Франкский демон

В 1104 от Рождества Христова древняя Птолемиада, Аккон, Акра, или Сен-Жан д’Акр, сдалась на милость победителей-христиан и не прогадала, поскольку сразу же стала морскими воротами едва основанного государства. (Вспомним, что Тир пал только спустя двадцать лет, к тому же Акра, что очень важно, имела гавань, защищённую от всех ветров, кроме лишь тех, что дули с континента, а это, принимая во внимание, сколь ненадёжными судами были средневековые парусники и галеры, являлось весьма выигрышным фактором). Более чем за восемьдесят лет латинского владычества город успел сделаться самой настоящей второй столицей королевства Иерусалимского. Правители Утремера часто и подолгу живали в нём, принимали иностранных послов, устраивали, как, например, во времена Второго похода королева Мелисанда, грандиозные ассамблеи.

Во времена правления маленького правнука знаменитой властительницы, постоянно недомогавшего короля-ребёнка, словно в насмешку над славными предками названного Бальдуэном, Акра, точно почувствовав дуновения ветров скорых перемен, по-кошачьи насторожившись, стала тайком примерять корону Иерусалима. Оно и понятно, бытие, как нам известно, определяет сознание; издавна богатый порт процветал и становился всё богаче и пресыщеннее. Ему уже не хватало простых развлечений, к тому же, не имея статуса святого города, как Иерусалим, Акра могла позволить себе куда больше капризов — положение обязывает или... не обязывает.

Трудно не понять, отчего дама Акра так нравилась даме Агнессе де Куртенэ. Обе они прожили нелёгкую жизнь, не раз переходили из рук в руки и помнили многих повелителей, чьи войска входили в ворота, когда торжественным маршем, а когда и врываясь, охваченные безумством битвы. Обе не утратили вкуса к жизни, предпочитая горячую и острую пищу трапезе постника. Обе жаждали всё более и более сильных ощущений.

Наступило лето 1186 года, пятьдесят третье лето в жизни Графини; более того, оно уже заканчивалось, стремительно летело под уклон. Только, казалось, палило огнём, заставляя клокотать в жилах кровь июльское солнце, а вот уже и август пришёл, пришёл и прошёл незаметно. Приближалась осень. Несмотря на то что жара в Леванте и осенью заставляет забывать о смене времён года, осень жизни человеческой приходит к тем, кто живёт здесь, так же, как и к тем, кто весь свой век проводит в самых холодных странах, а может, даже и скорее.

Ночи властолюбивой и страстной женщины делались всё длиннее, любовники — моложе, а социальный статус — ниже. Давно уже шли в ход слуги. Она не долго повластвовала в пожалованном сыном-королём Тороне, где многие молодые люди успели довольно близко узнать хозяйку и вспоминали её отнюдь не как матушку-государыню. Скоро удел надоел Графине; она всё больше предпочитала находиться вне стен крепости, а потом и вовсе вернула её короне, получив в качестве компенсации денежный фьеф в любезной сердцу Акре. Разве могло найтись в Леванте место более подходящее для человека, подобного Агнессе?

Выиграла она или проиграла? Этот вопрос Графиня задавала себе не раз, но дать уверенного, твёрдого ответа не могла. Наверное, проиграла.

Несмотря на все старания, ей всё же не удалось одолеть ненавистных Ибелинов и Раймунда. Самое большее, чего она достигла, — отомстила барону Рамлы за тот полный издевательства взгляд на рождественском пиру семь лет назад. Изволили, мессир, мечтать жениться на принцессе? Что? Не получилось? Как же это вы так? Левантийские красотки предпочитают жеребцов из Пуату жеребяткам-пуленам!

Бальдуэн Ибелинский не забыл и никогда не забудет, кто дал ему пощёчину, кто плюнул в лицо, заставив утереться и проглотить обиду. И только-то?

Сколько труда, сколько сил пошло прахом?! Всё потому, что строптивый мальчик, которого Агнесса когда-то носила под сердцем, сводил на нет любые начинания матери; чем больше она старалась убедить его в чём-либо, тем меньше это удавалось. Смерть сына и его завещание уравняли силы враждующих партий. А ведь всё вполне могло повернуться иначе, если бы другой строптивый мальчишка послушался умных людей — тамплиеров, патриарха, барона Керака, свою тёщу, наконец! Победа выскользнула из рук Агнессы, точно дорогая любимая чаша из рук нерасторопной служанки. Ах, если бы только малыш Гюи смог продержаться в регентах до кончины короля! Но нет, теперь муж Сибиллы отстранён, а проклятый Ибелин пробрался в королевскую спальню! [93]

93

Балиан Ибелинский исполнял обязанности камергера двора с 1183 по 1185 г.

Графине вновь не осталось ничего другого, как только уповать на чудо.

Она посылала Марию с богатыми дарами за советом к отшельнику Петры, но та не нашла его. Именно это обстоятельство отчего-то более всего убеждало Агнессу в том, что она проиграла. Проиграла, потому что ничья не устраивала её. Но никто не мог ничего поделать в сложившейся ситуации, даже великий магистр Храма оказался бессилен отомстить злейшему врагу. Порой Графине даже начинало казаться, что фламандца перестала интересовать месть. И верно, прошло уже больше двенадцати лет. Может статься, унизительная обида забылась, болезненная рана, нанесённая графом Триполи никому не известному в Утремере рыцарю из Красного Замка, успела зарасти, даже и беспокоить его перестала?

Теперь положение Жерара куда предпочтительнее, чем Раймунда. Графов довольно во многих землях, а магистр Дома Храма один на всей земле. Выше него только римский понтифик и Господь Бог. Подумать только, если бы властитель Триполи отдал фламандцу в жёны глупышку Люси де Ботрун, тот по сей день оставался бы никому не известным ленником! Велика ли шишка сеньор Ботруна? Как бишь его... Пливанус или Плибанус? А... Плибано! Сразу и не вспомнишь! А кто такой Жерар де Ридфор, знают во всём христианском мире, не один договор с неверными их князья не считают вступившим в силу, если на нём не стоит подпись и печать главы братства Храма. И всё же... неужели не засвербит, не заноет рубец? Неужели благородный фламандский рыцарь забыл, как его оскорбил какой-то южанин, потомок бастарда из Лангедока? Неужели простил? Стыд и позор! Какой-то итальянский торгаш заткнул его за пояс, увёл из-под носа фьеф!

Но, с другой стороны, что может сделать мэтр Жерар? Что? Хм... Уж кто-кто, а магистр Храма точно знает, что надо сделать, кому помолиться — дорожка, как говорят, протоптана. Может, стоило как-то расшевелить былое? Каким-то образом подтолкнуть главу могущественного ордена к действиям? Но как? И каким способом?

Что до Графини, то она даже не молилась. Почти не молилась. Она устала обращаться к Богу с молитвами. Чего ради, если Он не затрудняет себя ответами на них? Да и о чём стала бы она просить у Всевышнего? Желать смерти внуку Агнесса не могла, хотя и не испытывала к нему никаких родственных чувств. Кроме того, с устранением с политической арены Утремера Бальдуэна Пятого мало что изменилось бы. Королевская инсигния сразу же после церемонии коронации мальчика заняла место во вместительном сундуке с тремя замками. Для того чтобы надеть корону на не слишком умную голову Сибиллы, пришлось бы открыть его, для чего, в свою очередь, потребовалось бы согласие Рожера де Мулена и его ключ. Даже если допустить, что магистр Госпиталя пойдёт навстречу, как проделать всё достаточно быстро, чтобы проклятый Раймунд не успел ничего предпринять до срока? Получалось, чтобы успеть обстряпать дельце, пришлось бы начинать действовать... до смерти Бальдуэнета.

Хорошо ещё, что дядя его на смертном одре вверил заботы о здоровье племянника сенешалю Жослену, а не графу Раймунду. Теперь брат Агнессы на вполне законных основаниях постоянно находился при практически всё время хворавшем отроке. Впрочем, бальи также страшно интересовался здоровьем монарха и без конца наведывался в Акру.

«Боитесь пропустить момент, мессир? — мысленно спрашивала Графиня регента. — Небось по ночам снитесь себе в короне? Не мучайте себя понапрасну! Не терзайтесь зря! Вы не получите её!» Иногда Раймунд отвечал: «Ваша дочь, мадам, также никогда не станет королевой. Напрасно вы старались, потому что Гюи де Лузиньян самый последний из тех, кого мы, бароны земли, захотим видеть своим сюзереном. Мы выберем Изабеллу. Конечно, Онфруа Торонский ничем не лучше вашего зятя. Если не считать того, что у юного наследника Горной Аравии нет такой замечательной тёщи, как вы, мадам!» — «Погодите у меня, пулены!» — шипела от злости Агнесса. Ах, как ей хотелось вцепиться в огромный крючковатый нос графа и... оторвать его!

С начала августа юному монарху вновь стало нездоровится. Все волновались, хотя никто и не видел в данном факте ничего необычного, как и в том, что к середине месяца хворь неожиданно отступила. Произошло это как раз тогда, когда регент, прослышавший о болезни Бальдуэнета, заявился в Акру, чтобы повидать его. Получалось, что граф напрасно волновался, однако уезжать сразу показалось ему как-то не слишком удобным, и он с радостью принял предложение сенешаля немного отдохнуть в его обществе.