Французский «рыцарский роман»

И снова следуют празднества, красочные турниры и охоты. Эта первая часть романа, представляющая собой идиллическую любовную повесть, обладает внутренним единством и могла бы стать отдельным произведением. Для этого, пожалуй, достаточно было бы несколько осложнить путь Эрека к сердцу Эниды, да еще увенчать юношу королевской короной по случаю очень своевременной кончины отца, дяди или старшего брата. Но эта часть психологически открыта и подготавливает дальнейшее развитие действия. После «малого» наступает черед «большого» романа.

Здесь мы сталкиваемся с типичным для Кретьена приемом. Радужная и безмятежная атмосфера осложняется внезапным конфликтом. Это переломный пункт в развертывании сюжета. Он внешне неожидан, но внутренне тщательно подготовлен. Эрек, растворившись в своей радостной и спокойной любви к Эниде, совершенно забыл о долге рыцаря. Товарищи горячо его осуждают, и сама Энида горько оплакивает позор мужа. Полон драматизма их утренний разговор, в постели, когда молодая женщина бросает ему свой горестный упрек:

or se vont tuit de vos gabant,

juesne et chenu, petit et grant;

recreant vos apelent tuit.

(v. 2549—2551)

Этот разговор — момент мгновенного озарения для героя. Он внутренне перерождается. Из нежного и мягкого он становится твердым и даже жестоким. Так возникает основной конфликт романа, разрешение которого должно прояснить «смысл» произведения.

Юноша решает доказать, что он настоящий рыцарь и никакие любовные радости не заслонят от него его воинских обязанностей. Он хочет доказать это другим, прежде всего своим былым товарищам. Но также — Эниде и, быть может, главным образом именно ей. И еще — доказать это самому себе, ибо справедливые сетования жены не могли не поколебать его уверенности в себе самом.

Так начинается самопроверка Эрека. Эта часть романа (т. е. «большой» роман) по своей тональности разительно отличается от первой, вступительной. Эта часть насыщенно «авантюрна». Вместо праздничности и умиротворенности первой части здесь мы находим настороженность и тревогу. Каждый поворот дороги, каждый перекресток сулит опасность. Лес, по которому едут Эрек и Энида (причем она едет впереди, но не должна предупреждать его об угрозе), мрачен, молчалив и бескраен. Лес этот описан очень скупо (время автономных пейзажей еще не пришло), но из мелких деталей, отдельных упоминаний, краткого рассказа о долгом томительном пути в полусумраке лесной чащобы складывается не столько физическая картина леса, сколько создаваемая им моральная атмосфера. Вся эта часть книги окутана стихией леса, что станет столь типичным для последующего развития куртуазного романа. Приключение следует за приключением. Они случайны, т. е. подлинно «авантюрны», но их сложность и опасность все время нарастают. В ходе этих «авантюр» подвергаются проверке не только смелость и сноровистость Эрека, но и любовь Эниды. Ее роль — роль зрителя. Зрителя молчаливого и пассивного. Но бесстрастным зрителем она быть не может. Тонко и поэтично описывает Кретьен ее колебания, ее нежелание ослушаться мужа и неподдельный страх за него (например, ст. 3701—3750). По сравнению с другими произведениями эпохи психологические мотивировки в романе усложнены и углублены. И богатый внутренний мир героев раскрывается теперь более разнообразными и топкими методами, чем, скажем, в недавнем «Энее». Герои уже не трясутся и не заливаются краской. Они почти не обмениваются длинными тирадами или короткими репликами. Удельный вес прямой речи проявляет тенденцию к уменьшению. Герои почти не ведут бесед и сами с собой. Незначительный физический жест, даже молчание лучше передают обуревающие их чувства, чем долгие излияния. Кретьен заставляет своего читателя домысливать и догадываться. Можно предположить, как много передумала и перестрадала Энида, пока она сидела всю ночь напролет не смыкая глаз у изголовья спящего на земле Эрека, вконец измученного непрерывными поединками и схватками. Одна в мрачном лесу, под вой ветра и крик ночных птиц. Можно предположить. Но Кретьен ничего об этих ее раздумиях не говорит, он просто бегло набрасывает эту картину. И тем самым заставляет предположить.

Если Эрек из нежного и любящего стал резким и грубым, то Энида осталась прежней. Ее любовь выдерживает все испытания. Любовь Эниды — это торжествующая, всепобеждающая любовь. Но любовь столь же сильна и в сердце Эрека. Он пытался подавить ее, на время изгнать из своего сердца. Но в конце концов и здесь любовь торжествует победу. Тем самым проверке подвергается характер героя сполна — и его смелость, и его любовь. Подвергается проверке концепция супружеской любви. В первой части Энида была для Эрека «s’amie et sa drue» (ст. 2435). Теперь жена ему уже не друг. Но всем ходом развития сюжета Кретьен приводит героя к прежней точке зрения. И даже усложняет ее. Теперь жена — это возлюбленная, подруга и дама (ст. 4648—4651). Супружеская любовь вновь торжествует, но уже не заслоняет собой рыцарские подвиги и не подменяет активную деятельность. Поэт — за равновесие, за гармонию между ними.

К пониманию этого приходят молодые герои романа, приходят, пройдя сквозь тяжелые испытания (ведь смертельной опасности подвергаются не только Эрек, но и Энида, — ее пытаются соблазнить, изнасиловать, похитить). Воспитывается Эрек, воспитывается как доблестный рыцарь и как образцовый возлюбленный. Воспитывается и Энида. В ней воспитывается дама, т. е. вдохновительница подвигов рыцаря и их судья.

Здесь роман опять мог бы закончиться. Закончиться примирением молодых людей и торжеством супружеской любви. Однако в романе есть третья часть, которая на первый взгляд может показаться лишней. Но она углубляет понимание Кретьеном де Труа подлинной рыцарственности. В период самопроверки «авантюры» Эрека были несомненно психологически оправданны, но, как правило, случайны и общественно бесполезны. В них не было экстрагентной направленности и осмысленности. Совсем иначе в третьей части. Здесь Эрек побеждает в схватке с Мабонагреном, вечным стражем чудесного заколдованного сада (во имя лишь куртуазного, а потому ошибочного, ложного служения даме) и тем самым снимает злые чары с целого королевства.

Если видеть смысл романа лишь в самопроверке героя и в утверждении гармонии между рыцарским подвигом и любовью, то этот эпизод может показаться лишним. Но он очень важен для Кретьена, ибо именно здесь утверждается высшее назначение рыцаря — личной доблестью, индивидуальным свершением творить добро.

Показательно в этом плане, что в идеальном утопичном государстве Артура для подлинного рыцаря победа в поединке не есть средство к обогащению. Так, молодой Эрек не берет на турнирах добычи:

Еrес ne voloit pas entandre

a cheval n’а chevalier prandre.

(v. 2159—2160)

Ему противостоит Говен (постоянная неидеальная параллель идеальному герою во многих романах Кретьена), который

An l’estor abati Guincel

et prist Gaudin de la Montaingne;

chevaliers prant, chevax gaaingne.

(v. 2170—2172)

Итак, Кретьен де Труа, в полную противоположность общераспространенной практике эпохи (в частности, практике крестовых походов, явно повысивших интерес к рыцарским подвигам и, в конечном счете, к куртуазному роману), отстаивает личное бескорыстие героя и полезность его подвига. Осмысленная любовь и осмысленный подвиг идут рука об руку, они возвеличивают человека, утверждают его право на глубоко индивидуальный, неповторимый внутренний мир. В этом состоит так называемый гуманизм Кретьена де Труа.

Мы не сказали о том, что в этом своем первом романе поэт плодотворно развивает выработанные его предшественниками приемы не только психологического анализа (его начатков, конечно), но и воссоздания окружающего героев вещного мира. Описания действительности в ее бытовом преломлении у нашего поэта, как правило, функциональны, и в них Кретьен не теряет чувства меры. Так, вполне определенный эффект производит краткое описание бедной одежды девушки при ее встрече с Эреком. Казалось бы, никак не движет действие и поэтому излишне описание коронационного облачения Эрека. Но функция этого описания понятна. Оно подобно торжественному финалу оперы, когда солисты уже пропели свои партии и снова звучит один оркестр. Все это создает праздничную, приподнятую атмосферу и соответствует радостнооптимистическому взгляду поэта на жизнь. По крайней мере в этом романе. Описывая наряд Эрека (ст. 6674—6731), Кретьен позволил себе продемонстрировать свое дескриптивное мастерство и дал отдохнуть читателю, после всех треволнений сюжета, рассматриванием этой пестрой и радостной мозаики. Мастерство Кретьена многотонально. Поэт легко переходит от торжественно-приподнятых картин к бытовым подробностям и описанию скучной повседневности. Его картины, например, городской жизни подробны и точны, сделаны явно со знанием дела и могут служить прекрасной исторической иллюстрацией (см. ст. 345-360).

При всем многообразии стилистического рисунка этого произведения Кретьена, доминирующим является в нем лирическое начало. Лирический характер «Эрека и Эниды», впрочем, как и других созданий поэта, при всем том непрерывном звоне мечей и треске копий, проламывающих тяжелые щиты и рвущих кольчуги, при всем том героическом шуме, доносящемся с их страниц, реализуется не только в способах раскрытия индивидуализированных характеров и в трепетно-взволнованном рассказе о достаточно сложных и противоречивых переживаниях героев. Лирический характер романа обнаруживается и в скупо намеченном образе автора, комментирующего изображаемое, болеющего за своих героев, восхищающегося ими или сокрушающегося за них.