Франкфурт 939

– Хм, да, – растерянно произнёс толстяк. – О чём задумался?

– Ни о чём, – невозмутимый Гунтрам зашагал к выходу.

– И это всё? Ты только за этим приходил?

– Да.

– Вот так просто уйдёшь? – выпалил жирдяй. Не любит, когда кто-то знает больше, чем он. – Даже руки не пожмём?

Гунтрам скорей уж с прокажённой поцелуется.

– Руки не жму.

– Испачкать боишься или в руке нож?

Гунтрам застыл в дверях.

Нет, нож в рукаве. Вспороть бы им толстое брюхо.

– Ладно, пожму тебе руку, если подойдёшь.

– Нет, не хочу доставлять неудобство.

Гунтрам никогда не понимал, зачем нужна подобная ложь. И дураку понятно, что этот немощный ублюдок не в состоянии вытащить зад из-за стола. Зачем врать, если ясно, что врёшь? Нет, ложь должна служить цели, содействовать интересам, быть правдой в глазах тех, кого хочешь обдурить, сбить с толку, направить по неверному пути. Ложь – мощное оружие, а не забава.

Трущобы просыпаются к обеду. Ночью разгул и шатания, а утром пустота на улицах. Те, кто не занят делом, отсыпаются, а прочие в порту и на рынках, в купеческих и ремесленных кварталах. Тут гадить больше негде, вот местный сброд и ходит в районы почище.

«Откуда в тебе столько зла и желчи?» – спросил внутренний голос, но Гунтрам сразу же его заткнул.

«Что за глупость? Вполне естественно испытывать злобу к мерзким и неприятным людям. К чванливым – пренебрежение, а к самолюбивым – отвращение. Разве нет?»

Если кто вдруг убедит в обратном, Гунтрам послушает. Он не из тех упёртых мудрецов, которые гнут свою линию, даже когда их логика трещит по швам. Он открыт для чужих мыслей, любит слушать людей. И если чья-то философия придётся по душе, он обязательно переймёт её, но лишь до той поры, пока не найдёт что-то лучшее. У него есть и собственное мнение, он всё обдумывает и анализирует. Его убеждения – не стена, которой он отгородился от других. Они – река, в которую впадает множество притоков. И пока что течение бурлит и пенится в каменистом ложе трущоб.

Спалить к чертям этот рассадник скверны, и начать прям отсюда, с ночного форума. Форум… Кто его так назвал? Пустырь с иссохшим фонтаном на пересечении пяти дорог. Сюда к закату стекается жульё, ворьё, убийцы и прочее отрепье. Кудахчут о своём, продают краденное, напиваются и дерутся, а после тащат к Майну трупы. Из-за них, сволочей, Гунтрам перестал есть рыбу. А он любит рыбу. В Меце только ею и питался. Хоть что-то приятное о службе герцогу Гизельберту осталось в памяти. Противный человек, надменный и самолюбивый. С ним рядом находиться неприятно, найти общий язык и вовсе невозможно.

Думал пройти через рыбацкий квартал. Нет, слишком большой крюк ради ностальгии по еде. Вышел у свинарника. Кто-то скажет, что свиньи грязные животные, но от них чистоты больше, чем от людей. Они-то мусор поедают, а не выкидывают.

Любимый район Гунтрама – площадь между судом и базиликой. Ни с рынка, ни с причала шум не долетает. Впрочем, сейчас он негодует. Судебный день лишь послезавтра. Какого чёрта вербовщик у дверей суда? Сейчас там только городские чинуши, а вся публика – те, кто пришёл с жалобами. Этих в ополчение не загонишь. В судебный день иначе. Куча разгорячённого народа. К ним-то и нужно обращаться. Агитатор, баран пустоголовый, сегодня должен стоять возле базилики. Планы хороши в теории, когда каждая шестерня на своём месте и вращается. Но не всё идёт по задумке, у шестерни ведь есть мозги. Пустые, набитые бредовыми мыслями, но свои. Кто-то умный ляпнул, что думать нужно собственным умом, и толпы идиотов поняли совет буквально. Вот бы у каждого из них замки дома отпирались и запирались сами по себе, а не по воле хозяина.

Влился в толпу, прислушался. Речь так себе. Гунтрам бы на такую не поддался.

– Да на кой чёрт оно нам нужно? – выкрикнул он и тут же вместе со всеми завертелся по сторонам, выискивая крикуна. Не найдя, сместился в сторону.

Вербовщик в ответ что-то там понёс о долге.

– А разве Оттон не наш король? – поинтересовался Гунтрам и опять давай с подозрением во взгляде пялиться на соседей. Да где там этот крикун? Не ты ли?

– И что этот король для нас сделал? – возразил кто-то из толпы.

– К чёрту короля! – поддержал Гунтрам.

– Да! – одобрили остальные.

– Герцог Эбергард нам что ли много помогал? – спросил вдруг Гунтрам, уже с другого края. – Только налоги с его приездом возрастают.

Послышался как гул возмущения, так и одобрительное мычание. Толпа разделилась.

– Он наш сюзерен! – заявил один.

– И что теперь, помирать по его прихоти? – спросил второй.

– А Оттон наш король! – завопил третий, перекрикивая второго.

– Трус! – заорал Гунтрам на второго.

– Только одна война закончилась, тут же вторая, – верно подметил четвертый.

– И ради чего? – вопросил пятый. – Мне вот без разницы, кто там на троне, Оттон или его брат.

– Вот-вот, – согласился Гунтрам с четвёртым. – А если и сейчас ничего не добьётся, будет и третья.

– Друзья! Друзья! Не ссорьтесь! Приберегите эту злость для боя, – напомнил о себе вербовщик.

– А ты сам-то в бой пойдёшь? – спросил из толпы Гунтрам.

Вербовщик замешкался. Вид у него сейчас, будто у мальца, который отлынивал от работы, прячась в амбаре. Там-то его и застукали за этим дело. И вот он изо всех сил пытается придумать убедительную отговорку, но в голову от волнения ничего путного не лезет, лишь судорожно бегает глазами по сторонам в поисках подсказки, а её всё нет и нет.

– Так я и знал, – подытожил Гунтрам.

Толпа наградила пустозвона дружным неодобрением и тут же о нём забыла, а вот спор о сильных мира сего разгорелся с новой силой. Кто б знал, что в городе так много недовольных герцогом Эбергардом. Того гляди, в драку перерастёт или вообще в резню. Да и чёрт с ними, Гунтрама совесть не замучает, он уже спокойно себе шагает к базилике. На последствия ему плевать. Люди сами виноваты. Нечего быть тупым стадом. Своей головой надо думать, а не слушать, что там выкрикивают всякие горлопаны. Если когда и стоит, то сейчас.

В базилике Гунтрама проводили к покоям Руперта. Как оказалось, викарию нездоровится. Он сутра не выходит из комнаты. Вид у него и вправду болезненный, лицо бледное, взгляд усталый. Будто всю ночь в порту судно разгружал. Нет, Руперт в жизни не поднимал ничего тяжелей буханки хлеба.

«Как тебе такой жених, Ингрид? Не думай, что это почтенный мудрый старец, который ведёт с девами беседы о высоком. До платонической любви ему нет дела, у него на уме другое. Руперт тот ещё мерзкий похотливый старикан. Уж будь уверена, изо дня в день будет мять простыни, пока прям там, на ложе, не окочурится».

– Ваше Высокопо-до-бие… Вы-со-ко-пре-по-до-бие, – обратился к нему Гунтрам.

И кто выдумал духовным эти титулования? Сатана, не иначе. Чёрта трижды помянешь, пока выговоришь: Ваше С-с-святей-шество или Ваше Прео-с-с-священство и Выс-с-око-преос-с-священство. С-с-сука, нужно быть святым, чтобы не запнуться. Толи дело у дворян: Ваша Величество, Ваше Высочество, Ваша Светлость – легко и звучно. А у духовенства всё не слава богу, лишь бы выделиться своей Высокотитулованностью.