Французская новелла XX века. 1900–1939
Шрифт:
— Надо же, такая незадача! А мадам как раз отправилась на два дня в Марлотт, чтобы запереть дом — жильцы-то ведь съехали. Мадам надо проверить, все ли там в порядке, осмотреть мебель… Но Марлотт, слава богу, не за тридевять земель… Может быть, мсье составит телеграмму, а я сбегаю на почту? Если ее тотчас отправить, мадам успеет вернуться утром, к завтраку. А вы, мсье, оставайтесь здесь ночевать. Не угодно ли вам, мсье, чтобы я затопила ванну?
— Да я уже дома вымылся, Люси… Отпускник первым делом должен смыть с себя службу!
Он взглянул в зеркало. Голубизна мундира и подпаленная пороховым дымом кожа цветом
— Вораска!
Она вскинула на хозяина полные любви глаза, и сержант растрогался, вдруг вспомнив свою возлюбленную, очень молодую и очень веселую Жаннину — пожалуй, слишком молодую и частенько слишком веселую…
Они пообедали вместе, он и собака. Вораска, верная ритуалу их прежних совместных трапез, хватала на лету куски хлеба, которые он ей бросал, и по команде подавала голос — безграничная преданность хозяину помогала ей в час встречи забыть месяцы разлуки.
— Я скучал по тебе, — признался он ей тихо. — Да, и по тебе!..
Теперь он курил, полулежа на диване. Собака, в позе мраморного изваяния борзой, какими украшают надгробные памятники, притворялась спящей и даже не двигала ушами. Только по бровям, чуть вздрагивавшим при каждом звуке, можно было понять, что она бодрствует.
Сержант был изнурен усталостью, и от тишины его охватила дремота. Рука с сигаретой скользнула вдоль подушки, слегка царапнув по шелку. Он поборол сон, встал, раскрыл наугад какую-то книжку, затем перетрогал все новые безделушки и взял в руки незнакомую ему фотографию: Жаннина в короткой юбке, в блузке без рукавов, на фоне сельского пейзажа.
«Любительский снимок… Она прелестна…»
На оборотной стороне фотокарточки, не вложенной в паспарту, он прочитал: «Пятое июня 1916 г…».
«Я был тогда… А где же я, собственно, был тогда, пятого июня?.. Ах да, под Аррасом… Пятое июня… Почерк незнакомый…»
Он снова сел, и сон, прогоняющий всякую мысль, все-таки одолел его. Пробило десять. Он успел улыбнуться, услышав низкий, полнозвучный бой настенных часов, про которые Жаннина говорила: «Маленькие, а бьют, как большие…» Пробило десять, и собака вскочила на ноги.
— Фу! — сквозь сон приказал сержант. — Лежать!
Но Вораска не легла, она отряхнулась и долго потягивалась, далеко выкинув лапы, что для собак значит примерно то же, что для людей надеть перед выходом шляпу. Она подошла к хозяину, и ее желтые глаза внятно спросили: «Ну?»
— Что — ну? — переспросил он. — Что тебе надо?
Она почтительно опустила уши, пока он говорил, но тотчас их снова подняла.
— Ох, — вздохнул сержант. — До чего же ты надоедная! Чего ты хочешь? Пить? Гулять?
При слове «гулять» Вораска ощерилась и задышала коротко и прерывисто, обнажив свои роскошные клыки и мясистый лепесток языка.
— Ладно, пошли. Только ненадолго. Умираю, хочу спать!
На улице, ошалев от радости, Вораска взвыла по-волчьи, высоко подпрыгнув, ткнулась носом хозяину в затылок, погналась за кошкой и завертелась волчком. Сержант ее ласково журил, но она старалась ради него и никак не могла уняться. Наконец она все же успокоилась и степенно зашагала впереди. Сержант наслаждался теплым вечером и шел
следом за собакой, лениво напевая две-три бесхитростные фразы:— Завтра утром я увижу Жаннину… Я буду спать в мягкой постели… Я проведу здесь целую неделю…
Тут он заметил, что собака идет под фонарем, нетерпеливо поглядывая на хозяина. Ее глаза, мотающийся туда-сюда хвост, все ее напряженное тело спрашивали: «Ну, что же ты не идешь?»
Сержант подошел к ней, и Вораска решительно свернула на боковую улочку. Тогда он понял, что собака знает, куда идет.
«Быть может, — подумал он, — сюда ходит горничная… Или Жаннина…»
Он остановился на мгновение, потом двинулся дальше за собакой, даже не замечая, что разом прошли сон, усталость и ощущение счастья. Он ускорил шаг, и собака весело побежала впереди, как верный поводырь.
— Иди-иди! — время от времени приказывал сержант.
Он прочитал название улицы и пошел дальше. Прохожих совсем не было. Тускло горели редкие фонари. Маленькие особнячки, сады. Собака в радостном нетерпении слегка куснула его за руку. Он чуть было не стукнул ее, с трудом сдержав вдруг вспыхнувший необъяснимый гнев.
Наконец Вораска остановилась — «Вот мы и пришли!» — перед старой, покосившейся решеткой, ограждавшей сад и приземистый домик, увитый диким виноградом и хмелем, маленький домик, испуганно притаившийся в зелени…
«Ну, что ж ты стоишь? Открывай!» — казалось, говорила собака, переминаясь с ноги на ногу у калитки.
Сержант протянул было руку к щеколде, но тут же опустил ее. Он наклонился к собаке, показал пальцем на полосу света, пробивающегося сквозь закрытые ставни, и тихо спросил:
— Кто там?.. Жаннина?..
Вораска взвизгнула и залаяла.
— Тсс! — цыкнул сержант и стиснул пальцами влажную, прохладную морду собаки…
Он снова нерешительно протянул руку к щеколде, собака ринулась грудью на калитку, но сержант схватил ее за ошейник и оттащил на другую сторону улицы. Оттуда он еще раз поглядел на незнакомый домик и на полоску розоватого света… Потом сел на тротуар, рядом с собакой. В нем еще не созрели те мысли и образы, которые возникают, когда думаешь о возможной измене, но чувствовал он себя странно одиноким и беспомощным.
— Ты меня любишь? — пробормотал он собаке на ухо.
Она лизнула его в щеку.
— Пошли, пошли!
И они двинулись. На этот раз впереди шел сержант. Оказавшись снова в маленькой гостиной, Вораска увидела, что сержант запихивает свое белье и домашние туфли обратно в ранец, который она так хорошо знала. Застыв от охватившего ее отчаяния, собака неотрывно следила за всеми движениями сержанта, и крупные слезы, отливая золотом, дрожали в ее желтых глазах. Он потрепал ее по шее, чтобы успокоить:
— Ты пойдешь со мной. Мы больше не расстанемся. Я не хочу, чтобы в следующий раз ты рассказала мне остальное. Быть может, я и ошибаюсь… Быть может, я тебя неверно понял… Но тебе нельзя здесь дольше оставаться. Твоя душа должна хранить только мои тайны…
Собака дрожала, все еще боясь, что ее не возьмут, а сержант держал ее голову в своих ладонях и говорил ей тихо-тихо;
— Твоя душа… Твоя собачья душа… Твоя прекрасная душа…
ШАРЛЬ-ЛУИ ФИЛИПП
(1874–1909)