиска, — речь идет о типично буржуазной семье, как я уже говорила. И я счастлива, что это так, потому что благодаря семье, родственникам и знакомым, а также благодаря самой себе, мне удалось хорошо узнать мелкую буржуазию и в какой-то степени буржуазию вообще.

Моего отца называли добрым человеком, хотя его доброта тонула в добродушной, но непреодолимой склонности к спиртному. Его женитьба была достаточно выгодной сделкой, потому что моя мать была в то время любимой и очень энергичной племянницей епископального советника, которому прочили большое будущее. Отец же был всего-навсего сыном бедного чиновника, только что окончившим семинарию, невидным из себя середнячком, каких тысячи. Однако ему повезло, кто знает, как это произошло (я, вроде бы знаю в общих чертах об этом, но не хочу входить в малозначащие детали), ему выпал случай, и он им воспользовался. И вот, — Франчиска вдруг изменила тон и, подняв вверх левую руку, с детским высокомерием произнесла: — я являюсь плодом случая, плодом «честной» семейной сделки, заключенной в лучшем классическом буржуазном стиле… Ты не подумай, — сказала вдруг быстро она, переменив резкий и назидательный тон, — ты не подумай, что я какое-то бессердечное чудовище, змей о семи головах, ребенок, который не любит своих родителей. Пожалуйста, не думай так, — настаивала она, хотя Килиан не произнес ни слова, продолжая слушать с суровым, хмурым лицом, — я их люблю, и родителей и сестер, хотя все они сплошное ничтожество. Но это уже парадокс.

Для того чтобы истина стала тебе яснее, нужно объяснить характер сделки, которую совершил отец, выбрав маму в подруги жизни. Я хочу сказать, что вначале это была жалкая идея, почти без шансов на успех, смешная, вроде лотереи. Ведь в момент трезвости (я хочу сказать — дерзости), когда отец решился просить руки племянницы епископального советника… — Здесь Франчиска споткнулась и долго смеялась, видимо, довольная своим наивным каламбуром. — Этот советник находился у епископа в опале и, насколько я помню, был даже послан в монастырь, хотя и был человеком весьма способным, что, как известно, в буржуазной среде означает быть блестящим, бесстрастным, уметь сухим выйти из воды. В епископии шесть советников, а у моего дядюшки имелась еще целая куча племянниц, претендовавших на его покровительство. Сверх того, финансовые дела у дядюшки были весьма запутанны, что часто бывает у полковников, префектов, примарей, то есть у тысяч чиновников на всем великом континенте, который именуется буржуазной администрацией. Я только хочу показать тебе, что шансы моего отца были действительно жалкими и шаткими. Но не имея никаких других, он решился, и вот родилась я. И вместе со мною существуют, дышат и мучаются миллионы живых существ, являющихся плодом того или иного стечения обстоятельств, во всяком случае плодом погони за каким-то возможным шансом, сколь бы он ни был шаток и иллюзорен, но никак не чувства. В конце концов моему отцу повезло, и повезло довольно неожиданно: советник вышел из монастыря, то есть был призван на свой прежний пост, епископ вовремя умер, советника избрали епископом, но самое главное, что мама среди других тринадцати или пятнадцати племянников и племянниц оказалась самой любимой. Таким образом на лотерейный билет выпал громадный выигрыш! Странно, что все эти дела не скрывали от нас, детей, как скрывали многое другое. Видимо, полагались на общее слабоумие всех нас, отпрысков подобных «благородных» махинаций. И нужно заметить, между прочим, что этот расчет вообще был правильным. Никто ничего не знает, даже не подозревает. Никто, во всяком случае очень немногие. Но одна весьма важная сторона этой сделки мне бросилась в глаза с самого начала, я хочу сказать, еще в первых классах гимназии, когда я стала, как уже говорила, интуитивно чувствовать и пыталась докапываться до сути вещей. Если я, икс, игрек рождены в результате подобной сделки, похожей на все другие деловые соглашения, то почему ожидают от меня, рожденной фактически по необходимости, чтобы я была похожа на своих родителей, на обе стороны, вступившие в сделку, чтобы я питала такое же непоколебимое уважение и огромную дочернюю любовь к ним, как и дитя, рожденное по любви, естественно и чудесно? Я остановилась на этой части моей исповеди, потому что для меня именно отсюда все и началось: сомнения, первая трещина, потом первая уверенность в своей правоте, вначале едва намеченная, но ставшая впоследствии моим убеждением.

Франчиска встала, и спустя несколько секунд Килиан услышал какой-то шорох. Он проследил за ее движениями и увидел, что она кидает камешки в большую лягушку с серыми пятнами на спине, затаившуюся среди обрубков дерева. Франчиска продолжала кидать камешки, пока наконец лягушка не спряталась в траве. Тогда Франчиска повернулась и зашагала прочь от берега. Килиану ничего не оставалось, как встать и последовать за ней.

Килиан проводил Франчиску до дому (она жила недалеко от парка). На прощание она, строгая и вся какая-то напряженная, поцеловала его в губы, а потом громко крикнула:

— До свидания! До свидания, хмурый селезень! — и засмеялась своим отрывистым смехом.

Килиан слегка ухмыльнулся, помахал ей рукой и зашагал в другую сторону. Было что-то около часа, а до дому был не ближний путь: он жил около бульвара Скиту-Мэгуряну. Но Килиан не торопился. Не успел он сделать нескольких шагов, как его нагнал грузовик, и Килиан, вспомнив, что час уже поздний, что он уже несколько ночей не спал, что завтра с утра его ждет множество дел, остановил машину. Когда грузовик тронулся, Килиан непроизвольно высунул голову в окно, посмотрел на ясное, лишь слегка затемненное небо, на огни, оттенявшие красоту этой сентябрьской ночи, от которой он был вынужден отказаться. Потом он улыбнулся, вспомнив слова, сказанные на прощание Франчиской, и, откинувшись на спинку сиденья, вновь пережил за несколько минут первый вечер их знакомства.

…— Ты не хочешь танцевать? Пригласи меня, и я соглашусь! — сказала она тогда на балу в огромном зале столовой и с детской грациозностью сделала какой-то ненужный жест, а он молча поднялся и повел ее танцевать. По дороге они натолкнулись на того высокого юношу с пышной гривой, с которым она танцевала несколько раз. Увидев их вдвоем, тот в замешательстве остановился, а потом бросился в противоположную сторону. Франчиска расхохоталась с той непосредственностью, которая удивила Килиана, и долго еще громко смеялась, совсем по-детски. Килиан выждал, когда она перестанет смеяться, не подавая никаких признаков нетерпения, как обычно, серьезный и даже немножко хмурый. Как неожиданно расхохоталась, так же она и оборвала смех и столь торжественно подала ему холодную руку, что Килиан вновь удивился.