Французская новелла XX века. 1900–1939
Шрифт:
— Или ты распустишь своих псин, или я их перестреляю! Слышишь? Господа, подите за оружием! Какие прекрасные мишени, поупражняемся в стрельбе!
В подобных обстоятельствах военный ни за что не отступится от своего, а псарь был из редкой породы слуг, повинующихся лишь своим господам. К тому же Антуан принадлежал к тому разряду людей, которые никому не дадут спуску, будь то даже сам главнокомандующий. Старый слуга крепко сжал свисток зубами и подул что было мочи. От усилия он даже закрыл глаза. Подле него грянул револьверный выстрел. Одна из собак взвизгнула и упала, судорожно разинув окровавленную пасть. Подняв кулаки, псарь всем телом повернулся к майору и крикнул ему в лицо:
— Вы скотина! Подлая скотина! Вы…
Он не договорил. Побагровевший майор толкнул его в грудь дулом
— Каде!
На какой-то миг глаза мальчика встретились с выпученными, расширившимися от ужаса глазами старика.
Охваченный безумным страхом, мальчуган со всех ног бросился бежать к лесу. Не разбирая дороги, он долго продирался сквозь чащу, ломая ветви. Совершенно выбившись наконец из сил, он повалился на землю, устланную палыми листьями, и долго рыдал, уткнувшись лицом в сгиб локтя.
Военные покинули замок в то же утро. Перед уходом несколько человек зарыли под деревом тело «шпиона со свистком», который, как рассказывали, оскорбил майора, когда его разоблачили и он понял, что погиб.
Уже на склоне дня, немалое время провалявшись в полудремоте на ложе из сухих листьев, Каде опасливо возвращался к замку, подгоняемый любопытством, тревогой и голодом. Осмелев, он вышел на широкую тенистую аллею, окаймлявшую луг. Человеческих голосов нигде не было слышно, кругом царил привычный покой. Там и сям солнечный свет жаркими потоками лился сквозь листву на землю. Вспорхнула сорока и с трескучим криком полетела на луг; спелый буковый орех свалился под ноги мальчику, он по привычке подобрал его, очистил и съел. Уж не приснились ли ему страшные события утра? Увы, не приснились! Но, объятый благодатным предвечерним теплом, Каде преисполнился надежды: верно, товарищ его просто ранен, а солдаты ушли восвояси. Кружным путем он прокрался в людскую. Ни души. Через распахнутые ворота конюшни он увидел единственную стоявшую там лошадь, лошадь псаря. Нигде ни одного солдата. Тогда мальчик поспешил во флигелек, где они ютились вдвоем с Антуаном, но псаря на кровати не нашел. Мальчик звал и искал всюду, даже в замке, но тщетно. Успокоенный тишиной, Каде заключил, что раненого переправили в деревню: когда человеку пятнадцать лет от роду и здоровье его несокрушимо, ему трудно поверить, что может случиться непоправимое несчастье. Итак, Каде решил сбегать в деревню. Но, войдя в обеденную залу, он увидел освещенный солнцем стол, уставленный остатками обильного пиршества. Там лежал едва початый хлеб, ломти красного мяса, над которым усердно трудились осы, корзина груш и бесчисленные бутылки, а среди них и не совсем порожние.
Каде принялся есть и пить, но, несмотря на голод и природную жизнерадостность, с трудом проглотил первые куски: его воображению представлялись деревенский врач и жена сторожа Мария у изголовья старого друга, лежащего в бреду. Но уже второй глоток старого бургундского внушил ему уверенность в том, что рана Антуана не опасна, что пуля лишь пробила ему плечо. Однажды Ронсен точно так подстрелил свою жену, а она жива и здорова.
Мальчик жадно поглощал снедь, запивая ее остатками вина из разномастных бутылок, и к концу трапезы не без гордости почувствовал себя властелином замка.
Он читывал приключенческие романы и теперь возомнил себя отважным моряком, которому выпало принять под свое начало корабль. В воображении он видел себя удостоенным высочайших должностей. Став на отяжелевшие ноги, мальчик обошел свои владения, хлопая дверями, осматривая сады и строения, пряча в карман ключи.
Завидев псарню, он вздрогнул: собак не было на месте! Надо было разыскать, возвратить их! Он побежал во флигель, взял там, как обычно, ружье, зарядил его, снял со стены охотничий рог и помчался по сырому уже от вечерней росы лугу. Лесом он добежал до ближайшего перекрестка, где сходилось шесть дорог, прямо, как струна, тянувшихся вдаль и терявшихся в сумеречной мгле. Высокие дерева
величаво возносили вокруг свои вершины, и звуки голоса гулко прокатывались по лесу. Как раз на скрещении дорог был врыт белый камень. Каде поставил на него ногу и затрубил. Остановившись, чтобы перевести дух, он испугался необъятной тишины, потревоженной звуками рога и вновь окружившей его. Он поспешно затрубил еще раз, трубил долго и громко, позволяя себе лишь короткие передышки, чтобы чувствовать себя увереннее. Он трубил, обращая рог в разные стороны, и им овладевало безотчетное чувство хмельной радости от того, что дрожащее, хриплое пение рога будит лесные дебри.Когда наконец он устал трубить, явственно послышался лай. Он прислушался, в восторге от своей удачи. Да, сомнений не было: лай раздавался все ближе. Он вновь приставил к губам рог, теперь уже неторопливо и гордо.
Скоро было уже слышно, по какой дороге бегут псы. Увидев вдали скачущие светлые пятна, он устремился им навстречу. Но что это? Там были не только собаки: далеко обогнав их, впереди бежало большое темное животное. Значит, свора преследовала зверя, и с каждым мгновением погоня приближалась к перепутью. С сильно бьющимся сердцем Каде стал посреди дороги, бросил рог и хотел стрелять. Но прямо к нему бежал рослый олень, он был уже совсем рядом, и мальчик непроизвольно расставил руки, преграждая ему путь.
Измученное животное встало прямо против Каде на дрожащих ногах и посмотрело на него. Со сдавленным воплем мальчик отпрянул: он узнал эти глаза, он уже видел их, встречал их взгляд сегодня утром. Это был взгляд старого псаря в смертный час, взгляд бедняги Антуана, зовущего его, Каде!
Олень вновь помчался как безумный, мимо мальчика стремглав пронеслись собаки. Охваченный вдруг страхом и стыдом, внезапно постигнув страшную истину, Каде бросил рог и ружье и перевел дух, лишь очутившись в деревне.
ЖАН-РИШАР БЛОК
(1884–1947)
Во время франко-прусской войны родные Ж.-Р. Блока выехали из Эльзаса, чтобы остаться французами. Жан-Ришар Блок родился в Париже, где окончил Сорбонну и преподавал историю. В 1905 году он вступил в социалистическую партию. Представления о социализме у Блока той поры еще зыбки, но пафос служения народу ощутим во всех его публичных выступлениях. Идеал демократического искусства писатель воспринял от Льва Толстого, а «Жорес, Роллан, Пеги перевели его нам на французский язык», — говорил Блок. В основанном им журнале «Эффор» (потом «Эффор либр», 1910–1914 гг.) Блок ратует за искусство, понятное массам, вдохновляющееся интересами масс: «Пусть наше искусство заговорит языком, общим для всех, пусть оно познает общие заботы… Искусство обретет силу, только составив единое целое с трудящимися».
Три года Ж.-Р. Блок провел в окопах, был ранен; в госпитале правил гранки романа «… и компания» (1918). Через историю одной семьи здесь воссоздана история французской буржуазии, гнетущая атмосфера буржуазного предпринимательства.
В 20-е годы Ж.-Р. Блок публикует новеллы (сборник «Рено идет на охоту», 1927), документальные повести («На грузовом пароходе», 1924; «Курдская ночь», 1925) и литературно-критические статьи, утверждающие гражданскую ответственность художника. Проблема гражданственного искусства волнует Блока и в период работы над романом «Сибилла» (1932).
Тысяча девятьсот тридцать четвертый год Блок сам считал переломным в своей биографии: он был гостем I съезда советских писателей; давно увлекавшее его слово «социализм» наполнилось реальным содержанием. Вернувшись из Москвы, в Париж, Блок печатает статью за статьей, торопясь рассказать соотечественникам правду о Советской стране. Ж.-Р. Блок — один из организаторов международных конгрессов в защиту культуры, член редколлегий журналов «Эроп» и «Коммюн», директор коммунистической вечерней газеты «Се суар». Первым из французских писателей — через четыре дня после начала франкистского мятежа — он вылетел в Испанию, опубликовав вскоре серию блестящих репортажей («Испания, Испания!», 1936).