Фронт приходит к нам

— Что ты, что ты, мальчик… — удивилась женщина, — я думаю, что нас он пустит, — она беспомощно развела руками, — как же иначе… куда же я с детишками денусь? Ведь правда? Их папа на фронте воюет… Я сейчас сама поговорю с твоим дядей, ты только подержи собак, хорошо?

— Собак никаких нету, — сказал я.

— Смело идите вперед, — сказал Женька.

Но тут отворилась калитка, и вышла тетя Аня.

— Пожалуйста, пожалуйста, — сказала она, — доктор принимает. Заходите, пожалуйста.

— Мы не к доктору, — тихо проговорила женщина, — мы ищем комнату… я с детьми… нам очень мало места нужно, мы все трое можем на одном тюфяке уместиться… Видите? Они такие малыши…

Тетя Аня очень удивилась, ее бородавка взмахнула волосиками, как крылышками.

— Извините, — проговорила она, — но у нас у самих дети, и мы сами в тесноте мучаемся. Извините.

Калитка захлопнулась.

Женщина пожала плечами, потом вдруг подняла голову и долго вглядывалась в номер нашего дома.

Девочка заплакала.

Женька похлопал мальчика по плечу и сказал:

— Ничего, не расстраивайся. Скоро мы взорвем их.

— Бомбой? — спросил мальчик.

— Миной, — сказал я.

Они пошли по улице, а Женька сказал:

— Все, Генка, терпенье мое лопнуло.

Вечером, когда мы доедали патоку, а дядя Юра подсчитывал, сколько наши сдали городов, кто-то принес письмо.

— Ну, вот, — проговорил он, глядя на Женьку, — твоя мать и забирать тебя не хочет. Пишет, что в Москве очень трудно… А мне что же, легко?

Я увидел, как покраснел Женька. Это он разозлился.

— А твоя мать и писать не думает, — сказал дядя Юра мне, — подкинула сыночка и айда…

Я тоже, наверное, покраснел, потому что лицу стало горячо. И мне представились два провода от мины, и как я их свожу…

— Ничего она не подкидывала, — сказал я.

— Нет, подкинула, — сказал дядя Юра.

Мина грохнула, и все полетело кувырком, и запахло порохом, и от дяди Юры остались рожки да ножки.

— Нет, не подкинула! — крикнул я.

— Нечего с ними церемониться… — откуда-то издалека пискнула тетя Аня.

За дверью что-то хлопнуло. И стало тихо.

— Кто там? — спросил дядя Юра.

Мы увидели, как в комнату вошел капитан из военкомата, тот самый, с усиками, а за ним знакомая нам женщина с двумя детьми.

— Вы доктор Корольков? — сердито спросил капитан.

Дядя Юра встал и улыбнулся.

— Это жена и дети командира Красной Армии, — сказал капитан, — предоставьте им комнату с отдельным входом и чтобы никаких попреков и придирок! — И он погрозил пальцем.

— Пожалуйста, — сказал дядя Юра, — разве я возражаю? Мы должны помогать друг другу.

— Мы вас не будем беспокоить, — устало проговорила женщина, — дети очень тихие.

— Нечего извиняться, — очень сердито сказал капитан женщине, — это мы вас вселяем, мы… — и он повернулся опять к дяде Юре, — и чтобы никаких… понятно?

— Все понятно, — пропел дядя Юра, — пожалуйста, мы будем очень рады.

Женька толкнул меня в бок. А мне так захотелось обнять капитана, так захотелось… Но я сдержался.

Позже с веранды мы заглянули в окно. На подоконнике горела коптилка. Стоял котелок. Женщина доставала оттуда картофелины, разламывала их и давала малышам и сама ела. Женька куда-то вдруг исчез. А потом я увидел, как он появился в комнате и протянул женщине кружку с патокой. Она удивилась сначала и стала отказываться. Но Женька бил себя в грудь и что-то шепотом говорил. Тогда она потрепала его по щеке, взяла кружку и сразу же маленькой ложкой стала давать патоку малышам, и они широко раскрывали рты, как скворчата, и жмурились.

Когда мы легли, я спросил Женьку:

— А что если мина взорвется и они погибнут? Как же так, Женька?

Но он успокоил меня:

— Я все обдумал. Их даже осколочком не заденет.

Утром на двери кладовки висел большой замок.

Женька сказал:

— Больше ждать нельзя, Генка. Сегодня ночью мы отправимся. Ты не боишься?

— Нет, — сказал я.

Кроме цепей, терять нам нечего.

Глава четвертая

о том, как началось наше путешествие и как оно протекало

День тянулся страшно долго.

Наконец все заснули. Тихо-тихо. Только где-то кричит паровоз. Вот только сейчас, когда нужно идти, мне стало страшно. Все спят. Куда мы пойдем?

— Женька, давай сегодня поспим, а завтра еще раз все обдумаем, а уж потом, на другую ночь…

Женька встает и на меня не смотрит. Он сопит. Он надевает ботинки…

— Если трусишь, — говорит он, — я один пойду.

Я встаю и надеваю ботинки.

Мы осторожно выходим во двор. У забора за кустами наши богатства. На листьях роса.

— Хорошо, что успели пиджаки взять, — говорит Женька.

Пиджаки лежат здесь же. Мы надеваем их, надеваем сумки.

Луна смотрит на нас. Поблескивает консервная банка — наша мина. Капсюля нет, кладовка на замке.

Женька бьет ногой по банке.

— Осторожно, — говорю я, — взорвется.

Женька снова бьет ногой по банке.

— Ты фантазер, — говорит он, — разве может песок взорваться?

Мы идем по улице, по спящей, по росистой. Луна крадется за нами. Ночью все может случиться. Вдруг поймает нас патруль. Вдруг вернут нас к дяде Юре. Мы идем быстро. Как только можно. Женька впереди, я за ним. И у меня получаются такие стихи:

Прощай. Январск! Прощай, Январск!

Пробил последний час.

Пускай веселый паровоз

Умчит в сраженья нас.

Я читаю их Женьке. Стихи ему нравятся.

Где-то у самого уха кричит паровоз. И перед нами вырастает вокзал.

— Как же мы без билетов поедем? — спрашиваю я.

Но Женька все знает. Он говорит:

— Какие же билеты во время войны? Когда война, ездят только военные или невоенные по военным делам.