Французский шелк

— Да, все было так же, как и сегодня вечером.

— Пока вы были в «Фэрмоне», не помогли вам старый приятель Андре Филиппи проникнуть в номер Уайлда?

— А стал бы Уайлд, лежа в постели, раздетый, спокойно беседовать со мной — незнакомым человеком?

— Откуда вы знаете, что он был раздет?

— Уже целый месяц во всех газетах ежедневно расписывается, как его нашли в постели голым. И потом, если бы я была так решительно настроена убить Джексона Уайлда, неужели вы думаете, я бы стала вовлекать в свои замыслы еще кого-то?

— Черт возьми, не знаю! — закричал Кассиди. Взволнованный, он низко опустил голову. Он стоял так близко к Клэр, что она чувствовала запах его мокрых волос и кожи. Даже в темноте она различала его макушку. Если бы Клэр слегка повернула голову, ее губы коснулись бы его виска, на котором бешено пульсировала жилка.

Наконец он поднял голову и испытующим взглядом посмотрел ей в глаза.

— Но это же чертовски логично. У вас был мотив для убийства. Была возможность. Был даже потенциальный помощник. Клэр, вы должны признать, что, если посмотреть на все это со стороны, вы по уши виновны.

— Тогда к чему все эти церемонии? Разве не к этому вы стремились? Думаю, теперь вы должны быть довольны — наконец-то накрыли убийцу. Так в чем же дело?

Медленно он взял ее за плечи, заставив подняться из кресла, так что она оказалась в опасной близости от него.

— В чем дело, спрашиваете вы? Думаю, я нашел убийцу. — Он коснулся пальцами ее волос. — Но я не хочу, чтобы убийцей оказались вы.

Внезапно его губы впились в ее рот. Прежде чем Клэр смогла опомниться от нахлынувшего на нее ужаса, он запрокинул ей голову, и Клэр непроизвольно вскрикнула, когда его язык раздвинул ей губы. Вместе с ним в рот ворвался вкус и запах мужчины, бесподобная смесь коньяка и мужской похоти. Возбужденный и злой, он целовал ее, не обращая внимания на сопротивление, которое, по правде говоря, было лишь символическим и вскоре уступило место наслаждению затянувшимся поцелуем.

Он на мгновение оторвался от ее губ, но лишь на мгновение.

Обняв ее за талию, он крепко прижал се к себе, так что она почувствовала его возбуждение. Желание, зародившись, нежным теплом разлилось по ее телу. Она теснее прижалась к нему.

— О боже, — пробормотал он, уткнувшись ей в шею. Ловкими движениями он расстегнул ей блузку и, щелкнув замочком бюстгальтера, просунул руки под освободившиеся чашечки.

Его поцелуи становились все более жадными, страстными. Клэр вцепилась в его рубашку, стараясь не терять опоры, хотя это становилось все сложнее — и не только потому, что он наклонял ее все ближе к дивану, но и она сама уже была не в силах противостоять его ласкам.

Его губы по-прежнему впивались в ее рот, и язык его словно искал ответа на вопросы, которые еще недавно слетали с него.

Их тела горели, охваченные желанием.

Пыл объятий становился опасным. Клэр испугалась своей неистовой реакции. Она представила, что еще мгновение — и она уже не сможет совладать с собой, ее выдержка погибнет в этом жарком любовном пламени. Это была самая ужасающая перспектива. Всю жизнь Клэр пытались учить эти облеченные властью ничтожества, и она привыкла, была вынуждена сопротивляться им.

— Хватит! — Она отстранилась, скинув его руки. — Вы неплохо потрудились, но вам все равно не удастся выудить из меня признание, даже таким способом.

Он тут же выпустил ее, отступив назад. Руки его сжались в кулаки. Дышал он с трудом, голос прерывался.

— Черт возьми, вы же прекрасно знаете, что не поэтому я целовал вас.

— Неужели? — с вызовом парировала она.

Он повернулся, сдернул с вешалки свой плащ и распахнул дверь. Из коридора в комнату хлынул яркий свет, очертив застывший в дверях силуэт.

Какое-то мгновение они смотрели друг на друга сквозь разделявший их полумрак, затем он вышел и захлопнул за собой дверь.

Клэр рухнула на диван. Закрыв лицо руками, она со стоном шептала слова раскаяния, которые — услышь ее сестра Анна Элизабет — вызвали бы у наставницы чувство законной гордости за ученицу.

— О боже, нет…Нет!

В порыве искренней страсти она только что целовала человека, который мог упрятать ее в тюрьму до конца ее дней и, вполне возможно, так и сделает.

Глава 10

Ариэль вытянулась на диване, с наслаждением ощущая на теле мягкий шелк пижамы. В зеркале на противоположной стене отражалась сытая, ухоженная женщина в окружении красивых вещей, принадлежащих лично ей. Ариэль нравился такой образ. Душа ее ликовала.

Единственным достоинством дома, в котором она росла, был водопровод. Во всем остальном это было уродливое сооружение, с большими и плохо обставленными комнатами. Ариэль даже содрогнулась от этих воспоминаний. Она никогда не приглашала в дом друзей, стыдясь бедности и убогости не только жилища, но и его обитателей. Брат ее был на редкость гадким существом, исполненным порока, и наводил ужас на всех. Родители всегда казались старыми, и лишь теперь Ариэль понимала, что причиной тому опять-таки была бедность. Но от этого Ариэль все равно не становилась к ним добрее. Она была рада, что родителей уже давно нет в живых.

Ариэль хотелось бы легко и навсегда расстаться с воспоминаниями о своей бедности. Но всякий раз, стоило ей предаться сладким грезам о настоящем, в душе оживали призраки прошлого, напоминавшие ей о том, кем она была до того, как отдала себя на милость преподобного Джексона Уайлда.

Эти убогие, бесцветные дни ушли навсегда, словно клялась вдова самой себе, развертывая очередной «Спикере» и с упоением принимаясь за него.

Джош, войдя в комнату с чашкой кофе и утренней газетой, не обошел вниманием валявшиеся на столике обертки шоколадок.

— Это что, твой завтрак?

— А что тебе не нравится?

— Не слишком напоминает овсяные отруби, не так ли? — Он плюхнулся в кресло, поставил чашку на подлокотник и развернул газету. — Чудеса. Мы уже больше не занимаем первые полосы.

Глядя на него, Ариэль становилось тоскливо, и даже шоколад в желудке, казалось, начинал киснуть. В последнее время Джош все больше походил на сорокалетнего мученика. Тем не менее каждую ночь они по-прежнему занимались любовью. Он был искусным и старательным любовником, и его отличала особая чувственность, свойственная творческим натурам. Его пальцы играли с ее телом так же, как с фортепианными клавишами, — сильно и проникновенно.

Но раньше остроту и пикантность ее отношениям с Джошем придавало сознание того, что она наставляет рога Джексону. Теперь же, когда можно было не скрываться и ушло чувство вины за измену супругу, Ариэль стало скучно. Даже после оргазма ей хотелось чего-то большего.

И что-то еще мучило ее, она никак не могла найти причину своей неудовлетворенности и беспокойства. Уже были отсняты два телешоу; во время записи публика не могла вместиться в аудиторию.

Ариэль пела. Джош ей аккомпанировал. Несколько послушников со слезами в голосе рассказывали о том, что значили в их жизни Джексон Уайлд и его министерство. Затем на подиум вышла Ариэль со своей душераздирающей проповедью. Ей понадобилось несколько дней, чтобы заучить слова. Каждая интонация, каждый жест были тщательно отрепетированы перед зеркалом. Время и усилия не пропали даром. К концу проповеди в зале не оставалось ни одной пары сухих глаз, а чаши для пожертвований переполнились зелеными бумажками.