Французская новелла XX века. 1900–1939
Шрифт:
Затем он снова вышел на крыльцо и свистнул собаку — породистого сеттера. Из конуры показался клубок черной шерсти, и на Рено обрушились две лапы, язык и хвост, Он схватил мохнатую голову, еще влажную от тепла конуры, и прижал к себе.
Над холмами вставало солнце; его золотистые блики осветили верхушки кедров и каштанов. Легкие тени еще скользили в траве. Перебегая с листка на листок, сноп света достиг края низины и перекинулся на противоположный склон. Точно выпущенные из пращи, в небо уносились жаворонки.
И впервые в жизни Рено ясно почувствовал, что все это не для него. Прижавшись друг к другу, человек и единственное из всех живых
И Рено думал: «В этом мире, который я держу на мушке моего ружья, я все равно что изгнанник. Кто из живых существ согласится предоставить мне место рядом с собой, стоит мне подать голос? Я — вынужденный властелин навеки враждебной мне вселенной. Ничто не может сравниться с ужасающим одиночеством, на которое я обречен».
И он посмотрел на своего друга.
«Жил в древности человек, попытавшийся преодолеть это роковое отчуждение, — могущественный царь, которому было подвластно все. И неудача, которую он потерпел, весьма поучительна… У меня только и есть что вот эта собака, — промелькнуло в голове у Рено.
Как бы мне хотелось знать, не навлек ли я и на нее проклятье изгнания? Душа ее непроницаема для меня. А ведь она мой единственный проводник, связующий меня с другими существами. Тайна творения сокрыта от меня. Это животное приоткрывает мне ее, но лишь издали. О моя всемогущая черная собачонка, я преклоняюсь перед тобой, ибо благодаря тебе я не стою нагой, одинокий и несчастный посреди этого огромного мира!»
Рено поднялся, сделал несколько шагов, взялся за ручку двери. Он не был лишен воображения. Живо представил он себе свою теплую постель и спящую в ней, раскинувшись, жену, — черные волосы ее распущены, одна рука согнута в локте и лежит на подушке.
Он окинул взглядом парк, поля и, глубоко вздохнув, прошептал:
— Вот оно, мое логово. Я сын богов. Но я никогда не смогу стать даже последним из муравьев.
ЖЮЛЬ СЮПЕРВЬЕЛЬ
(1884–1960)
Сюпервьель — уроженец Монтевидео. Когда ему не было еще а года, он потерял родителей и воспитывался в семье своего дяди — уругвайского финансиста. В середине 90-х годов Сюпервьель приехал в Париж, намереваясь заняться правоведением, но в нем возобладал поэт: в 1900 году он дебютировал книгой стихов «Дымка прошлого».
Вся последующая жизнь и творчество Сюпервьеля были как бы связующим звеном между двумя материками; он живет то в Париже, то в Уругвае, а в его стихах французская поэтическая традиция обогащается темами и образами, навеянными свежестью и очарованием природы, среди которой протекло его детство.
Постепенно освобождаясь от влияния сюрреалистов, поэзия Сюпервьеля становится все более прозрачной. Поэтическая вселенная Сюпервьеля пронизана космическими токами, связующими воедино «землю людей» и волшебное царство животных («Дебаркадеры», 1922), мир живых и мир мертвых («Невинный каторжник», 1930). Биение человеческого сердца сливается в его стихах с «гармонией сфер», с ритмами всего мироздания, микрокосм и макрокосм взаимопроникают и взаимообогащают друг друга («Тяготения», 1925). Подобная «выспренность» (если понимать это слово в том смысле, какой ему придавали русские поэты XVIII в., производя его от глагола «воспарять») не уводит поэта в сторону от реальной действительности, а поднимает над ней, помогая пристальнее вглядеться в ее мельчайшие проявления и угадать сквозь их внешнюю бессвязность и скоротечность незыблемую и соразмерную структуру первооснов бытия.
Откликом на трагические события второй мировой войны, заставшей поэта в Уругвае, явились его гневные и скорбные «Стихи о Франции в беде», полные боли за поруганную и растерзанную страну.
Прозу и драматургию Сюпервьеля трудно, а подчас просто невозможно отделить от его лирики. Сюпервьель-прозаик остается поэтом, сказочником, фантастом («Человек из пампасов», 1923; «Ребенок в открытом море», 1931; «Приникнув к источнику», 1933; «Молодой человек в воскресенье…», 1955).
Jules Supervielle: «L'enfant de la haute mer» («Ребенок в открытом море»), 1931.
Новелла «Девушка с голосом скрипки» («La jeune fille a la voix de violon») входит в указанный сборник.
Девушка с голосом скрипки
Эта девушка ничем не отличалась от своих сверстниц, разве что глаза у нее были чуть больше, чем у других, но ведь это не такая уж редкость.
По тому, как обходились с нею взрослые, она еще ребенком догадалась, что от нее что-то скрывают. Ей была непонятна причина этой скрытности, и она не старалась до нее доискаться, думая, что так бывает всегда, если в доме есть ребенок.
Но однажды, падая с дерева, она вскрикнула, и внезапно до нее дошло, что за диковинный это был крик; нечеловеческий и музыкальный. С тех пор она стала вслушиваться в собственный голос и понемногу научилась улавливать, как сквозь самые обыкновенные слова пробивается скрипичная мелодия; ей казалось даже, что она различает ми-бемоли, фа-диезы и тому подобную чепуху… А когда ей случалось говорить с кем-нибудь, она делала вид, будто по-прежнему ничего не замечает.
Как-то раз один мальчишка попросил ее:
— Сыграй-ка мне на своей скрипке!
— Нет у меня никакой скрипки.
— Есть, есть, — закричал он, стараясь дотянуться до ее горла, — она у тебя там!
Судите сами, легко ли ей было с таким голосом сидеть в гостях за чашкой чаю или принимать участие в загородных прогулках: ведь этот необычайный голос, который она постоянно ощущала в себе, в своем горле, готов был зазвучать всякий раз, когда надо было произнести любую, даже самую пустяковую фразу: «Благодарю вас!» — или: «Не за что».
И ничто ее так не задевало, как чья-нибудь похвала: «Какой чудный у нее голосок!»
«Что же это со мной происходит? — думала она. — Этот невесть откуда взявшийся голос выдает меня с головой. Словно я начинаю раздеваться при посторонних: «Это мой лифчик, а вот это, обратите внимание, мои чулки… Ну, теперь вы довольны? Ведь на мне больше ничего нет!»
И поскольку ей меньше всего хотелось выставлять себя напоказ, она старалась больше молчать, одевалась как можно скромнее, как можно проще, а свое музыкальное горлышко прятала под широким серым-пресе-рым бантом.